Среда — мой приемный день по личным вопросам. Какие бы события в мире ни происходили, в шестнадцать ноль-ноль я на месте.
Так меня научили на прежней работе, где я твердо усвоил одну истину: принимать каждый день — это не принимать вообще. У всех время дорого, и рабочий должен знать, что он вас застанет наверняка.
В эту среду у меня побывало много людей, и, когда ушел последний посетитель, я облегченно вздохнул. Открыл дверь. И вдруг увидел Королькова. Он сидел, низко опустив голову.
— Сергей Васильевич, вы что тут? — искренне удивился я.
— Хочу к вам, можно?
— Конечно.
Мы сели. Он помолчал и потом неуверенно спросил:
— Виктор Константинович… Вы получили письмо из милиции?
Я порылся в папке и вытащил зеленую бумажку.
— Почему вы ей не дали ход? — хрипло спросил Корольков.
— Хотел вначале с вами поговорить.
Я видел, как неприятен был ему этот разговор, да и мне он не очень нравился. Я протянул Королькову письмо.
— Вот возьмите. У вас все?
Но Корольков не уходил.
— Это больше не повторится, Виктор Константинович, вы верите мне?
— Конечно.
— Странно как-то… Скажите, вы получили это письмо до собрания?
— Я посмотрел на дату.
— Да, а какое это имеет значение?
Он хотел что-то сказать, но не решился. Потом вдруг попросил:
— Знаете что, отпустите меня в другое управление, а? Ведь так будет лучше.
Признаться, на миг я заколебался. Насколько легче было бы мне, если бы Корольков ушел. Но я сразу же взял себя в руки.
— Нет, Сергей Васильевич, на перевод согласия не даю.
— Смотрите, все будет по-старому.
— Хорошо.
Мчались дни. Как короток месяц, когда хочешь, чтобы он был подлиннее!
…Балансовая комиссия впервые за много времени признала работу «Нового» управления удовлетворительной.
— Спасибо, Виктор, — сказал управляющий, когда мы остались одни. — Ты выполнил свою задачу.
Он устало поднялся.
— Но не это главное. Перестроить работу в «Новом» управлении мог бы любой другой энергичный инженер. Может быть, даже скорее, чем ты. Понял?
Признаться, я ничего не понимал. Два месяца я бился с этой проклятой системой, и вот…
— Виктор, как ты думаешь, каким был бы результат нашей работы, если бы считали, понимаешь, с карандашом в руках? Все считали бы. Отработали твою систему до мелочей, а?
— Если б это удалось, Николай Николаевич, мы, наверное, выполняли бы план намного больше.
— Ну, а скажи, если б перед тобой поставили задачу достичь этого в твоем управлении?
— Не знаю, Николай Николаевич, — нерешительно сказал я. — Может быть, если б все помогли…
— Ага, помогли. Да еще все, — насмешливо протянул он. — Главк, да? Трест, заводы? Все бы работали на твое управление и тащили бы его, а остальные стройки что бы делали? Нет, не так. Это нужно сделать не в тепличных условиях. — Он помолчал. — Это очень важно, Виктор. Сделаешь?
Я посмотрел на него. Он выглядел очень усталым.
Это было очень трудно, можно было сорваться, но я не мог ему отказать.
— Сделаю все, что могу, Николай Николаевич.
Глава третья
Три закона
Вот уже три месяца ежедневно я веду с собой такой разговор.
— Обещал управляющему отработать систему до мелочей? — резко спрашиваю я.
— Обещал, — покорно отвечаю я.
— Сказал, черт тебя бери, что за счет этого будешь строить больше?
— Сказал. Только не ругайся, пожалуйста.
— Ага, не ругайся, а чего же ты ждешь? Ведь совершенно точно установлено, что чудес не бывает, само все не сделается.
На этом мои два «я» — и грозно вопрошающее, и дающее смиренные ответы — сливались в одно. Я вдруг вспоминал, что нет бетона, и хватался за телефонную трубку — звонить на завод.
Не качайте укоризненно головой. Я не ленился, просто я не знал, с чего начинать. Ведь сколько выпущено книг по организации строительства, во всех подробно описывается, что нужно сделать, но никто из авторов не брался ответить на вопрос: «Как сделать?»
И хотя я точно знал, что мой управляющий Николай Николаевич вот-вот вызовет меня, я ничего не предпринимал. На худой конец я мысленно готовил целую оправдательную речь.
— Николай Николаевич, — я постараюсь говорить твердо, а главное — быстро, чтобы не сбиться. — Я понял, чтобы стать настоящим главным инженером, мало приказа о назначении. Нужно выполнить по крайней мере три условия: думать, заботиться о своем коллективе и ставить его интересы даже выше своих личных. Полтора года тому назад вы сказали, что я это сделал. Вы сказали, что я выполнил и второе условие, когда взялся за отстающий коллектив, навел в нем порядок, внедрил систему в его работу. А потом… Потом я имел неосторожность пообещать вам «дожать систему», то есть отработать ее до мелочей — в зарплате, технологии, и за счет этого добиться больших результатов. Я этого не сумел сделать, Николай Николаевич (это тоже твердо, ни в коем случае не жалобно). Я ведь обыкновенный человек, а не герой романа, — ну, не получается. Как их ввести в систему, все мелочи? Каким законам они подчиняются?..
И все же я еще надеялся, что этот разговор не состоится, что какой-нибудь случай поможет мне.
И случилось чудо. Вдруг на оперативке прораб Соков — столп и оплот неорганизованности нашего управления — заявил, что вот, получая новый объект, он будет строить его «по науке».
— Да, по науке, — не совсем уверенно повторил он, как всегда роясь в каких-то чертежах, которые держал на коленях.
Все рассмеялись.
— Да не может этого быть, — громче всех хохотал начальник производственного отдела Чернов. — Не может быть — наверное, землетрясение случится или затмение солнца.
Соков на миг, перестал перебирать чертежи, недоуменно обвел всех выцветшими голубыми глазами, что-то хотел сказать, но не нашелся и с надеждой посмотрел в угол, где сидел Петр Федорович Луганкин.
И по тому, как заговорщически подмигнул ему Луганкин, я понял, что к чуду приложил свою руку наш партийный секретарь.
В комнате было полно людей. На стульях у стены сидели прорабы, еще не остывшие от трудного прорабского дня. Они пришли с площадок, где собираются дома, где, собственно говоря, и видна работа всех: и главка, и треста, и моя — главного инженера строительного управления.
У маленького столика расположился снабженец Митрошин, по мнению прорабов — основной виновник всех неприятностей на стройке. Он сердито забаррикадировался конторскими книгами, где отмечался завоз материалов на объекты. В любую минуту он готов был доказать, что прорабы не дали заявок, что их заявки неправильны и что он, Митрошин, все по заявкам завез.
На клеенчатом черном диване сидел наш механик, пожилой, страшно медлительный человек. Все в мире движется с давно установленной скоростью, — казалось, говорили его узкие благодушные глаза. Как ни бейся, механизмы скорее не получишь и работать они скорее не будут.
У окна, досадливо отмахиваясь от облаков папиросного дыма, стояла тоненькая нормировщица Нина.
На совещание пришли и два бригадира — вроде так, для интереса, но как потом выяснилось — по просьбе прорабов, — чтобы помочь вытрясти нужные детали.
— А что значит «по науке»? — вдруг, устало усмехнувшись, спросил прораб Анатолий.
Смех утих, и все с любопытством уставились на Сокова. Но тот, очевидно, считал свою миссию законченной и спокойно рылся в чертежах.
— Что значит «по науке», Николай Семенович? — раздраженно повторил Анатолий. — Да бросьте вы наконец рыться в своих бумагах! — От волнения на его впалых щеках появились красные пятна.
Соков молчал. Я понимал, что нужно немедленно вмешаться и поддержать Сокова: чудо — вещь недолговечная и скоропортящаяся, но Анатолий опередил меня.
— Не понимаю, Виктор Константинович, — резко сказал он. — Уж кажется, мы все стали такие паиньки: и технологические правилу соблюдаем, и графики, черт бы их побрал, бесконечно чертим. Чего вы еще хотите от нас?
От негодования он задохнулся.
— Даю вам слово, Анатолий Александрович, — успокоительно сказал я, — я тут ни при чем. Это инициатива Сокова.
— Так почему же он молчит?
— Это скромность, Анатолий, — пришел на помощь Быков, улыбаясь одновременно и Сокову, и мне, и Анатолию. — Только скромность, правда, Соков?
Соков, видно, наконец нашел нужную синьку и вытащил ее. Я с надеждой посмотрел на него, но он как ни в чем не бывало принялся разглядывать чертеж. Молчал и Петр Федорович Луганкин, нетерпеливо поглядывая на меня строгими серыми глазами. Это, конечно, его дело. Я понял, что, пока я предавался различным переживаниям, он незаметно сагитировал Сокова. «Ну что же ты, чего медлишь, — говорил его взгляд, — воспользуйся почином Сокова, доказывай и поднимай всех на новое дело».
— Честно говоря, Анатолий Александрович, я не знаю, как ответить на ваш вопрос…
Анатолий удивленно, недоверчиво посмотрел на меня.
— Очень уж неточная штука эта наука об организации строительства. Но я знаю, вернее, мне подсказали, что нужно сделать у нас в управлении. Я дал слово Николаю Николаевичу, что мы дожмем систему, по которой сейчас работаем. Это, конечно, имел в виду Соков, когда говорил о науке.
Хорошо бы тут сказать, что все единодушно меня поддержали, но, видно, говорил я сухо и неубедительно, потому что ответом мне было общее молчание.
— Вы, наверное, поспешили, Виктор Константинович, — наконец сказал Анатолий. — Поспешили дать слово. Я его не могу дать. Я «за», — он поднял руку. — Голосую, как говорят, за мероприятие, но пока посмотрю, что получится у Сокова.
И это все. Никто меня не поддержал.
— Будем кончать, Виктор Константинович, — сказала нормировщица Нина. — Мне в кино, — добавила она. — Фу, накурили как, дышать нечем.
Это было моим поражением. Хорошо еще, что я нашел в себе силы криво улыбнуться и сказать:
— Да, уже поздно. Подумайте, товарищи, обсудим в следующий раз… Все!
Но я не один думал о судьбе нашего управления. Когда я вышел во двор, на скамейке сидел наш партийный секретарь.
— Идите сюда, Виктор Константинович. Отдохните, — насмешливо сказал он. И вдруг отбросил далеко папиросу, повернулся ко мне и резко, с досадой добавил: — Эх, зелены вы еще…
Я виновато молчал.
— Ну ладно. — Луганкин закурил новую папиросу. — Соков начинает дожимать твою систему с заработной платы. Побывай у него и не забудь о Гнате.
Весь день я спешу. В метро я бегу вниз по эскалатору, задевая людей, портфели, чемоданы, подскакиваю к вагону и стараюсь проскочить в узкую щель закрывающихся дверей.
Иногда это заканчивается благополучно, но часто двери хватают меня в клещи и не выпускают. Тогда кто-нибудь из пассажиров старается оттянуть дверь, а дежурная, ругаясь, запихивает меня внутрь вагона.
К автобусу я тоже бегу. Почему-то я всегда добегаю, когда водитель уже закрыл двери. Я стучу по красному блестящему боку машины, делаю умоляющее лицо. Почти всегда заветная дверь открывается, и я забираюсь в автобус, мысленно прославляя московских водителей.
Я бегу к троллейбусам, трамваям, вверх и вниз по переходам. За день нужно побывать на нескольких строительных площадках, на заводе, в проектной мастерской. И все это зачастую в разных концах Москвы.
Порой в моей голове мелькает кощунственная мысль: почему так много говорят о производительности труда рабочих и совершенно не думают о полноценном использовании рабочего времени начальников, главных инженеров — всех тех, кого называют руководством? Наоборот, как будто специально делается все, чтобы их время использовалось похуже.
Кто-то бездумно решил забрать у строительных управлений легковые машины и, наверное, гордится достигнутой экономией. Зато теперь инженеры треть своего времени проводят в переездах, опаздывают, многого недоделывают.
Ежегодно сокращается так называемый административный персонал, и вот создан этакий гибрид — секретарь-машинистка-делопроизводитель, все в одном лице, о стенографистке и думать запрещено. Скрипят перьями инженеры, тратятся драгоценные часы на писание разных бумаг.
Хочется обратиться к тем, кто вводит подобные сокращения: полноте, товарищи. Тут нет никакой экономии, а один вред, да еще в государственном масштабе.
Сегодня уже к семи тридцати я приехал на площадку к Сокову. Не знаю, почему считается, что природа существует только за городом, правда, на улицах деревьев маловато, но, право, как хорошо московское летнее утро.
Вот на стройку начинают приходить рабочие, сначала поодиночке, потом к раздевалке спешат целые группы; крановщица в синем комбинезоне, поправляя на ходу локоны, взбирается по вертикальной лесенке в кабину башенного крана; захлебываясь, затарахтел бульдозер; во двор влетает тяжелая машина, из нее выскакивает коренастый водитель и сразу начинает кричать: «Долго я тут буду стоять?»; в прорабской, захлебываясь, зазвонили телефоны. Начался новый день!
Здравствуй, новый строительный день!
Ты будешь, наверное, трудным, как всегда. Но когда ты закончишься, дома обязательно станут выше.
В маленьком окошке прорабской показалось испуганное лицо Сокова и сразу исчезло. Когда я вошел, он стоял у полки и озабоченно рылся в чертежах.
За столом, недовольно хмуря брови, сидела нормировщица Нина. Увидев меня, она еще больше нахмурилась.
— Ну, как у вас тут? — бодро спросил я, предчувствуя грозу.
— Посмотрите, Виктор Константинович, сколько нарядов выписал Соков за один день. — Нина протянула мне кипу бумажек. — Ерунда какая-то, вот посмотрите: плотнику Фадееву, чтобы поставить ограждение, нужно работать всего два часа. А ему выдается аккордный наряд. Это на два часа! — Нина с негодованием посмотрела на меня, как будто я выписал эти наряды.
Я повернулся к Сокову.
— Действительно, для чего это?
В это время зазвонил телефон, и Соков с облегчением схватил трубку. Однако как ни старался прораб растянуть разговор, он все же закончился.
Так и не ответив мне, Соков взял со стола пачку нарядов и по привычке начал машинально перебирать их.
— Николай Семенович! — от негодования лицо Нины стало пунцовым. — Да это же не чертежи.
Соков очнулся и тихо сказал:
— Мы тут с Петром Федоровичем Луганкиным… То есть я… решили: чтобы «дожать», как вы выразились, аккордную оплату, нужно выписывать наряды на все работы… любые работы… — Он снова замолчал, потом виновато добавил: — Конечно, Нине Сергеевне много забот. Но без этого, Луганкин говорит… то есть я говорю, без этого нет системы.
Соков положил наряды на краешек стола, подальше от восемнадцатилетней Нины Сергеевны, и со смесью опаски и надежды посмотрел на меня.
Значит, тут побывал Петр Федорович Луганкин, я начал кое-что понимать.
— Пойдемте, Николай Семенович, — сказал я Сокову. — Посмотрим, как все это выглядит на стройке.
Мы вышли. Как я ни заставлял Сокова идти рядом, он все время держался «уступом влево».
У компрессора, похожего на большой металлический сундук (конструкторы почему-то всегда забывают о внешнем виде машин), нас окликнул Гнат, первый лодырь и грубиян в нашем управлении.
Кто только не брался за него. Прораб Быков подходил к нему с лаской. Из больших черных глаз Быкова лилась на Гната гипнотическая волна нежности. Но Гнат не обращал на него внимания. С начала рабочего дня он еще кое-что делал, но после обеда засыпал на куче песка у растворного узла. Будил его бульдозер, который в три часа приходил и таскал песок. Гнат обижался и всем говорил, что бульдозеристы — хамы.
Прораб Анатолий был к нему строг. «Я ему не размазня Быков, я его быстро скручу», — грозился Анатолий. Гната определили в комплексную бригаду, установили ему строгий регламент работы.
На этой площадке песка не было, но Гнат дремал, облокотившись на подоконник.
— Слушай, лодырь, — как-то не выдержал Анатолий, — не пойдешь ли ты, знаешь куда…
— В отдел кадров? — сквозь дремоту спросил Гнат.