Лондон: время московское - Джонатан Грин 19 стр.


Вот и доктор Дедушев Дмитрий Владимирович, отец-одиночка с дочерьми-погодками Машей и Груней, въехал в свою трехкомнатную крепость. Унаследовал от тетки двушку в сталинском доме на «Динамо», добавил собственную, некогда кооперативную, тоже двушку — в Дегунине, продал, купил, подружился с риелтором, отличным парнем и интеллектуалом, — и въехал в трешку без отделки.

И ни про какие кости слыхом не слыхал.

Он вообще придерживался того мнения, что к жизни нельзя относиться всерьез, поскольку идет она большей частью бессмысленно и бестолково, а кончается глупо и у всех одинаково. Многие врачи так думают, и врач первой категории, хирург-ортопед Дмитрий Дедушев так думал.

Тем более что у него были и дополнительные основания: три года назад от молниеносной меланомы умерла его жена, отчего он и остался отцом-одиночкой.

Понятие «отец-одиночка» в представлениях большинства читателей, вероятно, связано с утренней трусцой за детским питанием, оптовой закупкой памперсов и перманентной стиркой, от которой стиралка быстро ломается, что ты в нее ни сыпь.

А если отец-одиночка остался с двумя девочками, то спустя незаметные годы возникают и моральные проблемы — кто им все объяснит и поможет лет в тринадцать по женским делам?

Будь ты хоть десять раз врач… Однако у Дмитрия Владимировича трудности были совершенно другого характера: дочкам его исполнилось одной восемнадцать, другой девятнадцать лет; всё, что требуется, им успела рассказать мать до того, как стала весить тридцать пять килограммов и потеряла речь. Так что у отца проблемы были психологические: у младшей, Машки, уже имелся вполне официальный жених Эдик, отличный парень, студент (так не просто совпало, но об этом позже) Второго меда. А у старшей, Груни — названной Агриппиной в пору моды на чисто русские имена, — жениха не было никакого. И она совершенно погрузилась в заботы о младшей, вела себя как хорошая мать, то есть жениха Эдика, когда приходил, кормила собственноручно фаршированными перцами и следила, чтобы Машка использовала не все части тела под пирсинг — уж лучше тату.

В общем, доктор Дедушев переживал в основном из-за того, что у старшей никого нет, опасаясь, что рано или поздно это испортит отношения между сестрами.

Знаете, господа, это вам только кажется, что женихи, ревность, зависть, отношения между родственниками и прочие человеческие сложности остались не то в прошлом, не то, скорее, даже в позапрошлом веке. А теперь все исключительно клабберы, блогеры, нарки и хипстеры. Это ошибка, господа, безусловная ошибка. Вы только послушайте, о чем они поют! О вечной неразделенной любви и о вечной разделенной любви, о соединении навсегда и о прощании навеки… И женихи есть, и невесты, и сестринская любовь, и сестринская зависть…

Так что не зря доктор Дедушев, будучи пожившим — немного за пятьдесят — человеком, нервничал. Старшая сестра, выдающая замуж младшую, — взрывоопасная ситуация.

Впрочем, это не мешало Дмитрию Владимировичу считать жизнь вообще вздором и, соответственно, все составляющие жизни — любовь, в частности, — вздором же. Подтверждение этой своей позиции он находил в анекдотах, которые очень любил, помнил огромное количество и за их почти отсутствие укорял новую жизнь.

Итак, мы с вами застаем всю милую компанию в крепости-на-костях, беседующими в еще не вполне обставленной гостиной еще не совсем отделанной квартиры. Собрались по поводу Рождества — как водится, сначала западнохристианского, а через пару недель можно будет и родное, исконное отпраздновать… За окнами идет оперный снег, народ мечется в предновогоднем покупательском безумии, пробки на дорогах немыслимые, и все озаряет какой-то специальный (это теперь так говорят и пишут по-русски, калька английского special, а собственное «особенный» забыли) свет. Не то от рекламы на крыше соседнего корпуса, не то с небес…

— Я уверен, что скорее станешь хорошим врачом в районной больнице, — говорит Дмитрий Владимирович с обычной своей скептической усмешкой, как будто не верит в то, что говорит, — чем в блатной или платной, где все с купленными дипломами, а главный только евроремонтом регистратуры занимается. Знаешь, Эдуард, в наше время как говорили про Кремлевку? «Полы паркетные, врачи анкетные…» Так что поезжай ты в ординатуру в этот Гниложопинск или как там его, поработай годик-другой, Маня за это время как раз свою филологию закончит, а тогда и тебе место найдем в столице — ну, хотя бы в моем физкультурно-хирургическом заведении терапевтом. А два года пройдут быстро… Знаете анекдот? Попали на необитаемый остров американец, немец, еврей и русский…

Тут надо прервать доктора и будущего тестя, так как я забыл назвать всех присутствующих. Между тем кроме семьи Дедушевых, включая ее будущего члена Эдика, находились здесь и дальние родственники, и близкие друзья.

Что касается первых, то они были представлены племянницей по женской линии Клавой Новогрядской, одинокой девушкой лет тридцати с лишним, полной и, прямо скажем, некрасивой; и невестьсколькоюродным дядей по линии мужской, Вениамином Вениаминовичем Шестиковичем, который, несмотря на сомнительные ФИО, работал слесарем-сборщиком высокой квалификации на каком-то военном заводе. Клава иногда приходила к Дедушевым, чтобы помочь убраться, поскольку сестры-студентки (старшая — будущий менеджер широкого профиля, а младшая, как уже упомянуто, — бесперспективный филолог) с хозяйственными делами не управлялись. А Вениамин Вениаминович помогал интеллигенции гвоздь вбить и лампочку вкрутить, так как доктор Дедушев умел только чужие ноги на место ставить, а по части домашнего ремонта его собственные руки из задницы росли. Вот такая полезная родня делила скромную выпивку — бутылка не слишком дорогой водки и бутылка как бы чилийского вина — и закуску — две курицы гриль, купленные на углу, и салат с сыром моцарелла местного производства — с Дедушевыми и их друзьями.

Теперь про друзей. Их было двое, Краснов и Сниккер, вроде бы одноклассники хозяина, уже никто точно не помнил. В свое время эти господа закончили юридический факультет, потом — когда стало можно — совместно открыли частную адвокатскую контору, но не сделали головокружительную карьеру, как некоторые их коллеги, участвовавшие в так называемых резонансных процессах, а нелегко, почти круглосуточно, зарабатывали на свой приличный кусок хлеба. При них имелись и жены, постоянно упрекавшие мужей — каждая своего — тем, что из-за бестолкового партнера не получилась карьера, нет коттеджа по хорошему шоссе и членства в Общественной палате. Сейчас жены сидели, тихо копя для домашнего разбора полетов раздражение, а мужья беседовали со старым приятелем Дедушевым, по мальчишечьему прозвищу, конечно, Дед, о текущей жизни. Они часто виделись, привыкнув ходить к Дедушевым в гости, и всегда беседовали о текущей жизни — то есть о том, о чем пишут смелые люди в «Живом журнале», а обычные, средней смелости, говорят в гостях: о судьбе страны. При этом, замечу, употребляли много ненормативной — то есть современной нормативной — лексики, особенно адвокаты…

Между тем, пока мы перечисляли присутствующих, обед кончился. Клава потащила на кухню посуду и останки куриц. Вениамин Вениаминович, подложив газету, залез на стул и искал поломку в люстре, из-за которой включались не все рожки. Трое старых друзей удалились в лоджию курить и обсуждать жизнь, начиная с будущего романтического отъезда юноши Эдуарда и кончая внедрением инноваций в повседневный обиход медицины и юриспруденции. При этом доктор усмехался и повторял, по обыкновению, любимую максиму «все говно, кроме мочи», а юристы всерьез кипятились насчет правового беспредела. Маша и Эдик, как принято у влюбленных, вставили в уши по одной затычке, которыми заканчивался разветвленный проводок, идущий от коробочки, называемой по-русски гаджетом, и вместе качались в тишине, почти не нарушаемой еле слышной из их ушей музыкой: тыц-тыц-тытыц-тыц-тыц… А сестра Груня смотрела на молодежь ласковыми глазами, как мать, и, кроме материнского умиления, ничего нельзя было увидеть в этих глазах.

— Не понимаю, как можно всерьез относиться ко всей этой хренотени, — сказал доктор Дедушев.

— Понимаешь, Дед, если бы хотя бы судьи не брали бы, — закричал Краснов, — можно было бы о чем-то говорить! А они берут! Вот вам и все нанотехнологии, блин!!! Ты согласен, Сниккер?

— Абсолютно, нах, — согласился Сниккер.

— Ну, я пойду, — вынимая свою затычку из уха, объявил Эдик, поцеловал Машу в угол глаза, отчего она дернулась, и скрылся в прихожей, из которой донеслось, как он захлопнул за собой дверь. Маша немного заплакала — или у нее поцелованный глаз заслезился. А Груня сидела и смотрела все так же ласково.

— Вернется, — уверенно сказала уже перемывшая всю посуду и возникшая из кухни более потной, чем обычно, Клава, — только чувства проверите. Чувства от проверки делаются сильнее. Без меня тебе лететь с одним крылом, как говорится.

А Вениамин Вениаминович ничего не сказал, только слез со стула, пошел к выключателю и щелкнул им, чтобы удостовериться, все ли теперь работает в штатном режиме.

Жены Краснова и Сниккера молчали, но не потому, что им нечего было сказать, а потому, что берегли заряды до возвращения из гостей.

На том давайте временно оставим их всех, пока одни молотят языками, а другие молчат, что иногда отличает более умных и всегда — более хитрых.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

И, как пишут в титрах к очередной серии, прошел год. Семейство Дедушевых собралось за тем же столом, ждали Эдика — позвонил с дороги, из поезда, слышно было плохо, но поняли, что возвращается, изучил жизнь, прошел курс молодого врача, как известный писатель-классик. И вот едет, ждет не дождется встречи с близкими людьми и асфальтированными улицами… Тем более что на носу Новый год, в столице все сверкает и даже как бы дымится светом, а Гниложопинск — он Гниложопинск и есть. Там свет только от звезд.

Присутствовали в семейном застолье Клава и Вениамин Вениаминович, а друзей, Краснова и Сниккера, ждали с минуты на минуту.

И вот, пока они ждут и в ожидании понемногу пьют кто чай, а кто и пиво, я отвлекусь на описание некоторых обстоятельств — как давно предшествовавших, так и сиюминутных.

Прежде всего: а откуда, собственно, взялся Эдик, бойфренд Маши и ее почти уже муж?

Когда онкобольная Дедушева на сильных анальгетиках проживала последние свои недели, палату с нею делила такая же бедолага. Различие было в том, что жена Дмитрия Владимировича оставляла Машу и Груню на него и вполне надеялась, что он сестер на ноги поднимет. А соседка оставляла сына Эдика в полном одиночестве, молодым хозяином комнаты в коммуналке — и все, родных не было. Поэтому само собой получилось, что, когда бедные женщины одна за другой отбыли из палаты и вообще из этого мира, Дмитрий Владимирович взялся пацана опекать. Следил, чтобы в комнате не творились молодые безобразия, готовил — и помог при поступлении — в медицинский вуз, вообще принимал участие в судьбе. Ну, и материально помогал, конечно, потому что больше Эдику ждать денег было неоткуда.

Вообще-то доктор Дедушев — человек очень добрый, хотя циник и готов высмеять абсолютно все, поскольку считает жизнь средней руки анекдотом.

Так нужно ли продолжать объяснения, как возникло чувство между Марией и Эдуардом, особенно со стороны Эдуарда? Тем более что развитию любви способствовала его отдельная, хотя и в коммуналке, комната, в которой скоро поселятся законные молодожены — для начала сойдет…

Вот такая предыстория.

А теперь скороговоркой, быстренько, поскольку Эдик уже проехал предпоследнюю дачную станцию, а в метро ему от вокзала до дедушевской крепости — тридцать пять минут. Итак, Краснов и Сниккер отсутствуют на главной площадке сюжета, поскольку у них срочная встреча с клиентом. Клиент их выбрал потому, что несколько раз сталкивался с этими юристами на лестничной площадке: был он соседом Дедушевых, молодым, но уже небедным мужчиной Михаилом Вороновым, имевшим однушку в новостройке. Однако — теперь так часто бывает — вот только что был небедным, а стал бедным. Партнеры кинули, кредит взял не по возможностям, короче — беда… А поскольку других адвокатов, кроме названных, он не знал и даже никогда не видел, то к этим и обратился с предложением и просьбой: он им доверяет сдать его квартиру каким-нибудь хорошим людям, а плату арендную собирать и хранить за соответствующие комиссионные. Сам же отправляется в дальние края зарабатывать евро и других денег — иного выхода нет. И Краснов со Сниккером согласились — это ж в принципе их юридическое дело, тем более что парень почти знакомый.

Вот какие происходили переговоры, пока жених Эдик приближался к невесте Маше.

Теперь, когда весь расклад нам вполне ясен, вернемся в гостиную Дедушевых.

В гостиной этой обстановка не совсем спокойная, даже нервная. Груня переживает за Машу, во всяком случае, по ней видно, что переживает: глаза, если присмотреться, на мокром месте. И то ведь сказать — если не с минуты на минуту, то со дня на день сестренка замуж выйдет, создадут они с приезжающим Эдиком семью. А семья — это серьезное дело, это в принципе надолго, если не навсегда… Маша тоже волнуется — видимо, в связи с предстоящей встречей без пяти минут мужа: места себе не находит, просит взглядом поддержки у старшей сестры, а у той, повторяем, в глазах слезы. Дмитрий Владимирович виду не подает, но все ж его знают и понимают — эта глупая и комичная суета под названием «жизнь» его раздражает. Клава волнуется вроде бы просто так. Только Вениамин Вениаминович спокоен — во всяком случае, на часы не смотрит. Но кто ж его знает, что у него на душе…

Тут наконец заверещал дверной музыкальный звонок.

И Маша бросилась открывать дверь — дождалась.

Однако из прихожей появились Краснов со Сниккером.

Ну, их стали усаживать, предлагать выпить чего-нибудь, чаю или пива в ожидании парадного ужина, который начнется по прибытии долгожданного странника.

Только минут через десять обратили внимание на то, что Машенька в комнату не вернулась. Груня забеспокоилась и тоже вышла — искать сестру по квартире. Что это, в конце концов, такое — гостей бросать…

Между тем у Дмитрия Владимировича брякнул в кармане телефон — эсэмэска пришла. Снявши очки, поскольку в них он мелкие буквы не видел, доктор прочитал текст — и едва ли не впервые с тех пор, как он остался вдовцом, лицо его утратило ироническое и приобрело трагическое выражение.

Вот что было в сообщении:

«уезжаю мишей, паспорт давно сдел:(любим друг друга буд счастливы:). эдик извиняюсь меня неищи лучше отвлекись:) папа неволнуйся помогать ненадо мы заработаем всем досвидания от Миши привет».

Весь этот кошмар доктор Дедушев прочитал зачем-то вслух.

Как раз на последних словах прощания в комнату вернулась сестра беглянки. А после того как прозвучало слово «привет», вошел и Эдуард — как положено персонажу, покинувшему повествование для закалки и возмужания, закалившийся и возмужавший.

— Что это у вас дверь открыта? — спросил молодой человек, не придумав от волнения никаких более значительных слов.

Никто ему ничего не ответил, поскольку все переживали услышанное перед его появлением. Никто и не взглянул на беднягу Эдика, кроме Груни, которая бросилась к нему, крепко обняла, по-родственному поцеловала, поцеловала еще раз и, сквозь всхлипывания, сообщила о главном, что произошло в его отсутствие.

— Машка сбежала с соседом! — крикнула она едва ли не прямо в ухо ошеломленному встречей Эдуарду…

И потеряла сознание, что редко бывает с девушками в наши дни, но случалось с ними то и дело лет двести назад. Тогда вообще литературные героини и даже живые дамы постоянно рушились в обмороки. Некоторые исследователи в позднейшие времена объясняли это явление тем, что корсеты, обязательные в женской экипировке вплоть до XX века, сдавливали низ грудной клетки, мешая нормальному дыханию, нарушая кровообращение и даже препятствуя обменным процессам. Что ж, возможно, — но какая причина может сбить с ног современную девушку? Склонную к велосипедному спорту, даже скейтбордингу и едва ли не паркуру, одетую в просторные штаны три четверти и футболку с вызывающей надписью Don't ask my name, just make love with me, под которой просматривается только крепкий девичий организм — и ничего более… Как-то не сочетается со всем этим потеря чувств.

Назад Дальше