Все ждали, когда проснется Эмиль, потому что по плану у нас еще был поход к соседке – подруге свекрови.
Слава Богу, она живет в доме напротив. Нада, ее муж и мама мужа. Сыновья в Канаде работают. Эмиль не хотел заходить, пришлось сказать, что тетя вручит ему конфету. Пока я разглядывала хоромы – а это действительно оказались хоромы, и фотографировалась с Надой, Эмиль ныл, чтобы дали обещанное. Мадам раскрыла шкатулку, стоящую на столике, а там лежала гора разных конфет. Ребенок засиял и воспрял духом.
Дом очень старый, комнаты огромные, высоченные потолки, кухня с подсобной комнатой наверху, а не как у нас – внизу в подвале. Хозяйка угостила кофе, самолично испеченными сладостями (как наш хворост, но еще с начинкой) и ливанским десертом – типа нашего сочива. Вареная пшеница с орехами, изюмом и сахаром (вместо меда) . Если бы ни вой Эмиля, что он хочет домой, я бы еще посидела. Атмосфера в доме была прекрасная. Но пришлось прощаться. Свекры остались.
Возвращались домой пешком, на углах и магистралях стояли БТР и танки. Армия была на чеку… Солдаты строго разглядывали нас с ног до головы, не забывали здороваться и улыбаться. Захотел поздороваться с Эмилем высокий капитан. Разговорились, болтали полчаса, обменялись телефонами. Наверное, каждый второй в Ливане знает наш телефон. Вообще, меня поражает в ливанцах это стремление к общению. Каждый раз, когда куда–то идем, обязательно с кем–то знакомимся. Все спрашивают, всем любопытно.
Пришли домой, свекров еще нет. А горячая вода есть. На радостях, решила постирать и искупаться. Мылась общей мочалкой с шампунем, т. к. гель для душа и свою мочалку забыла взять, а из–под душа вылазить – околеешь.
Ночью ужасно разболелось горло. Наверное, продуло, пока я вешала белье.
Утром еле встала, как будто горло резали. Муж пошел покупать ливанское лекарство. Начался дождь. Шел весь день. С 3–х до 6–ти отключили свет. Эмиль спал, мы сидели в зале, пили кофе, потом чай.
Свекр даже шутил, сам налил мне чашку чая и насыпал сахар. Вечером приехала Худа из Франции – сестра Фираса. Осталась ночевать у нас, завтра ей на работу в Бейрут.
Собирала чемоданы, братец–Ибрагим сделал слабую попытку проверить диск на компьютере. Я озверело сверкнула глазами. В комнатушке стоят 2 огромных чемодана, на кроватях горы вещей, на полу горы пакетов, Эмиль носится как угорелый, служанка со свекровью зашли и смотрят, как я пакуюсь, и Ибрагим тут же, крадется по шагу к заветному месту. Медом там, что ли намазано… После пары попыток понял, что не прокатит, помаячил в коридоре, потом уселся в зале смотреть телевизор.
Как–то грустно мне. Может, из–за дождя. Обещают, что завтра тоже будет целый день лить. А в России сейчас мороз.
Окрашенные в цвет грусти и щемящей тоски, последние дни в Ливане подарили мне встречу с огнями востока – яркими и пестрыми, как и сама жизнь здесь. Встречу с солнцем, которое, наконец, победило дождь и засияло вокруг, согревая людские души. Подарили встречу с морем, которое неистово бушевало и напоследок окатило солеными брызгами, вырвавшись за парапет набережной.
Мы сидели на Айн Мрайси, пили невыносимо горький кофе в прикуску со сладостями, вдыхали запах моря и молчали. Прощались.
Ехали в такси через весь Бейрут, я словно проглатывала эти улицы с такой жадностью, с таким голодом, пыталась запомнить каждый закоулок, дом, тень, оконный витраж…
Прощалась.
Шли пешком по узким улочкам, перебежками – через магистраль. В Барбир. Прощаться с хозяином лавки сладостей. Он был серьезен и грустен. Снова угостили ливанской вкуснятиной, но даже это не прогнало грусть.
Я поняла, что влюбилась. Когда это произошло и как, неизвестно. Из хаоса, страха, страданий, боли и слез вдруг вырвалось что–то главное, очень важное и непобедимое.
Где–то писала, как сначала отторгала этот мир, не принимала его, сопротивляясь всеми силами. Как он опутал и заманил в свои сети, не знаю. Но часть меня навсегда останется здесь, на востоке.
С утра поехали за билетами, оказалось, цены повысили, не хватило денег, что мы взяли.
Я привыкла, не нервничаю. У ливанцев так принято, все делать в последнюю минуту. Еще, как по заказу – 2 дня циклон в Ливане, в горах снег, дорогу замело. Неизвестно, как мы в Сирию будем добираться. Через Бека? Если будет солнце, то поедем на машине со свекрами. А если опять дождь – едем на автобусе сами до Триполи, потом в Алеппо. Маячит мысль, а вдруг не доберемся? Ну через месяц поедем, что такого.
Спокойна как мамонт, учитывая, что через месячишко "обжираловки", я на него (мамонта) как раз буду смахивать – в натуральную величину.
Поехали заправили баллон с газом. Потом свекровь долго выбирала овощи на рынке.
В 12 отрубили свет. Приехала с работы Худа. Подождала пока свекровь приготовит обед. В темноте, покушали, и разбежались. Худа – домой. Мы – гулять. В доме было страшно холодно. На улице тоже похолодало, но в дубленке я быстро согрелась и уже жалела, что пошла в ней. Мы шли в мой любимый район – Барбир. Это старые дома в восточном стиле, многие из них — полузаброшены, рассыпающиеся, не жилые. Это всевозможные лавчонки барахла и одежды, сладостей и ювелирных изделей, распахнутые двери маленьких магазинчиков, где продают и перемалывают кофе, узкие–узкие улочки и дороги, все впритык понатыкано, и аромат свежемолотого кофе летит над всем районом. Забрели в лавку всякой арабской всячины – под потолком висят старые восточные люстры, старинный тажин в углу, огроменные кувшины и лампы алладина, всевозможные сувениры – красотища.
Все спуталось в большой цветной клубок – где мы только не были в эти дни. Эмиль оставался со свекровью, а мы гуляли по Бейруту.
Он немыслимый. Не поддающийся схематичности и логики. Каждую минуту меняющейся, и вечный — по своей сути, внутренней наполненности. Бесконечно красивый, мой Бейрут.
Я уже скучаю по нему, зная, что придется уезжать. Тоскую, каждый раз выходя на балкон и вглядываясь в прекрасную панораму города. Тоскую, когда брожу по улочкам и пересекаю магистрали. Слезы сами брызжут из глаз в предчувствии расставания.
Просыпаясь в другой стороне света, выходя на другой балкон, выпивая другую чашку кофе, я буду все время вспоминать эти оранжевые черепичные крыши старых, полуразрушенных, истлевших домов, в которых… живут люди, паутину электрических проводов, хаотично "разбросанных"в самом поднебесье. Стая белоснежных голубей "разрезает"небо, кружа и кружа над домами – символ мира, жизни и победы над войной и смертью.
И опять рыча и сигналя, промчатся мимо бешеные мотоциклы, а за ними вслед будут возмущенно гудеть таксисты. В старой печи, прямо на улице, под навесом разожгут огонь, и начнут выпекать лепешки, и не будет отбоя от покупателей. А рядом — мини–рынок фруктов и овощей, к привезенному свежему товару сбегутся женщины в хиджабах и чернокожие служанки. И так каждый день… Все это я вижу с балкона. Но уже не в Бейруте. Туман–марево, летящий над морской синевой и над виднеющимися далеко–далеко белыми домами Ливана, застилает мои глаза, наполняя их опять слезами.
Прощай, мой лавандовый рассвет над Бейрутом. До новой встречи. Я буду очень скучать…
Глава 13.
В ОЖИДАНИИ СОЛНЦА
Долго–долго тянется время. Сладкий бархатный чай остывает в тонких изящных стаканчиках. Семь утра. Солнце едва проснулось, а уже чувствуешь кожей приближение жары. Марево разливается по городу шлейфом легчайшего тумана. Это знак – наступающий день будет неимоверно знойным. Впрочем, как и вчера, и неделю назад, и все месяцы лета плюс осень… Ни капли дождя.
Здесь, на Востоке, все дни как один – долгий, медленный, тягучий, без начала и конца…
Мой Восток начинается с запахов. Они настолько специфические, разные и необычные, что с непривычки брезгливо морщишь нос. Удивительное дело: в каждой стране он (запах) свой.
В Иордании пахнет раскаленной пустыней, дорогим парфюмом и розовой пылью Петры.
В Ливане – это смесь сладких ароматов – запах ливанской "баклевы", дымок мармеладного наргиле и головокружительный жасмин.
В Сирии – превалирует сладкий запах разлагающегося мусора…
Не сопротивляйтесь, погрузитесь в атмосферу, позвольте запаху окутать вас.
Вы едете жарким днем по раскаленной автостраде, повсюду музыка, ветер колет лицо, красное солнце слепит глаза, одежда прилипает к телу…
Жара невыносима… вы растворяетесь в ней, расплываетесь, таете сладостью на языке солнца.
Бесконечная пустыня сменяется такими же бесконечно пустынными горами. И что за радость наблюдать этот тоскливый пейзаж на фоне нарастающего пекла? Как могут жить здесь люди? И улыбаться, так открыто и добродушно, словно живут они в райских кущах. Загадки Востока на каждом шагу.
Одна из главных загадок, своего рода – философия Востока, — понятие "Букра" ("завтра") .
Вот кто умеет "кормить завтраками"– так это арабы, олимпийские чемпионы по "букре". "Приходите завтра, позвоните завтра, будет готово завтра и т. д."— обозначает только одно : "Когда–нибудь (когда — неизвестно) ваш заказ будет выполнен, проблема решена, и вы останетесь довольны, а может даже и счастливы…"
Заинтересованному лицу не стоит нервничать, а проще говоря — психовать. Терпение, и еще раз терпение.
Букра касается всего. Это и бумажная волокита (взятка не поможет в скорости решения вопроса) . И семейные отношения (Когда же мы все–таки починим стиральную машину? купим пылесос? поедем в отпуск?) . Ответ всегда один – "букра"— завтра. Затягивание, оттягивание проблемы (вопроса) может длиться бесконечно. Годами.
(Я могу уже защищать докторскую диссертацию на тему — "Букра не наступит никогда") .
Пример из жизни: Ливан. Молодой человек идет фотографироваться (на паспорт) в фотоателье. "Завтра в 9 утра приходи, заберешь заказ", — сказал серьезный пожилой фотограф. Как штык, в 8.50 заказчик стоял у дверей закрытого ателье. Погуляв часок и начав уже нервничать, а проще говоря – психовать, он, наконец, увидел неспешно шагающего фотографа, жующего пирожки.
"А, это ты, — разочарованно посмотрел фотограф (наверное, он ожидал, что за ночь яркий брюнет превратится в длинноногую блондинку) , — ну приходи вечером, я не сделал еще.
Нет, лучше позвони завтра".
Букра в крови у арабов. Им незачем торопиться самим и торопить жизнь. Ведь все уже давно предначертано.
…Все было как сон. И тихий, едва слышный плач ребенка, и призрачно–мраморная луна, и бесконечная черная пустыня, протяжно стонущая в ответ на тишину. Никто не откликался на ее зов.
Мы ехали в Петру. Ночью.
Сначала, еще в Сирии, у кассира автовокзала было видение – русских туристов не пускают в Иорданию. И он послал нас в закрытое посольство за визами.
А потом мы все–таки купили билеты на автобус. И спокойно, без проблем (а главное, официально) пересекли все границы, получили все визы и приехали в Амман.
— Вообще–то, последняя маршрутка в Вади Мусса уходит в 2 часа дня, — "обрадовал"сидящий впереди иорданец по имени Алаа. Его спутница, миловидная женщина, сочувственно смотрела на мою грусть, стекающую одиночной слезой. Сочувственно, но все же с любопытством (как и все остальные пассажиры автобуса Дамаск–Амман) . Рассматривать славянское лицо – это хобби восточных людей. Складывалось впечатление, что они пытаются пересчитать мои веснушки.
— А если такси?
— Очень дорого, — зацокал языком сосед.
— Пойду пешком.
— Что? — Пассажиры не понял шутки, – от Аммана до Петры — 260 км! Ну ладно, я сейчас позвоню другу, помогу вам.
(Маньяк! И жена его маньячка. Опять оборачивается) . А какие еще мысли могут прийти в голову человеку, взращенному в российском пространстве, который непроизвольно шугается ночных кустов (слава те Господи, не Чекатило, всего лишь — куст) , или уносит ноги от пьяного бомжа. Приходится напоминать самому себе — нет такого на Востоке.
В основе жизни правоверного мусульманина – его вера, почитание родителей и закон гостеприимства. С младых ногтей детей учат (и дома и в школе) — за каждый свой поступок ты будешь отвечать перед Аллахом. Когда разговариваешь с арабскими детишками (которые ничем в своих проказах не отличаются от других детей) , просто поражаешься, с какой серьезностью они рассуждают о вере. У многих я спрашивала, не сложно ли им держать пост во время Рамадана. Ведь ребенку очень тяжело не пить и не есть целый день! "Пророк постился, он смотрит на меня, я не имею права подвести его", — так ответила мне 9–летняя девочка.
Родители – главные после Аллаха люди. И это тоже не пустой звук. Когда видишь, как взрослый 40–летний сын целует руку своему отцу в знак приветствия и просит благословить, – просто теряешься. Воспитанные в жестких рамках, в своих традициях, эти дети будут воспитывать свое потомство точно так же. Общество, для которого законы добра и милосердия – не пустой звук, не может воспитывать и создавать маньяков. Страх кары небесной силен. Во время Рамадана люди жертвуют как можно больше вещей, денег в пользу бедных. Аллах видит, и эти поступки зачтутся.
Безусловно, существует много проблем в связи с "переиначиванием"ислама религиозными фанатиками. Существует религиозное ханжество, оправдание жестокого террора. Но настоящие, обычные мусульмане, с которыми мне повезло встретиться, хотят жить в мире, растить детей и радоваться жизни, — никто из них не оправдывает войну и терроризм. Было видно, как тяжело людям говорить об этом. "Аллах не призывал идти и взрывать ни в чем не повинные семьи, женщин и детей. Мы такие же люди. Обычные. Почему, если мусульманин, – значит террорист…".
Мы ехали в автобусе полдня. Среди пассажиров были путешествующие студенты из Италии и Франции, был улыбчивый парень из Бразилии, который пересек практически весь Ближний восток, были сирийцы и иорданцы. Такой доброжелательной, уютно–домашней атмосферы я не ощущала уже очень давно.
На остановках, в очереди за визами люди знакомились, с любопытством расспрашивали о том, кто куда едет, шутили на ломаном арабо–английском.
Почему вспомнилось вдруг, как в одной из поездок, во время возвращения с друзьями из Анапы ко мне повернулся мужчина и, показав пальцем на нашего друга из Судана, произнес: "О, девчонки, вы с собой обезьяну захватили… а она говорить умеет?". Я что–то промямлила, что это такой же человек…Но мужчина продолжал "шутить". И никто из пассажиров не вклинивался в нашу беседу.
Студент из Судана учился в России уже 4 года и весь разговор понимал, конечно.
В голове вертелась только одна позорная мысль, чтоб он молчал и не возмущался. Тогда нам не пробьют головы и мы живые доедем домой…
Почему такие мысли перестают посещать на Востоке… Ни в лагере палестинских беженцев, куда мы попала, сбившись с дороги (где нас накормили, вызвали такси и завернули с собой в дорогу пирожков) . Ни в Ливане, где каждый второй человек приглашает зайти выпить кофе, ни в Сирии, ни в Иордании мне не было страшно, что меня задушат–изнасилуют–расчленят и зароют в горах…
Автобус приехал в Амман в 9 вечера. Белый город от наступающих сумерек менял свой цвет на серо–жемчужный. Алаа и его маму (это оказалась мама, а не жена!) встречал его брат с сынишкой. Иорданская семья бурно решала, как же помочь добраться до Петры случайным попутчикам. Сначала братья стали ловить такси, но водители заломили такую цену, что ребята лишь поцокали языками, посадили нас в свою машину, и тут снова в моей голове возникли мысли о маньяках…
Мы кружили по улицам Аммана в поисках самой вкусной (а заодно дешевой) шаурмы.
Череда мостов делила город на огромные неровные "куски", перетасовывая их с огнями и звездами, и даже в темноте на протяжении всей дороги было видно, как развевается самый высокий в арабском мире флаг Иордании.