до Тихого океана и американского берега.
Среди этих "колумбов русских" устюжанин Семен Дежнев, открывший пролив между Азией и Америкой.
Его земляк Ерофей Хабаров первым в Ленском крае на берегах Киренги занимался хлебопашеством и добычей соли в устье Куты, а потом первым же открыл путь на Амур и составил описание Амурского края.
Владимир Атласов, из того же Великого Устюга, первым описал Камчатку.
От него узнали русские люди о неведомых ранее Аляске, Курильских островах
и Японии.
Первым открыл Алеутские острова устюжанин Михаил Неводчиков, а устю-жанин же Василий Шилов те острова описал.
Тотьмич Иван Кусков основал в Калифорнии на тихоокеанском берегу русское поселение форт Росс.
А Василий Поярков, Федот Попов, Михайло Стадухин, Василий Гусельников по прозвищу Скорая Запись… Да разве всех перечислишь?
Так не вологжанин ли и Ермак Тимофеевич?.. А что?
Очень даже может быть!
Строптивые кадниковцы
Владетельница престола российского императрица Екатерина Вторая, для лучшего управления своими подданными решила провести большую реформу.
Для сего великого дела под ее руководством был разработан и ею утвержден законодательный акт – "Учреждение для управления губерний Всероссийской империи".
Указ императрицы был длинен: первые двадцать восемь глав его она утвердила 7 ноября 1775 года, а последние три главы – четвертого января 1780 года. Но в то же время указ был и короток: многим российским селам и посадам приказано быть городами.
В том же 1780 году января 25 дня дан был Сенату именной ее величества указ "Об учреждении Вологодской губернии и о переименовании некоторых селений городами".
Сим указом учреждалось обширное Вологодское наместничество из трех провинций или областей: Вологодской, Великоустюгской и Архангельской. Приказывалось "все сии области составить из следующих городов и их уездами,
а именно: к Вологодской принадлежать будут 5 городов: Вологда, Тотьма, Вельск, Грязовец и Кадников… Вследствие чего все те селения, в коих городам быть назначено, переименовать городами и все города учредить…"
Одним из новых городов под Вологдой учреждался Кадников. В ту пору стояли на том месте, как говорят исторические источники, две деревеньки: Борисово и Кадниково. Борисово сгорело, а деревне Кадниково и надлежало по высочайшему указу императрицы стать городом.
Как и положено в таких случаях, направлен был из губернской Вологды в новый город свой городничий, построена тюрьма и присутственные места для чиновного люда. Даже свой воинский гарнизон образовался из двадцати трех солдат с гарнизонным начальником.
Тем же указом утверждался и герб города, на котором изображена была "Кадка, наполненная смолою, в серебряном поле, означающая имя сего города;
а наполнена смолою для того, что жители сего города и всего уезда оною производят знатный торг".
Словом, все было в городе Кадникове. Не было только самого главного: городских жителей.
А случилось вот что.
Крестьяне деревни Кадниково и близлежащих деревень давно знали по слухам, что на их месте жительства учреждается город: не зря строили в деревне присутственные места и острожную избу. Знали, с тревогой ждали этого события и боялись.
Как исконные земледельцы, они хотели жить по своей воле и боялись, что их оторвут от земли и заставят заниматься непривычными для них городскими делами.
Поэтому когда городничий Кехлер собрал через старост всех жителей на мирской сход и зачитал указ императрицы, толпа кадниковских крестьян ответила ему долгим молчанием. А когда городничий объявил, что в городе надлежит быть магистрату, а в него надо выбирать бургомистров и ратманов, то мужики и вовсе духом упали. Городничий сам немец и слова какие-то немецкие говорит, совсем непривычные для русского деревенского слуха.
Но стоило Кехлеру предложить собравшимся заходить в казенный дом и записываться в городских жителей, то мужики в толпе вдруг зароптали.
Из толпы послышались крики:
— Не надо нам ничего!
— Хотим жить по старине!
— На земле хотим жить!
— Как деды и прадеды!
— Мещанами быть не хотим!
Как ни увещевал собравшихся городничий, а кадниковцы не желали становиться горожанами и записываться в мещанство. Народ с городской площади стал расходиться и вскоре на высоком крыльце дома присутственных мест остался один городничий Кехлер с немногими чиновниками.
Это был явный непорядок. А поскольку тем же законом о губерниях в отдельной статье "О городничем…" ему предписывалось "отправлять должность свою с непоколебимою верностью к службе императорского величества,
с доброхотством и человеколюбием, с осторожною кротостью, без ослабления во всех делах и с непрестанным бдением, дабы установленный порядок всеми и каждым в городе сохранен был в целости", то на другой день в наместничес-
кое правление полетел рапорт, в котором городничий подробно рассказал о случившемся в его городе неповиновении кадниковцев.
В свою очередь и крестьяне свой мирской приговор в совестный суд подали,
а тот рапортовал в Вологду, "что по неимению в городе Кадникове купечества, совестного суда судье, равно же и мещанам к выбору и баллотированию приступить не можно; что же касается до записи вновь определенного мещанства в купечество, то по неимению в Кадникове и в прочих селениях капитальных и прожиточных людей, в купечество к записке охочих не оказалось; сверх же того, если у них повелено будет отрешить хлебопашество, то и мещанской должности по недостатку их имущества нести они будут не в состоянии…"
Дело о неповиновении кадниковцев указу императрицы тянулось долго и разбиралось на специальном заседании Вологодского наместнического правления 10 июня 1781 года.
Решением правления прежние указы подтверждались и предписывались к непременному исполнению. Тем же решением в город Кадников направлен был председатель губернского магистрата князь Урусов с тем, чтобы он "по прибытии в Кадников, собрав всех записывающихся в купечество и мещанство обывателей обще с тамошним городничим вразумил их, что учреждение магистрата есть такое благо, которым ее императорское величество соизволяет утвердить на всегдашнюю их пользу, что сообразуясь сему высочайшему соизволению предписанное число членов во присутствии его выбрали немедленно… Если же паче чаяния (чего, однако-ж, правление никак не ожидает) и за сим окажутся они неисполненными, то объявить им, что за столь дерзновенный их поступок, не соответствующий монаршему соизволению, приведены они будут к повиновению строгостью закона".
12 июня 1781 года князь Урусов был уже в Кадникове и сразу же приступил к исполнению порученного ему дела, где уговорами и посулами, а где и "задерживанием под стражею". В своем докладе наместническому правлению князь сообщал, что "крестьяне Кадникова и приписанных к нему с. Среднего погоста, Борисовского, Заречья, Фаломеева, Исаковского, Чурилова, Лысьей Горы, Даниловского…, раскаясь в прежнем своем ослушании пришли в повиновение и объявили свое желание быть в кадниковском мещанстве".
Прошли выборы и в городской магистрат, бургомистрами которого стали Иван Григорьев и Иван Иванов, а ратманами бывшие судьи совестного суда Иван Сидоров, Иван Иванов да Сергей Борисов и Яков Егоров.
Победой кадниковцев в этом деле можно считать оставление за ними общинной пахотной земли и выгонов.
Но все же не все кадниковцы поддались на уговоры губернского и местного начальства. Так, в селе Степановском записался в мещане один лишь староста. "Прочие с. Степановского и д. Тенкова, — пишет в своем рапорте князь Урусов, — по многим моим увещеваниям и задерживанием под стражею от прежнего своего ослушания не отвратились, а явились и ныне ослушными с тем объявлением, что они недовольны и к выбору судей не приступают и в мещанах быть не соглашаются".
Убежище Москвы
В первой половине сентября 1812 года в Вологду пришло известие о вступлении французских войск в Москву. К этому времени город был уже заполнен тысячами беженцев из разных губерний России.
Будущий декабрист Дмитрий Завалишин в своих воспоминаниях так писал
о пребывании в Вологде в 1812 году (ему было тогда около десяти лет):
"Вологду мы нашли набитую уже битком приезжими, удалившимися из губерний, ближайших к Москве и Петербургу… Живо помню и до сих пор глубоко поражавшие меня сцены у церкви Спаса Обыденного… Помню очень хорошо, что всегда не только сама церковь, но и вся площадь перед нею бывали сплошь набиты народом и там, при совершении ежедневного молебствия об избавлении от врагов, вид коленопреклоненного, оглашающего площадь рыданиями народа производил на меня потрясающее, никогда не изгладимое впечатление.
Общее отчаяние после взятия Москвы было тем сильнее, что никому уже не доверяли: везде видели несомненные доказательства измены, приводя даже слова, будто бы сказанные самим Бонапартом, что у русских стены (народ) крепки, да столбы (вожди) слабы…"
Из московских знаменитостей в Вологде пережидали военную грозу поэты князь П. А. Вяземский, Ю. А. Нелединский-Мелецкий, профессор Московского университета Христиан Шлецер и знаменитый врач Рихтер.
П. А. Вяземский вел из Вологды обширную переписку, и по ней мы можем сейчас представить себе жизнь Вологды того времени.
К. Н. Батюшков писал Вяземскому в свой родной город из Нижнего Новгорода, куда привез из Москвы свою тетушку Екатерину Федоровну Муравьеву: "Я обрадовался твоему письму, как самому тебе. От Карамзиных узнал, что ты поехал в Вологду… Познакомься с моим зятем и полюби его: он добрый человек и меня любит, как брата".
Речь здесь идет о Павле Алексеевиче Шипилове, который был женат на сестре Батюшкова Елизавете Николаевне.
"Мы скоро познакомились и сблизились с ним и сестрами Батюшкова", — вспоминал потом Вяземский, который так объяснял свой приезд в Вологду: "Выбор мой пал на этот город потому, что в Вологду ехал наш знакомый знаменитый московский врач и акушер Рихтер. Жена моя была беременна первым своим ребенком и вскоре должна была родить. В ожидании родов ее Рихтер просиживал у нас целые часы и в комнате перед спальней ее писал известное свое сочинение о медицине в России ("История медицины в России")".
О том, что первый сын П. А. Вяземского родился в Вологде, мы узнаем из письма к нему известного русского историка и писателя Н. М. Карамзина от
16 октября 1812 года:
"Любезнейший князь и княгиня! От глубины сердца радуюсь и поздравляю вас с рождением любезного сына… Вот новый источник сладчайших удовольствий здешней жизни. Рождение вашего Андрюшки останется навсегда памятным… Дай бог, чтобы родильница и рожденный были совершенно здоровы и чтобы Вологда впоследствии времени не напоминала вам ничего, кроме приятного!.."
В те годы жили в Вологде и свои знаменитости. Так архиепископом Вологодским был в то время известный писатель, автор "Словаря русских писателей", философ и историк, друг Державина Евгений Болховитинов. Это ему посвятил Гаврила Романович свое знаменитое стихотворение "Евгению. Жизнь звонская".
Губернским прокуратором служил тогда в Вологде известный поэт и переводчик, издававший в свое время в Петербурге журнал "Любитель словесности" Николай Федорович Остолопов. Он был также дружен с Державиным, которому посвятил еще в 1803 году написанную и изданную в Петербурге повесть "Евгения или нынешнее воспитание".
В интересных беседах с ними часто и проводил время Вяземский. Вспоминая их, Петр Андреевич рассказывал, как однажды он прочитал Остолопову письмо своего друга А. И. Тургенева, в котором было какое-то "счастливое и пророческое выражение". Вологодский поэт сразу же написал свое стихотворение, закончив его так:
"Нам зарево Москвы
Осветит путь к Парижу".
"Таким образом, — писал Вяземский, — в нашем вологодском захолустье выведен был ясно и непогрешительно вопрос, который в то время мог казаться еще весьма сомнительным и в глазах отважнейших полководцев и в глазах дальновидных политиков. Недаром говорят, что поэт есть вещий. Мог ли Наполеон вообразить, что он имел в Остолопове своего злого вещего и что отречение, подписанное им в Фонтенбло в 1814 году было еще в 1812 году дело уже предрешенное губернским прокурором в Вологде".
Осенью 1812 года в Вологду начали прибывать и пленные французы. "В прогулках моих по Вологде, — вспоминает Вяземский, — встречал я часто пленных французов в самом жалком и бедственном виде. Зима была жестокая, а одежда и обувь их были совершенно летние. Сострадая к их положению, я открыл подписку для сбора некоторой суммы денег на покупку им тулупов, теплых рукавиц, валенок и проч. Я очень был рад тому, что русские штыки, русские пушки и русские морозы истребляют на русской земле вооруженных французов. Но, следуя русской пословице, так хорошо выражающей русское чувство: "лежачего не бьют", я не видел патриотической потребности и обязанности добивать и домаривать обезоруженных французов, находившихся в плену под крепким караулом. Несчастным была оказана посильная помощь. Вследствие того и познакомился я с некоторыми французскими офицерами, приходившими ко мне с выражением своей признательности".
Об этом же пишет и вологодский историк Фортунатов: "В Вологду в то время приходила почта раз в неделю. С лихорадочным нетерпением ожидали все получения газет и вестей из Петербурга. Покойный отец мой рассказывал, что каждый почтовый день стояла куча народа около лавки купца Коровникова, получавшего газеты. В числе слушателей были и пленные французы, коченевшие от русского мороза. Отцу моему, возвращавшемуся из гимназии мимо этой лавки, не раз приходилось переводить для французов газетные известия о бегстве Наполеона из России".
Но Вологда в 1812 году была не только убежищем для людей. Сюда тогда же, как сообщает тот же Ф. Фортунатов, "привезена была из Москвы святыня: патриаршая, соборная, Троицко-Лаврская и некоторых других монастырей ризницы с патриаршей библиотекой, делами московской консистории и синодальной конторы".
Все эти московские ценности были помещены в одной из церквей Спасо-Прилуцкого монастыря и хранились там "в течение с лишком двух месяцев, с 3 октября до 12 декабря".
Об этом еще в 60-х годах прошлого века напоминали некоторые детали. Так, однажды, во время ремонта келий, где жили "лица, доставившие в Прилуцкий монастырь Московскую святыню", были найдены стихи, написанные карандашом на оконном косяке. Их автор – угрешский игумен Павел писал:
В то время, в грозную для церкви ту годину
Как новый Юлиан в надменности своей,
Безбожною рукой коснулся алтарей,
(Разбойник, взяв царя подложную личину).
Как сорван крест Христов с Ивановской главы,
Как града жители от буйств врага страдали,
(Их крыло рубище – тирана вечный стыд)
В то время в сих стенах спокойно пребывали
Игумен и архимандрит.
Один – монастыря угрешского Николы,
Другой святителя, что в Греции глаголы
В железные сердца златые изливал
И Златоустом свет которого назвал.
О, адских замыслов коварный исполнитель!
Прерви змеиный тон парижанин Лессепс.
Нас гласом матерним Москва к себе зовет,
Прости, священная обитель!
Как ты покоила, как ты хранила нас,
Так да покоит Бог тебя на всякий час.
Еще одно свидетельство этой истории находилось на крыше келий, где стояли три урны с цветами, а "в средней из них изображение всевидящего ока среди цветов с подписью "1812 год", а под годом двустишие: