— Даруете свободу от сновидений?
— Точно. Вам известно, скольким людям мы помогли? Некоторых вы встречаете на улице. Некоторых даже знаете лично. Без нас они бы не стали теми, кем сейчас являются.
— Но как же голуби? Как долго они живут?
— Все зависит от вашего сна. Но мы гарантируем, что заберем веревки и мертвых птиц, когда вы закончите, и предоставим новых, если захотите.
— Уже хочу!
— И мне, и мне! — закричали покупатели, и вскоре все голуби были проданы.
Каждый раз, когда мальчишки привязывали голубей к руке, их распирало любопытство: что будет, если уснуть? Погрузиться в сладкий сон без сновидений? Но Дэлли предостерег их: «У детей и так снов раз, два и обчелся. Попробуете — и никогда не проснетесь. Такое уже случалось».
Так что мальчишки сдерживались.
Они пробирались через рынки назад к Дэлли. Это было их любимое время: можно шататься между прилавками и разглядывать выставленные на продажу товары. Как будто бы у тебя полно денег — очень приятное чувство.
Среди накрытых парусиной прилавков было жарко и душно. Мальчишки купили мороженое за пенни и с удовольствием съели его, не обращая внимания на голубиный помет, покрывающий их руки. Потом купили жареной печенки и немного опиума для Дэлли. Сам Джозеф опиум не любил: от него он чувствовал себя отстраненным и пустым, и это ему не нравилось.
Они набрели на гору старой одежды и принялись рыться в поисках теплых вещей. Там были старые ботинки, все в плесени, дырках, но некоторые — еще с подошвами. Кроме того, на рынке продавались гробы, в том числе обвязанные веревкой, которую мальчики не преминули стащить, пока торговец не смотрел.
Они уселись на матрасах, выставленных на продажу, чтобы съесть жареную печенку, разглядывая женщин, одетых одновременно в дюжину ярких жилеток, которые торговали армейскими товарами. У некоторых серьги свисали прямо до груди. А у некоторых была настолько пестрая одежда, что мальчишки даже притворно зажмуривались.
Иногда, когда голубятники находили что-то ценное за домом гробовщика или на улице, они открывали свой собственный прилавок. Они умели показать товар лицом: «Только посмотрите на этот металлический ободок! Идеально подойдет, чтобы повесить на него ключ от входной двери!» или: «Кому деревянную коробочку? Еще вчера в ней лежали сигары принца!»
Отдохнув, они двинулись дальше, ведь Дэлли наверняка волновался. Он всегда воображал, что голубятники его бросят. В этот момент его даже хотелось пожалеть.
— Вы вернулись! — воскликнул он. Мальчики отдали заработанные деньги, чем очень его порадовали. — Работа на всю жизнь, — добавил Дэлли.
— Если только нас не упекут, — ответил Джозеф. Дэлли протер глаза. — Я видел заголовки про школу и все такое.
— Не стоит волноваться раньше времени. — Дэлли оглянулся на переулок позади себя. — Отходы. Мы должны от них избавиться.
Джозеф однажды спросил: почему просто не оставить мертвого голубя с веревкой на улице? Или почему клиентам самим его не выкинуть?
— Некоторые выкидывают. Но большинству не нравится вид. Даже другие птицы боятся близко подойти. В наполненных ядом мертвых голубях не остается ничего хорошего. Нельзя давать им гнить на улице.
Поэтому мальчишки выбрасывали их в Темзу.
Джозефу казалось, что маслянистые бурлящие воды раскрываются, чтобы поглотить очередную птицу, и от этого ему становилось легче на душе. Дэлли как-то сказал, будто Темза, если верить мистеру Диккенсу, «укутана черным саваном» — именно так она и выглядела.
Использованные веревки были пропитаны слизью и сажей. Иногда они рассыпались в руках. Иногда деревенели. Но всегда претерпевали какие-то изменения. Их мальчишки сжигали, отчего традиционный лондонский смог только густел. Голубятники не думали, какой вред наносит этот дым, какие сны навевает. Они просто делали свою работу.
Так прошло еще полгода. Иногда им было холодно, иногда хотелось есть, но зато они были свободными. А потом случилась реформа образования, и мальчишек заставили пойти в школу. Их сочли слишком маленькими для работы… и им пришлось бросить Дэлли.
— Вы разжиреете и обленитесь, — сказал он тогда. И добавил: — Помните: каждый сам за себя. Все за одного, но каждый сам за себя. Не дайте им лишить вас этого.
Казалось, Дэлли особенно трудно дышать, он выглядел выщербленным, пожелтевшим. Может, это из-за кошмаров? В последнее время он почти ничего не ел.
— И последнее, — сказал Дэлли. — Пусть каждый принесет мне голубя. И веревку.
Они принесли. Так крепко Дэлли еще никогда не спал. Потом он дал им по птице.
— Просто чтобы вы знали.
Джозеф запомнит на всю жизнь то, что испытал после пробуждения. По телу разлилось умиротворение, но в то же время не давало покоя какое-то странное чувство забвения.
Хотя Джозеф, как и другие дети, изо всех сил противился школе, он, сам того не заметив, стал образованным молодым человеком и привлек внимание богатого покровителя, который стал заботиться о нем и еще пяти ребятах.
Прошло пятнадцать лет, прежде чем Джозеф вернулся на Петтикоут-лейн.
Иногда Джозеф вспоминал о Дэлли: когда наваливалась тяжелая работа, голубя на веревке особенно не хватало. Он помнил ощущение покоя и чувство забвения, как будто стучишься в пустую комнату. В этом было что-то неприятное.
А потом он взял жизнь в свои руки; поступил в адвокатуру и встретил женщину, которая впоследствии стала его женой.
«Я прошу лишь, чтобы каждый из вас привел к спасению одну душу», — говорил его покровитель.
На улицах Ноттингема Джозеф встретил молодую девушку шестнадцати лет, погрязшую в пороке и грехе, — и решил ее спасти. А потом полюбил ее — милую славную Дженни.
Однако прошлая жизнь не давала ей покоя, преследовала в ночных кошмарах. Даже после рождения детей (двух мальчиков и двух девочек — голубочков, как называла их Дженни), здоровых, умных и веселых — если только не надо было идти спать, — ее прошлое нависало свинцовой тучей, награждая снами, о которых она ему никогда не рассказывала.
Мать Дженни, больная сифилисом старая проститутка, отдала ее на воспитание в другую семью. С течением жизни Дженни ослепла на один глаз. Она не рассказывала о своем детстве, однако многие вещи заставляли ее вздрагивать и зажмуриваться: запах апельсинов, стук лошадиных копыт, прикосновение мешковины, вкус кипяченого молока.
Она была славной, доброй женщиной, Джозеф не мог смотреть, как она страдает.
Он договорился поехать в Лондон по работе (тем более что ехать было недалеко — к оценщикам из фирмы «Броглис» в Бишопсгейт). Закончив дела, он прошел несколько кварталов до Петтикоут-лейн. Дженни ждала его возвращения в отеле, не отваживаясь в одиночку выходить на улицу. Она уверяла, что любит рассматривать город через окно, не спеша наслаждаясь видом.
Голуби, казалось, узнали его. Воздух был пронизан их зловонием. Они бесшумно окружили его плотным кольцом, как будто он прятал под одеждой еду.
Рынок безмолвствовал, словно во сне. И не было Дэлли.
На том месте, где раньше сидел Дэлли, стоял замурованный ящик. «Не может быть. Или может? — подумал Джозеф. — Неужели он так растолстел, что им пришлось похоронить его прямо здесь?»
Он обошел ящик. Сверху из него торчали три потрепанных куска веревки. Интересно, откуда они взялись? Ведь похоронное бюро давным-давно сгорело.
Джозеф вытянул руку и дотронулся до одного из отрезков с надеждой почувствовать то же, что чувствовал Дэлли. Понять, годится ли веревка или нет.
Он ничего не почувствовал.
У его ног ворковали голуби. Они были настолько ручные, что он нагнулся и поднял одного из них. Птица шумно забилась, но он крепко прижал ее к телу, привязывая веревку к маленькой лапке.
Потом он купил номер «Таймс» и принялся ждать. Никогда не угадаешь, сколько проспит Дэлли. Одного часа будет достаточно, думал Джозеф. Он как раз просматривал раздел с объявлениями, когда голубь громко заклекотал и как будто вздрогнул.
Джозеф обрезал веревку и, не обращая внимания на взгляды прохожих, отправился обратно в отель. Прежде чем вытащить затихшего, вялого голубя из-под куртки, он привязал свободный конец к запястью жены. Затем усадил голубя на подоконник. Прошлый опыт говорил, что сперва необходимо закрепить веревку, а уже потом отпускать голубя. Он взялся за противоположный конец, готовясь усмирить трепыхания птицы.
Голубь поднял необыкновенный шум, но не разбудил Дженни. Потом, когда она проснется, Джозеф ей все расскажет, расскажет о своем детстве, и каждую ночь, пока голубь не умрет, они будут пытаться прогнать ее кошмары.
Мишель Голдсмит. Собака Генри Хортинджера
Генри Хортинджер всегда был человеком деятельным. Такому можно доверить принятие важных решений, не опасаясь, что он увильнет. Потенциал его проявился еще в раннем возрасте и полностью сформировался к одиннадцати годам. Особо ярким примером послужило одно происшествие, случившееся сразу после его десятого дня рождения, когда Генри поймал поваренка, воровавшего объедки из кладовой. Большинство детей просто рассказали бы о случившемся или, что хуже, промолчали, но маленький Генри решил устроить расследование. Он проследил за мальчиком до старого сарая, дождался, пока тот уйдет, и зашел внутрь, чтобы посмотреть, что там спрятано. В куче прелого сена шелудивая дворняжка кормила тощих черненьких щенят. Поваренок по секрету приносил бедолагам объедки с отцовской кухни. Кухни, которая однажды достанется ему! Доложив о преступлении отцу, Генри смотрел, как маленького нарушителя выгнали из прислуги, а потом привел отца в сарай.
— Генри, — сказал тогда мистер Хортинджер, — ты правильно поступил, но должен понимать, что за этим последует. Этим грязным, бесполезным тварям нельзя тут находиться. Кроме того, их присутствие подтолкнуло моих слуг к воровству. Знаю, это может показаться жестоким, но от них надо избавиться.
Генри взглянул отцу в глаза и сразу понял, что тот имеет в виду.
— Если хочешь домашнее животное, — продолжил мистер Хортинджер, — мы можем купить нормальную собаку, охотничью. Ты и так уже почти дорос. — Он замолчал, ожидая возражений.
Прочие дети наверняка расплакались бы, умоляя отца пощадить щенят. Генри, однако, лишь бесстрастно взглянул на них, повернулся к отцу и сказал:
— Как скажешь. Мне все равно. Какой мне от них прок?
В ту же секунду Генри позабыл о несчастных животных и принялся обсуждать положенную ему награду.
С тех пор мистер Хортинджер-старший часто рассказывал эту историю своим партнерам, всегда особенно подчеркивая последние слова Генри.
— Именно так, господа, — повторял он с гордостью. — «Какой мне от них прок?» Этот вопрос мы должны задавать себе в любых жизненных ситуациях.
Все без исключения горячо соглашались, что такого хладнокровного мальчика ждет большое будущее.
Так что никто не удивился, когда с течением времени жестокость, упорство и врожденный ум позволили Генри с лихвой реализовать заложенный природой потенциал.
Когда старик Хортинджер умер, Генри не только сменил его на посту директора фирмы «Хортинджер и Филч», но и в три раза расширил торговую империю, став одним из самых богатых и влиятельных людей в Лондоне. Однако он не позволял себе сидеть без дела и наслаждаться бесчисленными богатствами, заработанными тяжелым трудом, ведь он был еще достаточно молод. Нет, только не он. Вместо этого он по-прежнему работал без передышки, принимая сложные решения на самой передовой прогресса.
Тем не менее, размышлял Генри однажды вечером, пока его шаги гулким эхом разносились вдоль темной мостовой, оставалось слишком много вещей, над которыми он был не властен. Скажем, неумелый новый кучер, которого, к своему несчастью, он нанял по рекомендации, казалось бы, надежного знакомого. Он приказал ехать быстрее, а вовсе не гнать как безумный — в результате в миле от дома лошадь подвернула ногу. Этот идиот-кучер еще имел наглость во всем обвинить его! Генри взглядом дал понять, что если тот рассчитывал к утру сохранить работу, то сильно ошибался. А потом стремительно зашагал прочь от несчастного кучера, бормотавшего что-то о семье, которую нужно кормить. Довольно глупостей на сегодня. Не хватало еще тратить время или деньги на городского извозчика — ведь до дома оставалось всего ничего, — так что Генри решил пойти пешком.
Стояла безветренная зимняя ночь, и Генри почувствовал, как от ходьбы проясняется разум и отступает гнев. Пожалуй, ему не стоило одному разгуливать ночью — так и грабителей повстречать недолго; однако укутанная туманом улица была пустынна. Генри улыбнулся сам себе, решив, что одиночество является одним из многих преимуществ его богатства. Он не только жил в одном из самых дорогих и престижных районов Лондона, но и регулярно «жертвовал» деньги местному полицейскому участку. Невысокая цена, чтобы избавиться от всякого неприглядного люда на улицах.
В самом худшем случае, если какой-нибудь бродяга все же осмелится преградить ему путь, он рассчитывал на клинок, спрятанный в изысканной трости, и полностью заряженный и тщательно пристрелянный револьвер в кожаном саквояже.
В тусклом свете газовых фонарей могло показаться, что идешь по другой, более чистой улице, свободной от лондонского шлака. В темноте был практически незаметен даже вездесущий черный смог, укрывающий город подобно траурной вуали.
Генри подавил приступ кашля; на мгновение ему захотелось хоть раз набрать полную грудь свежего воздуха. В ту же секунду он упрекнул себя за подобные дурацкие романтические идеи. Чистые улицы и свежий воздух! Не хватало еще выйти на пенсию и переехать в деревню! Генри усмехнулся.
Когда гнев поутих, он поймал себя на мысли, что мечтает очутиться в своем кресле перед камином с рюмочкой хорошего бренди, и прибавил шагу. Ему не терпелось воплотить мечту в жизнь — до великолепного поместья Хортинджеров оставалось всего несколько минут. В спешке Генри вовремя не заметил огромную грязную лужу, и ему пришлось неуклюже шагнуть в сторону. Он споткнулся, потерял равновесие, но спустя мгновение выпрямился. К счастью, никто не видел, как он опозорился.
Генри замер — но отнюдь не от смущения. Нет, дело было совсем в другом. Он был уверен, что услышал позади себя какой-то шум, когда сбавил шаг. Генри заволновался, хотя звук и затих почти мгновенно. Звук, странно похожий на чью-то мягкую поступь. Как будто кто-то за его спиной маскировал свои собственные шаги за стуком его каблуков. Должно быть, негодяй решил незаметно подкрасться и ограбить его! Какая наглость! Генри ловко обнажил клинок и развернулся, готовый встретить преследователя лицом к лицу.
Перед ним лежала пустынная улица. Лишь туман тихо клубился под газовыми фонарями. Откуда-то издалека доносилась музыка. «Воришка, должно быть, сбежал, когда понял, что я его услышал, — подумал Генри. — Проклятый трус!» Подождав немного, он убрал клинок в трость и продолжил путь, на всякий случай переложив револьвер из саквояжа в карман.
Вдали уже виднелось его поместье — и вот опять! Теперь сомнений быть не могло: мягкая поступь, едва различимая за звуком его собственных шагов. Без промедления Генри развернулся на каблуках.
— Ага! — воскликнул он. — Кто у нас ту…
Вопрос застыл у него в горле — это был не воришка или какой-нибудь беспризорник. Менее чем в трех метрах от него стоял огромный черный зверь. Генри в шоке отметил, что существо напоминает собаку.
Нет, не может быть. Если это собака, то какой-то неизвестной породы. Тварь была покрыта шерстью темнее самой ночи и как будто поглощала весь свет вокруг. Огромная пасть скривилась в страшной волчьей гримасе, обнажив ряд клыков, каждый длиной с указательный палец, блестевших, как лезвие кинжала.