— Ясно. — Мистер Коффри нахмурился, взял с подноса сухое печенье, откусил краешек, задумчиво прожевал. — Могу ли я спросить зачем? Что это еще за особое заседание?
Мое первое деловое свидание с заклинателем продлилось недолго. Основная проблема состояла в том, что магический обряд невозможно провести в дневное время. Или, скажем так, допустимо, но на зов явятся очень немногие духи, и, уж конечно, не мисс Хендерсон. Мистер Роуз полагал, все дело в воздействии определенных небесных тел, в частности Луны, которая управляет миром духов.
— Это будет сюрприз, мистер Коффри. Цель заседания состоит в том, чтобы явить миру нечто совершенно поразительное. Сказать вам заранее означает испортить весь эффект.
— Хммм… Все это отдает показухой. — Показуху мистер Коффри тоже крайне не одобрял. — И когда бы вы хотели провести такое заседание?
— Прямо сейчас не могу сказать, — отвечал я. — Но, думается мне, строить планы бессмысленно, если сама идея совершенно невозможна. Как по-вашему?
Спикер хмыкнул, фыркнул, прочистил горло и долго всматривался в чашку с чаем, ерзая на стуле.
— Должен отметить, Грин, это в высшей степени необычно. И все-таки… — он вновь вскинул глаза. — Не хочу, чтобы говорили, будто я сорвал ваш план, какой бы нелепицей он в итоге ни обернулся. Я обязан хранить беспристрастность. Назовите мне дату, представьте должным образом список вопросов и порядок голосования, и ночное заседание я вам созову.
Итак, я продвинулся еще на шаг. Я встал, поклонился, горячо пожал руку мистеру Коффри.
— Большое вам спасибо, господин спикер. Все в один голос утверждают: вы — воплощенная справедливость, и это действительно так.
— Вчера эта информация принесла бы куда больше пользы, — холодно отметил я, пепеля заклинателя взглядом поверх бутылки хереса.
Он пожал плечами, упираясь в стол холеным седалищем.
— Если бы вы подробнее объяснили свои намерения…
— Значит, никак не более дюжины?
Мистер Роуз нахмурился.
— Все зависит от состава. Если все присутствующие либо люди непредубежденного ума, либо уже имели возможность наблюдать, как я работаю с магией, осмелюсь предположить, я мог бы выступить перед аудиторией и в два раза многочисленнее, но перед лицом зрителей враждебно настроенных, которые в магию не верят и не заинтересованы в том, что я делаю?.. Не думаю, что чары сработают в присутствии даже шести-семи таких людей.
Я вздохнул.
— А почему, как вы считаете?
Заклинатель сложил перед собою руки домиком. И снова я жалею, что не записал подробно его ответ, но там много чего говорилось про симпатическое воздействие, и про отголоски и отзвуки, и про духов; и я изо всех сил старался вникнуть в разъяснения. А суть сводилась к тому, что перед сотнями членов палаты общин мистер Роуз совершенно неспособен призвать маленькую Софи Хендерсон. Уступка мистера Коффри касательно ночного заседания оказалась для меня совершенно бесполезна.
Словно машинально я подозвал экипаж, собираясь проехаться вокруг одного из парков, может, выкурить трубку и обдумать, как теперь выбираться из затруднительной ситуации. Едва ли я мог просто-напросто возвестить Парламенту, что видел призрак нищей девочки, умершей тридцать лет назад, — видел своими глазами! Предложение мистера Маршалла-Джоунза — созывать по нескольку вигов на приватные заседания познакомиться с мисс Хендерсон, по небольшой группке за раз, — казалось более практичным, но интуиция подсказывала мне, что нам требуется нечто более зрелищное, какой-то эффектный жест, чтобы заставить наших оппонентов умолкнуть в преддверии нового голосования по законам о бедных.
Неожиданно для себя я попросил извозчика ехать в восточную часть города, на Коммершиал-роуд. Туда я выбирался редко, и теперь мне вдруг захотелось прочувствовать атмосферу улиц, по которым бродила маленькая Софи во времена моего отца или деда: может быть, внезапное озарение подскажет, как лучше использовать ее свидетельство. В какой-то момент я велел извозчику остановиться: мне пришла фантазия пройтись по улице пешком. Тот запротестовал было, но стоял белый день, а улица хорошо освещалась даже по ночам: с каждым годом муниципальные газовые фонари распространялись все дальше и дальше; в любом случае, Коммершиал-роуд так и бурлит жизнью, на ней полным-полно лавок и магазинов и большое движение. А на крайний случай у меня пистолет при себе.
Мало-помалу сгущался туман, но пелена его еще не застилала взгляда; можно было отчетливо различить фигуры людей и прочесть объявления на расстоянии пятидесяти ярдов. Туман был того грязного, приторно-желтоватого цвета, что типичен для лондонской хмари, но даже так он словно бы промывал и очищал город. Здесь, в восточной части, на улицах царили самые отвратительные грязь и нищета, крысы, наглые, как собаки, шныряли по ступеням магазинчиков, стены и окна были все в брызгах и потеках сажи и грязи — там, где стекла еще сохранились в целости, — а мужчины криминальных наклонностей и женщины сомнительной добродетели попадались на каждом шагу.
Превосходные патрульные Пиля[52] так далеко на восток забирались неохотно, и открытое беззаконие зачастую не пресекалось и не каралось.
Неужели Софи ходила по таким вот убогим улицам? Или в ее время улицы выглядели еще хуже? Каково это — жить в подобных условиях? Многие из этих людей явно голодали, а не просто пребывали в праздности; отчего же они не предпочли работный дом? Какое представление об этих людях смогу я донести до членов парламента?
— Спички, сэр?
Я поднял глаза. Незадолго до того я, задумавшись, набил и умял трубку и теперь рассеянно похлопывал себя по карманам в поисках спичек, но, похоже, позабыл их дома. Торговка спичками это, конечно, заметила и не собиралась упускать своего шанса. Я взглянул на девочку… и опешил, и посмотрел еще раз. Или я пристрастен? Или умершая малютка Софи настолько завладела моими мыслями? Ибо прямо передо мною, протягивая мне поднос со спичками, стояла — нет, никакой ошибки быть не может! — девочка, которую я видел в приватном кабинете клуба «Карлтон». Рыжие волосы, бледная кожа, яркий взгляд — словом, во всех своих чертах точная копия явившегося мне призрака.
— Софи? — спросил я. — Софи Хендерсон?
Девочка уставилась на меня во все глаза.
— Мы разве знакомы, сэр? — Но теперь и она пригляделась внимательнее. — Да, сэр, сдается мне, я вас знаю. Вы один из тех господ, из моих снов. Они еще разные вопросы задают.
Вот так я познакомился с ней наяву.
Лгал ли заклинатель мистеру Маршаллу-Джоунзу и лорду Ханту? Или и они, и прочие присутствующие джентльмены были с ним в заговоре, а лгали только мне? Или все действовали из самых лучших побуждений, и даже сам заклинатель не знал, что чары его призывают не мертвых, а спящих?
Куда важнее другое: Софи — не из прошлого тридцатилетней давности, но из настоящего! С этих самых улиц! Она живет в нищете и убожестве не вопреки законам, которые должны защитить ее от растления и приставить ее тунеядствующих родственников к полезному труду, но благодаря этим самым законам — законам, что делают поддержку государства нестерпимой; законам, которые оборачиваются тиранией, столь жестокой для тех, кому помогают, что те вовсе отказываются от помощи!
Я должен разоблачить мошенничество, жертвой которого стал. Должен защищать бедных и поддерживать реформу сколько смогу, прежде чем мой голос в правительстве смолкнет. Как долго это продлится, кто ко мне прислушается — как знать? Но для начала, думаю, лорд Хант получит что хотел. О да! Я приведу малютку Софи в палату общин: пусть все выслушают ее свидетельство!
Дэвид Томас Мур. Кукушонок
«Хозяин» Скотт Мидмер упал в шестом раунде. Уткнулся в грязь окровавленным лицом и даже после тридцати секунд передышки так больше и не встал. Так закончилась целая эпоха. Семнадцать лет Мидмер был Хозяином, грозой ринга. Никому не ведомо, сколько боев он провел, но никак не меньше трех сотен. Я сам видел, как он выиграл четыре боя за вечер в «Коне и карете». Под конец один глаз у него не открывался, а пол-лица налилось кровью и раздуло так, что не узнать, — потом говорили, что челюсть была сломана в двух местах, — но победил все четыре раза.
Пускай говорит кто хочет, что призовым боям положили начало «Правила Лондонского ринга», но правила эти сочинили только в тридцать восьмом. Между тем Мидмер, тогда еще «Терьер» Скотт Мидмер, стал Хозяином десятью годами раньше, когда уложил Саймона Маршалл-Джонса. Сам Маршалл-Джонс начинал «Инспектором» и побил Гари Перкинса в семнадцатом, а Перкинс, бывший Гари Гигант, — Ли Максвелла, когда год еще не начинался с «тысяча восемьсот». Но и Максвелл не был первым, просто тех, до него, уже некому припомнить.
Хозяин был всегда.
Само собой, и Мидмер, бывало, проигрывал, у каждого выпадают плохие дни, а случается, что другому везет. Только никому не удавалось победить его так, чтобы стать Хозяином. Тут трудно объяснить точно, что и как, это надо видеть самому.
К примеру, у бандитов по-другому. То одна, то другая банда берет верх и начинает заправлять во всем Излингтоне, потом рано или поздно их оттирают, но никто из главарей ни разу не называл себя Хозяином. Бывает, кто-то из подручных скажет, мол, «иду к хозяину» или там «хозяин приказал», но не Хозяин — так не принято. Это было бы неуважением.
Все знают, что Хозяин только один, и есть только один путь, чтобы им стать.
Вот почему, когда «Агнец» Рики Хендерсон завалил Мидмера в шести раундах — за каких-то полчаса, — он стал «Хозяином» Рики Хендерсоном. И вот как это вышло.
А еще он тут же оказался в розыске. Едва ли кто расслышал треск, когда Рики провел правый хук, но Мидмер так больше и не встал. Никогда.
Самое смешное, что Рики в жизни не собирался становиться бойцом. Он вообще драться не любил. Из драк, правда, не вылезал, тут уж ничего не поделаешь. Он вечно лез не в свое дело, не мог пройти мимо, потому и получил прозвище Агнец. Увидит, что обижают девчонку, или услышит, что божится кто, и тут же лезет. А когда он лез, получалась драка. Даже если он лез, чтобы драку разнять.
А бывало, шел себе просто и ни к кому не приставал с добрыми делами, а драться все равно приходилось. Увидит его какой-нибудь лоботряс, да и начнет приставать, задевать там по-всякому, чтобы себя показать. Рики сначала мнется, старается по-мирному отделаться, но в конце концов приставалу приходится откачивать. Ничем хорошим это для них не кончалось.
Просто уж очень он был здоровый. Уже в двенадцать лет — шесть футов росту, и тянул на пятнадцать стоунов[53]. И с виду будто высечен из камня, только резец у мастера затупился, и мелкие детали толком не вышли. Увидишь — вздрогнешь, короче, если не знаешь, конечно, какой он добрый.
Силушки в нем было немерено. То есть на самом деле. Даже для его размеров. Когда он работал в «Короне и якоре», то поднимал две пивные бочки разом — полные! — и каждую одной рукой. Я видел своими глазами. На ногах тоже держался крепко. Его мамаша рассказывала, как к нему однажды подобрался сзади какой-то бандюга и врезал дубинкой по голове — причем залитой свинцом. Дубинка в щепки, налетчик сбежал, а Рики хоть бы хны. Представляете?
Так что драться приходилось частенько, но Рики всякий раз выходил победителем. Всегда. Правда, в других делах ничего толкового не получалось — слишком он был неуклюж для работы. Даже бочки с пивом ворочать не получилось, не задержался он в «Короне» — после того как сломал подвальный люк и бочку проломил. Короче, один путь оставался — в бойцы, только никак не скажешь, что ему нравилось калечить людей.
Мамаша его очень расстроилась, когда узнала. Софи Хендерсон была гордая женщина и любила своего сына. Она снимала комнату на Джордж-роуд близ Холлоуэй-роуд и брала шитье на дом. Когда я говорю про шитье, то только это и имею в виду, но вы удивитесь, сколько парней думали иначе. Не то чтобы это доставляло много беспокойства: к женщине с таким сыном, как Агнец, сильно не попристаешь, да и она всегда вела себя так скромно, что стыдно было даже подумать о ней лишнее. Один такой пришел раз деньги предлагать, так просто отдал и ушел молча — так смутился. Пару раз находились придурки, что не могли угомониться, ну тут уже Рики успел вовремя — лечиться им долго пришлось. Она и это не одобрила, но тут уж не его вина, он мать защищал. Если живешь в таком районе и хочешь иметь деньги, чтобы не попасть в работный дом, будь готов к проблемам.
Думаю, в роду у Хендерсонов были и шотландцы, и ирландцы, хотя Софи говорила чисто и ходила в английскую церковь. Однако фамилия-то шотландская, и рыжая она была, и бледнее обычного. Совсем не то что Рики с его черной шевелюрой, жесткой как щетка. Да и сложением он пошел не в материно семейство.
Говорили, что он такой в отца, да только как тут проверишь. Фамилия Хендерсон у Софи была девичья. Только не в отца. Я сам мелкий тогда был, но моя мамаша с ним знакома была. И Софи он не бросал, что бы там люди ни болтали. Просто замели его, и всего-то за буханку хлеба — зима тогда голодная выдалась, — ну и загремел в колонии, а оттуда и не вернулся. Люди там пачками мерли, что в самой Австралии, что по дороге. Рики в то время еще и не родился. Мамаша моя рассказывала, отец его был хоть и рослый, но ниже, да притом еще светловолосый, и глаза голубые. А ежели вы сейчас подумали, что он Рики и не отец вовсе, то идите и загляните в глаза мисс Хендерсон. Не шлюха она.
Бывало, она говорила, особенно после стаканчика джина или четырех, что Рики не ее сын, и вот почему. Младенец родился совсем слабенький, болезненный, а вырос вон какой. И глаза были зеленые поначалу, а потом посерели. Вот и подумала: забрали его, а другого подкинули. Только любила она его от этого не меньше, да и как узнаешь, подкинули или нет. Просто чудо, а не сын вырос, всякий день благодарила Бога за него — но все-таки сомневалась, сама ли его выносила. Такое от нее можно было услышать не часто, но случалось.
Короче, здоровенный он был, как скала, и сильный, любил мать, как немногие любят, а драться не любил — но пришлось. Времена тяжелые, жить надо, а в работный дом никому неохота. Вот и пошел он в бойцы, так уж вышло. По-другому разве только в банду, но это уж совсем ему было не по нутру. На ринге они хоть по своей воле — так он говорил.
А в бою Рики был хорош. Двигался не то чтобы быстро, но и не опаздывал, удары держал как никто, а кулаком мог переломить шестидюймовый брус. Начинал в «Короне и якоре» — Рой взял его охотно: уж больно винил себя, что выгнал из грузчиков. Платили там так себе, но, едва появился Рики, публика валом повалила, и ставки вверх пошли. Словно бы все только и ждали, когда он начнет драться.
За первую неделю он провел восемь боев, все выиграл и ни разу дольше восьми раундов не возился, а три вообще закончил в первом. Приносил матери каждый день по полкроны. Думаю, она столько денег в жизни не видывала. Да и я на нем пару шиллингов срубил.
Рики мигом сделал себе имя и получил приглашение выступать в «Коне и карете», а там не прошло и двух недель, как его выставили против профессионалов. Представляю, что он чувствовал тогда. Рики всегда был скромным парнем, никогда себя не выпячивал. Перед боем даже не смотрел на толпу, больше себе под ноги или в стену, а когда озирался, вид у него был какой-то загнанный. Когда бой начинался — другое дело: танцор, дикий зверь, прямо гладиатор из старых времен! Ни страха, ни колебаний, и улыбочка такая на лице, мол, теперь-то я знаю, зачем я здесь. Да, не любил он калечить людей, но черт побери, никогда не выглядел счастливее, чем на ринге.
Темновато там было, зал дыра дырой, только свечи на потолке: Длинный Джон, владелец «Коня и кареты», не хотел тратиться на газ в задней комнате — табачный дым плавает, запах пота, не продохнуть. Пол земляной растоптан в грязь с пролитым пивом и мочой с кровью пополам, народу полно, — все вопят, выкрикивают ставки, — и Рики посреди всего этого такие чудеса выделывает, словно тут только и стал самим собой. Не знаю, человек ко всему привыкает, и каждый, наверное, может стать и бойцом, и солдатом, и бандитом, и кем угодно, хоть сердце и не лежит к такому, и побаивается он за себя, но бывают люди, которые прямо родились для боя. Будто не из нашего времени или из другого мира пришли, и, если не найдут для себя подходящего дела, наш мир их долго не вытерпит.