Тут кот, к этому времени мирно спавший у меня на руках, раскрыл глаза (они распахнулись как механические), посмотрел желто. Я понял — ему надоели мысли, будоражившие его ложе усиленным сердцебиением и учащенным дыханием, и потому он хочет внести ясность. Весь пропитавшись его пронизывающим телепатическим взглядом, я вновь увидел стол под низкой лампой с широким металлическим отражателем, за ним — собранную в кулак тетку Вику и человека в перчатках, черном плаще и очках.
— Десять тысяч долларов за этого кота?! Да вы смеетесь! — кричит человек. — У него мозги как у Гусинского! Он вам через год принесет миллион баксов, а если сумеете переправить его на Запад, то все сто!
— Я вполне довольна своими мозгами, — отвечает тетка. — И потому беру его не для себя, а для племянника Жени. И ни о чем не беспокойтесь — я все предусмотрела, все приходные бумаги уничтожила, так же, как и все журналы наблюдений и анализов, и потому котик этот существует теперь лишь в этой коробке…
Успокоенный результатом размышлений (или приступа паранойи?), я решил, что беспокоиться не стоит, ибо тетка всегда знала, что делать и ей всегда можно было довериться. И, вернувшись к действительности, включил компьютер, нарисовал себе (то есть маркизу Смирнову-Карабасу) красочную визитку и распечатал дюжину на плотной глянцевой бумаге. Как только я их разрезал и спрятал в бумажник, кот встал и пошел к двери походкой существа, хорошо знающего, что делать. Я понял, что у него есть оперативный план и спешно оделся.
Поделом или реальный случай
Владимир Иванович взял двойной виски и жареных орешков на закуску. Сосед – просто виски, а его миловидная супруга, сидевшая у окна, попросила яблочного сока.
Соседа звали Димой, ее – Ольгой. Они летели в Москву из Балхаша и боялись опоздать на поезд Москва-Воронеж, уходивший с Павелецкого вокзала в 1-35.
В Балхаше Дима служил по контракту в каких-то многозначительных российских частях, Ольга заочно училась маркетингу (по-русски — торговле) в Воронеже и летела на родину сдавать экзамены аж за третий курс. Она казалась старше и опытнее мужа. У него были пухлые руки с коротковатыми пальцами, никак не офицерские, и он по-детски страдал от жары. «Господи, когда же это кончится, почему так жарко», — стенал Дима, и она сочувствовала ему, как ребенку.
Владимир Иванович, попивая свой виски, наблюдал за ними. Он видел, как, раз за разом пытаясь заснуть, Дима отворачивается от жены. Понимая причину этого, по всей вероятности, обыденного недовольства, — ведь жизнь прожил, — он обратился к супругам:
— Вы, я вижу, женаты недавно?
— Месяц почти, — подозрительно взглянув, ответил Дима. — А что?
— Да так… Молодые супруги похожи, извините за выражение, на цветы, которые не знают, что…
— Что не знают?
— Что жизнь коротка. Молодые супруги в большинстве своем уверены, что женились на всю жизнь. На всю жизнь, что бы они ни делали и как бы себя не вели. Вот вы, признайтесь, ведь уверены в этом?
Дима смешался, и ответила Ольга:
— Да, мы женились на всю жизнь. И моя мама с отцом живет уже тридцатый год…
— Это случается, — смутно улыбнулся Владимир Иванович, в который раз холостой. — Но статистика утверждает, — а я научен ей верить, — что средняя продолжительность существования семьи не превышает семи лет. Вам это известно?
— Мы этого не знаем, и знать не хотим, — отвернулся Дима.
— Это ясно… — покивал Владимир Иванович. — Но знать такие вещи, на мой взгляд, просто необходимо. Я бы в школе этому учил…
— В школе?! — удивилась Ольга.
— Да, в школе. Понимаете, если люди любят друг друга и действительно хотят прожить друг с другом всю жизнь, если они женились не так, как женятся короли и кролики, это знание-жупел, знание-дамоклов меч, поможет им. Поможет осиливать обиды, взаимное непонимание, невзгоды, клевету недругов и друзей, чрезмерное участие родителей. Иными словами, поможет им сберечь то, ради чего они женились, поможет сберечь семью.
А если нет, — голос Владимира Ивановича чуть увял, — если кто-то из супругов решает браком какую-то постороннюю задачу, если кто-то из них изначально видит в воображении, видит в будущем другую жизнь, жизнь с другим человеком, это знание поможет ему избежать лишнего зла, поможет… Впрочем, кажется, вы поняли меня, и продолжать не имеет смысла.
После ужина Ольга, смотревшая признательно, угостила Владимира Ивановича большим яблоком, взамен ее супруг получил визитную карточку. На поезд они успели — случаем внедрившийся в их жизнь попутчик подсказал, как скорее добраться до вокзала и, увидев, что у касс метро длинные очереди, предложил воспользоваться своим проездным билетом.
Ольга развелась с Димой через семь лет. Возможно, она бы не развелась, ведь был общий ребенок, сформировались привычки. Да, она бы не развелась, если бы не эта занозой засевшая в голове фраза случайного попутчика, семилетней давности фраза: «…если кто-то из вас видит в воображении другую жизнь, видит в будущем другую жизнь, жизнь с другим человеком…»
А с Димой, простодушным Димой, воображение разыгрывалось часто. Да, он любил ее, дорожил семьей, но дослужился лишь до старшего прапорщика. А ей иногда хотелось увидеть себя полковничихой или даже генеральшей. И еще, — может быть, это главное, — раз в год ей хотелось иметь мужа, который не упрекал бы, пусть раз в год, пусть глазами, пусть недомолвками, не упрекал бы, что не познал ее невинности.
Не упрекал, как тогда, в самолете…
После развода Дима попытался пить, но не получилось. Не получилась и жизнь с другой женщиной.
Через год после развода он застрелил Владимира Ивановича в его же квартире.
И застрелился сам.
Верные лелинцы
После правки носа (заговорил костоправ, зубы и вдарил с маху резиновым молотком) Лида несколько часов приходила в себя. Вечером пришел Чернов с шоколадкой и сказал, что надо выздоравливать — послезавтра будет вертолет, и надо лететь на участок с Савватеичем, главой маркшейдерского отдела.
— Он кричал в Управлении, что на штольнях завышен уклон, и странно, что до сих пор ни один состав не улетел в отвал. И теперь начальник экспедиции посылает на участок комиссию. "Обратного рейса, — сказал, — не будет, пока этот тип не подпишет бумагу, что существующие уклоны не опасны".
— Ну-ну... Савватеич опять в строителя коммунизма играет... — Лиде хотелось отлежаться в больнице, а тут такое.
— Ничего он не играет. Надо, говорит, уклоны сделать нормальными и все тут.
— То есть проходить все штольни заново. А это нам не надо, да?
— Факт. Так что даю тебе тридцать шесть часов на выздоровление, и вперед и прямо, как говорят проходчики. Поговори с ним, уговори как-нибудь. Он ведь может в Госгортехнадзор пойти. Начнутся разборки — отчет в срок не сдадим, премию не получим.
— И я в котлован не упаду... — печально улыбнулась Сиднева.
…Узнав, что Лида летит на законсервированный на зиму участок, Житник пошел к Чернову.
— Слушай, начальник! Полечу-ка я с ними. По пятой штольне анализы хорошие пришли, но пробы из руды не вышли — надо добрать, — сказал он, самодовольно улыбаясь (как же, классный резон придумал!).
— Да ладно придумывать. С Лидой, что ли, полететь хочешь?
— Нет, начальник, неправда твоя. Подсчета запасов ради алчу полета, клянусь.
— Ну, ладно, лети. И привези тубус со старыми планами опробования — я его в спешке забыл.
— Пузырь с меня! — обрадовался Житник, но Чернов уже не слушал: грызя карандаш, он думал, что делать с 3-ей штольней.
Четыре часа Сиднева ходила с рейкой по штольне. Савватеич не доверил ей нивелира и правильно сделал — у Лиды получилось бы не что есть, а как надо. Остальные члены комиссии в гору не пошли, они сели думать.
— Это Черствов, начальник отдела кадров виноват... — покачал головой инженер по технике безопасности Владимир Аржанов, доставая из видавшего виды портфеля свертки и банки с закусками.
— Не понял? — выкатил белесые глаза начальник участка Владимир Куликовский, сто пятидесяти килограммовый по натуре человек.
— Надо было ему в милицию позвонить, в которой Савватеич работал. Узнал бы тогда, что его оттуда за принципиальность выперли.
— Маркшейдер, а в милиции работал! — хохотнул Владимир Абрамчук, горный мастер. Его взяли, чтоб обобрал заколы, но он любил начальство и не смог его покинуть.
— Может Сидневу ему подпустить, пусть обработает? — Аржанов, разливая водку, подумал вслух витавшую в воздухе идею.
— А она согласится? — Абрамчук попытался представить маркшейдеров в постели. Получились, правда, с теодолитом между ними.
— Нальем — согласится, — махнул рукой Куликовский. — Только вот этот морж хреновый, Житник… По-моему, он на нее неровно дышит.
— А на кой ты его взял? — Аржанов забыл о поднятом стакане.
— Сказал, что Чернов его посылает.
— Вечно эти геологи под ногами путаются. Давайте, что ли, за все хорошее и пусть наши враги подавятся.
Савватеич с Сидневой, замученные, залепленные рудничной грязью, явились в восьмом часу. Лида, не увидев на столе водки, расстроилась. Куликовский, показав ладонью "Счас будет!" вытащил из-под стола две бутылки «Столичной».
Житника к столу не пригласили — техническое начальство геологами брезговало. Он явился сам и встал в дверях. Савватеич, испытавший от этого неловкость, жестом предложил ему сесть рядом. Тот сел.
— Ты бы рассказал, как баня у тебя сгорела, — не посмотрев на него, попросил Аржанов Куликовского. — Все по-разному смеются.
— Он до утра рассказывать будет, давайте я! — загорелась захмелевшая Лида. — Идет, значит, Куликовский по лагерю и видит, что баня нештатно дымиться. Ну, пошел к проходчикам в землянку и говорит: "Ребята... баня горит..." А те в «тысячу» режутся и на такой малохольный призыв ноль внимания. Постоял, постоял Куликовский, выглянул, увидел, что вовсю уже полыхает, и опять тянет: "Ребята... баня горит..." А те отвечают: "Ты что, начальник, стоишь? Садись, наливай, вон, чаю". И опять за карты. Куликовкий сел и опять свое тянет: "Ребята, баня горит..." А проходчики торгуются: 80, 100, 140... И тут дверь землянки срывается с петель — это Генка Кабалин заорал снаружи: ... … вашу мать ... ... горит!!!
— Да, командного голоса тебе не хватает, — посмеявшись, сказал Аржанов.— Имей ввиду, Мазитов об этом знает...
— На участке 351,5 - 472,8м уклон штольни завышен на 50%, — встрял Савватеич.
— В самом деле? — просиял Аржанов. — Что ж, придется снимать рельсы и задирать почву выработки.
И зашептал на ухо Сидневой. Та, меланхолично кусая яблоко, покивала. Житник, заподозрив неладное, прислушался, потерял бдительность и механически выпил стакан водки, протянутый Куликовским.
— В восточном штреке уклоны также завышены, — продолжал Савватеич.
— Да ладно, заладил — уклоны, уклоны. — На, лучше поешь курочки жареной.
Савватеич стал есть ножку, протянутую Аржановым.
Житник мужественно считал круги перед глазами.
Сиднева курила, разглядывая непосредственного начальника.
Абрамчук смотрел в ночное окошко и думал о жене и двух мальчиках, дожидавшихся его в четырехметровой барачной комнате.
Куликовский, раскинув в стороны ноги в ботинках 47-го размера, флегматично подозревал, что ему не удастся удержаться в начальниках до первого смертельного случая, и придется соглашаться на горного мастера или опять устраиваться в домоуправлении.
Аржанов смотрел на часы — он знал, что дизелист в 10-30 вырубит свет. Когда свет погас, он зажег керосиновую лампу и налил на посошок. Выпив, члены комиссии подхватили Житника и, пожелав спокойной ночи маркшейдерам, ушли.
Оставшись наедине с женщиной, Савватеич растерялся. Лида, не обращая на него внимания, переоделась в ночную рубашку и пошла в сени чистить зубы.
Когда она вернулась, Савватеич уже лежал в постели. Лида села к столу, порылась в рюкзаке, нашла бутылку пива, обрадовалась и, открыв о край стола, попила из горлышка. Вообще-то она давно была на автопилоте и все, что ей хотелось, так это лечь к Савватеичу и с клубящихся облаков опьянения насладится любимым своим десертом, то есть обычной для мужиков шестого десятка неуверенностью: "Получится? Не получится? Встанет? Не встанет?". Ей с детских лет нравились лежать рядом с такими мужчинами. Хотя воспитатель детского дома и бил ее, если у него не получалось, но боль от побоев никогда не перебивала этого удовольствия.
— Слушай, ты, верный ле.. лелинец, — начала она, оставив на потом пива на донышке. — Знаешь, что в экспедиции о тебе говорят?
— Пусть говорят, — пробурчал верный ленинец.
— Так вот, люди говорят, что ты это затеял, чтобы стать главным диспетчером экспедиции.
Савватеич дернулся, но продолжал молчать.
— И, похоже, ты на правильном пути. Но люди сомневаются: может, ты и в самом деле коммунист? Назначат тебя, а ты за старое?