"Гоголя" "проходили" исключительно Чернов с Веретенниковым. Отправив домой насупившегося от передозировки Свитнева, друзья шли веселиться, и веселились отменно – у собранного до последнего нейрона и застегнутого до последней пуговицы Веретенникова "Гоголь" напрочь отключал торможение. Одна из историй случилась в предновогодний вечер: они просили милостыню в переходе с "Чеховской" на "Пушкинскую". “Подайте кандидатам наук на пропитание! Подайте старшим научным сотрудникам на проездные билеты!”
Это было что-то! Охрипли от смеха вчистую. И за полчаса набрали пакет лежалых сушек с маком, свежую пролетарскую газету “Правда” и килограмм только что отмененной советской мелочи.
Потом в институте появилась Вера – милая, отзывчивая кошечка с внимательными голубыми глазами. В первый ее обеденный перерыв Чернов налил себе и Свитневу по полстакана спирта. Чокнувшись, они выпили, закусили и, ублаготворено откинувшись на спинки стульев, взяли сотрудницу под перекрестный огонь заблестевших глаза. Вера, само собой, не знавшая, что в бутылке из-под “Рояля” была вода, озадачилась. А Чернов, в двух словах рассказав девушке о достоинствах многоканальной космической съемки, поинтересовался, не желает ли новая сотрудница чаю. Сотрудница желала. Чернов пошел к шкафчику, покопался в нем, и вернулся к столу огорченным:
– Заварка как назло кончилась... Придется эн зэ заваривать...
И набрав из-под помидоров, росших на подоконнике, использованную заварку (слитую день назад для подкормки растений), ссыпал ее в фарфоровый чайник, залил кипятком и, поощрительно улыбаясь, заверил Веру, что фирменный чай лаборатории ей, несомненно, понравится".
Со временем дела в институте пошли совсем плохо, и друзья Чернова один за другим уволились. Юра через тещу-переводчицу устроился в английскую фирме, занимающейся инженерно-геологическими изысканиями в СНГ, и стал зарабатывать весьма приличные деньги. И все у него пошло-поехало: поменял в квартире окна, полы и двери, дважды в год ездил на заморские курорты, потихоньку начал пить и, в конце концов, потерялся.
"Все дело в любви и вере, точнее, в их отсутствии, – думал Чернов, осмысливая перемены в жизни друга. – Как только перестаешь верить в одно, в другое, в третье, как только перестаешь любить, подступает растерянность, подступает Ничто, подступает Танатос. Жизнь и любовь (вера – это тоже любовь), как кварки с глюонами. Стоит исчезнуть глюонам, как кварки – элементарнейшие частицы материи – превращаются в трудно вообразимое ничто. Так и жизнь без любви, разлезается по швам, распадается на серые, ничего не значащие фрагменты..."
Чернов был прав. Перестав верить в жену, перестав любить что-либо или хотеть, Веретенников занервничал. Ему стало казаться, что если все поставить на свои места, все сделать разумно, то фрагменты его распадающейся личности склеятся, и все образуется.
Но ничего не получалось, ничего не образовывалось, ничего не склеивалось. В жизни Чернова последним глюоном была Полина, Веретенников же не смог полюбить своих детей – теща и жена оградили его от чад с самого их рождения. Он пытался любить хоть кого-нибудь, завел любовницу, но не вышло – жена сумела его вернуть. Конечно же, на время.
Расстались они из-за шубы. Наташа сказала, что итальянская дубленка, приобретенная месяц назад, длинна и пачкается в грязь, и потому надо купить еще и короткую норковую шубу. Возникшая перебранка закончилась вызовом скорой помощи – муж, с которым она прожила тринадцать лет, выбил ей два шейных позвонка. Чернов мог бы это как-то понять (друг все-таки), если бы Веретенников не свалил все на Руслика-Суслика.
– Твоя свинка приносит несчастья. Все это началось, как только я принес ее в дом, – сказал он в конце телефонного разговора отнюдь не шутливым тоном.
Чернов почернел от досады. Его любимый Руслик-Суслик выбил симпатичной женщине два шейных позвонка. "Явится домой, поганец – поставлю в угол", – решил он, нервно закуривая.
16
Явился Руслик-Суслик на круги своя без недвижимости – Юра решил не везти через весь город его двухэтажный дом с колесом, бассейном и кормушкой. И принес изрядно похудевшего зверька в безнадежно изломанной Ксюшиной корзине.
– Да ты не расстраивайся, – рассмеялся Чернов, приняв в объятья блудного сына. – Я сам за домом твоим съезжу. Съезжу или новый сделаю...
– А я и не расстраиваюсь, – ответили глаза Руслика-Суслика. За время пребывания в доме Веретенникова они стали безжизненно-твердыми.
– Э, дорогой, – протянул Чернов сочувственно. – Похоже, ты там срок мотал...
– Да что ты с ним сюсюкаешься! – сказал Юра и, выхватив свинку из рук друга, принялся ударять ее по рыльцу ладонью.
– Жестокий какой-то ты стал... – огорчился Чернов, отняв Руслика-Суслика. – Никто тебя не жалеет, да?
– А мне и не нужно, я сам как-нибудь...
– Понимаю... – протянул Чернов, приглашая Юру занять место на диване. – Земную жизнь пройдя до середины, ты очутился в сумрачном лесу... Знаешь, почему это произошло? Вот Витя Казанцев, твой однокашник по географическому, поставил перед собой великую цель – до тонкостей изучить личную жизнь голубых песцов. И до сих пор счастлив на свои две тысячи рублей. Лазает по снегу и скалам, роет подкопы, подсматривает, зарисовывает, фотографирует, записывает. И до сумрачного леса ему как до Шанхая пешком. И жена его жалеет. Хотя ест одну картошку с тертой репой и ходит в поношенной заячьей шубе. А ты поставил перед собой мизерную цель – три тысяч баксов в месяц и ни копейки меньше... И ради ее скорейшего достижения перестал смотреть по сторонам, перестал подниматься, потек вниз.
– Да ну тебя, надоел со своей философией, – поморщился Веретенников. – Понимаешь, мне твои гималайские вершины до лампочки, а если они мне понадобятся, я их просто куплю...
– А почему тогда не живешь, как порядочный буржуин? Почему сломался на своей сытой бюргерской жизни? Почему не ходишь в кегельбан по субботам и в казино по воскресениям? Почему устриц не лопаешь и рябчиков не жуешь?
– Я устал... И все что мне сейчас хочется – это отдаться покою, сунуть голову в песок и ничего не знать и не видеть... Я устал заботиться, я устал думать, я устал говорить, я устал ходить домой и на работу. Мне кажется, что твой Танатос все выел у меня изнутри и я давно не живой.
– Тебе же всего лишь сорок...
– Слушай, надоел. Давай лучше водку пить... Помнишь, как мы в переходе милостыню просили? Пьяные и живые?
17
Ксения пришла через субботу озабоченной. Усевшись на диван, закурила и принялась рассказывать, как назойливо к ней пристают мужчины.
Они сидели у Михаила и ели пиццу. Разговаривали о Миллере и Чубайсе, Быкове и Лебеде. Молчали. Смотрели Агату Кристи.
В половине девятого Ксения пошла в ванную. Вернувшись в гостиную в одном халатике, увидела, что Михаил сидит не один.
– Это мой друг N из Красноярска, я тебе о нем рассказывал, – положил он руку на плечи крепкого человека лет сорока пяти.
Рассмотрев Ксению цепкими глазами, N покивал.
– Поди, переоденься, – попросил Михаил. – Будем гулять.
Ксения переоделась. В новое вечернее платье от Юдашкина. Потом они пили текилу и ели палочками – N заказал еду из модного китайского ресторана. В половине десятого Михаил уединился с Ксенией в кабинете.
– Вот тебе тысяча долларов, – сказал он. – N хочет, чтобы я уехал.
– Нет проблем, – подняла плечи Ксения и, найдя свой мобильный телефон, позвонила сыновьям. "Вася? Коля пришел? ... До сих пор гуляет!? ... Вот поганец! Я перезвоню потом... Сегодня я не смогу приехать. ... А где я была вчера, ты знаешь. Откройте баночку икры и сделайте бутерброды. И сварите сосиски. Они в ванночке под морозильником".
Мобильный телефон – незаменимая вещь. С ним дети всегда рядом.
Предложив Ксении успокоительного в виде рюмочки коньяка, Чернов вспомнил о Руслике-Суслике, точнее, Руслик-Суслик сам напомнил о себе, принявшись шумно грызть стальной сосок поилки. Ксения пошла к нему, взяла на руки. Свинка была довольна.
– Представляешь, Юра сказал, что она приносит несчастья, – хохотнул Чернов, радуясь "семейной" идиллии. – Сказал, что после того, как она появилась у них в доме, он разошелся с женой...
– Дурак! – искренне ответила женщина, с удовольствием рассматривая свинку. – А ты говорил, что он неглупый человек.
Потом Ксения помылась, и около часа они провели в постели. Вернувшись за стол, заговорили о Владимире Маканине.
– Я не понимаю, как эти книги можно читать, – категорично сказала Ксения (Чернов давал ей почитать "Утрату"). – А вот Марина Серова – это вещь, вчера я читала ее до часу ночи.
– Я знаю, что ты... что... ну, скажем сочно, презираешь меня за то, что я чищу зубы дешевой пастой, пью дешевые вина... А сама пудришь себе мозги дешевыми книгами...
– Это такие, как ты, мозги себе пудрят. Мать Глеба тоже читала всякую заумную муть, и Владимир Иванович ее бросил. И сейчас вместо нее в особняке с фонтанами живет другая, а она живет одна и никому не нужная в грязной питерской коммуналке.
Чернов понял намек, обиделся и сказал то, о чем говорить не собирался:
– Кстати, о Владимире Ивановиче в свете твоего мировоззрения. Мне иногда кажется, что ты... что ты...
Ксения хмыкнула.
– Мечтаю о его смерти?
Руслик-Суслик загремел соском поилки. Ксения задумчиво посмотрела в дверь, за которой находились апартаменты свинки.
– Да. И разыгрываешь в уме соответствующего рода сценарии.
– Разыгрывала раньше. А что в этом такого? Если бы у тебя был богатый семидесятилетний дядюшка, ты бы не думал о его смерти? Ты бы не разыгрывал в голове сценариев соответствующего рода?
Руслик-Суслик продолжал греметь. Ксения задумалась.
– Наверное, разыгрывал бы... – растерялся Чернов и неожиданно для себя разоткровенничался:
– Знаешь, мне тоже иногда хочется, чтобы Вера умерла... Особенно когда одиноко и тоскливо.
– И ей хочется, чтобы тебя не стало! – усмехнулась Ксения.
– Самое интересное, что все это по-человечески. Фрейд писал, что все люди втайне, не втайне, желают смерти, ну, не смерти, а небытия, тем, кто заслоняет им что-то. И только духовность, только хорошие книги не дают им обрасти шерстью.
– Духовность, духовность... Вечно ты все придумываешь. Вечно ты заводишь что-то в голове вместо того, чтобы работать. Вот зачем ты завел Руслика-Суслика? Зачем он тебе нужен?
Чернов удивился. Сначала обнимала и целовала свинку, а теперь кидает камни в ее корзинку? Не иначе что-то вспомнила. Что? То, что случилось в ее доме после того, как в нем появился Руслик-Суслик?
– Я купил ее дочери, ты же знаешь... – ответил он, подняв на Ксению недоумевающие глаза.
– Купил дочери... Ты ее купил, чтобы поиздеваться над Верой...
– Да нет, вовсе нет, – смешался Чернов.
– Ну, тогда ты принес ее в дом, из которого тебя выставили, чтобы оставаться в нем хотя бы в виде свинки, "троянской" свинки. И попугая поэтому подарил, и первую свинку, и черепашку. И все они, все, кроме Суси, там умерли.
– Из тебя выйдет неплохой психоаналитик. Хотя я их покупал, потому что...
– А сейчас зачем ты ее держишь? – перебила его Ксения. – Ты же издеваешься над ней! Сидит целыми днями одна, сидит в своих испражнениях, сидит для того, чтобы ты, когда тебе станет скучно, мог почесать ей спинку.
– Но я не могу ее выбросить. Для меня она это ты, это Полина, это Юра Веретенников...
– Она – это я!?
Руслик-Суслик перестал греметь.
– Я имел в виду, что она... Ну, жила же она у тебя в доме... Я придумал многое по этому поводу... Я...
– Я, я, я... Я имел в виду, я придумал... Налей мне коньяку, Спиноза.
Потом они легли. Когда он провел ладонью по ее спине, она задрожала.
Ксеня вспомнила, что сразу после появления Руслика-Суслика в ее доме у нее заболел зуб. Его пришлось вырвать. Владимир Иванович, присев перед корзинкой свинки, сказал: "И зачем тебе это?", конечно же, имея в виду Чернова. Два месяца после этого он не давал денег и ничего не покупал внукам.
18
В следующую субботу Ксения не пришла. Чернов позвонил ей на мобильный телефон и узнал, что она "очень устала, не высыпается и не может больше ездить к нему из Балашихи".
"Приехали... Развод и девичья фамилия, – опустилось сердце у Чернова. – Подбила итог, точки расставила...
Или ввела в действие план по устранению Владимира Ивановича?
Нет, чепуха. Бред. Паранойя.
А может, Руслик-Суслик начинает действовать? Может быть, он и в самом деле приносит несчастья? И взялся за меня?
Тоже чепуха. Во что угодно, но в эту чушь я не поверю... Свинка вместо черного кота... Маленькое беззащитное животное приносит несчастья... Замечательно! Какая плодотворная идея! Вон Юрка, уперся в жизнь, как в стенку бетонную и все на свинку свалил. Жену по шее – и тоже свинка виновата...
Нет, Руслик-Суслик тут не при чем... Его просто используют, чтобы оправдаться.
Может, и мне использовать? Вон, Юра с Наташей свалили на него свои грехи, и, может быть, теперь помирятся. Точно помирятся. У нее двое детей и сорок лет. Помыкается, помыкается и прибежит, как миленькая.
...Так как же мне его использовать? – Чернов, закусив губу, направился к Руслику-Суслику, дабы оживить фантазию лицезрением объекта своих помыслов.
И, вступав в прихожую, рассмеялся:
– Есть! Придумал! Все-таки я умница! Сейчас позвоню Ксении на мобильный телефон и скажу радостно, что, оказывается, действительно, Руслик-Суслик во всем виноват. В том числе и в том, что у нас ничего не получилось. Она приедет с сияющими глазами, – как же свет в конце тоннеля появился, – я суну свинку в ее раздолбанную кочевой жизнью корзинку, и мы пойдем во двор, в котором копошатся простые народные автомобилисты. Попрошу у них пол-литра бензина, скажу, что лютого колдуна, колдуна, терроризировавшего весь город в треугольнике Митино-Люблино-Балашиха, надо в дым спалить. Люди, они светлые, они ведра на такую благородную цель не пожалеют. И запылает бедный Руслик-Суслик, и сгорит без остатка вместе со своей пластиковой корзинкой, а мы с Ксенией, тесно обнявшись, пойдем к своему уютному гнездышку и по дороге, под зеленой свежеокрашенной скамейкой, найдем толстенный бумажник, набитый приятно пахнущими акциями Газпрома. Черт, как здорово! Стакан бензина и все в порядке!"
Смеясь, Чернов подошел к Руслику-Суслику. Свинка ответила взглядом знающего жизнь психиатра.
"Ни черта из твоей казни не получиться, – вздохнул несостоявшийся иезуит. – Жечь надо что-то другое..."
И сжался, вспомнив, что снова один, что больше у него нет Ксении, и больше никогда она не придет в субботу, не придет и не заулыбается довольно, услышав: "О, боже, как я скучал по тебе! Как мне тебя не хватало!"
Пришел он в себя на кухне в виду бутылки водки, недопитой с Веретенниковым. Приблизился, взял надежную, как рука товарища, отпил, торопясь, граммов сто и, неожиданно быстро опьянев, побрел в свою комнату.
"И что это я из себя весь такой несчастный? – подумал он, распластавшись на кровати. Почему у меня ничего не получается? Ведь всю жизнь работал, как вол, любил своих женщин и детей, все до последней душевной клеточки им отдавал? И не грешил ведь? Так, по мелочам, суток на пятнадцать преисподней?
Так в чем же дело? В чем?
Я родился, жил...
Погоди, погоди... Родился... Родился... Родился?..
Вот в чем разгадка! Ведь я просто-напросто не должен был родиться!
Я появился вопреки всеобщему течению событий.
Я родился только из-за того, что дед не вовремя вернулся из командировки.