— Ну, хватит вам колдовать, Чернов, — нетерпеливо тормошит начальника производственного отдела прораб Анатолий. — Что там у вас получилось?
Чернов что-то дописал и поднялся.
— План — сто двенадцать… — громко произносит он.
— А всё кричат! — с размаху хлопает книжкой по столу Митрошин. — Материалов им мало… — И гневно смотрит на своих извечных противников — прорабов.
— …Производительность труда сто тридцать девять процентов, зарплата выросла на двадцать процентов.
— Здорово!
— Убытков нет, есть прибыль. Сколько, пока не знаю. — Тут Чернов делает паузу и, сбившись с официального тона, тихо произносит: — Перерасход фонда зарплаты, товарищи, восемнадцать процентов.
Верно говорят, что в беде полнее всего открывается человек.
— Я же предупреждал вас, Виктор Константинович, — громко говорит Кочергин.
— Да, вы предупреждали.
— Не… не понимаю, у меня перерасхода нет, — тихо пролепетал Соков.
— Да, у вас перерасхода нет.
«Ну, кто еще в кусты», — безучастно думаю я. И если говорить честно, мне в этот момент даже хочется остаться этаким одиноким трагическим героем.
Но этого не случилось.
— Чего это вы все раскисли? — насмешливо сказал Анатолий. Он поднялся и подсел к маленькому столику, напротив Митрошина. — Подвиньтесь с вашими книгами, Митрошин. Стащу я у вас их когда-нибудь, пропадете тогда.
Не обращая внимание на негодование Митрошина, Анатолий очистил себе место.
— Ну-ка давайте посмотрим, откуда он, перерасход.
Он взял у меня со стола пачку нарядов.
— Скажите, Ротонов, вы проверяли их? Есть тут какая-нибудь липа?
Ротонов по привычке вскочил и начал распространяться о видах нарядов, фонде зарплаты, но Анатолий перебил его:
— Слушайте, можете вы хоть раз в жизни по-человечески ответить, а? Ну, мы все просим.
И вот, это уже было настоящее чудо, Ротонов улыбнулся и вдруг ясно, коротко сказал:
— Отвечаю. За двадцать лет своей работы я не видел таких правильных нарядов. Проверял их с пристрастием… Но вы должны знать: Моргунов тверд — трест перерасхода не подпишет, а ваш главный будет снят с работы.
Тогда Анатолий взялся за Кочергина.
— Ну, теперь ты скажи, дорогой, как накашлял столько зарплаты? Ведь только у тебя перерасход!
— Накашлял! — возмутился Кочергин. — Вы вот все чистенькие, рабочих сократили, когда на аккорд перешли. А куда они делись? К Кочергину, осваивать новую площадку.
Кочергин встал и, загибая толстые пальцы, начал перечислять:
— Зачистил котлован — раз, поставил опалубку — два, арматуру — три. Короче, все подготовил, а от заказчика шиш получил…
— Так в чем же дело, Виктор Константинович? — перебил его Анатолий. — Значит, все в порядке. В следующем месяце у Кочергина будет большое выполнение, он отдаст перерасход.
— А как же выплатить зарплату? — спросил за меня Чернов.
— Зарплату? Придется часть нарядов изъять и оплатить в следующем месяце. Как?
Луганкин искоса посмотрел на меня и подтвердил.
— Иначе выхода нет, объясним коллективу, поймут.
До сих пор совещанием командовал Анатолий. Сейчас я очнулся. Я представил себе разочарование людей: ведь в этой пачке нарядов — итог их работы, их благополучие. Если наряды не оплатить — это конец системе, аккорду. Веры больше не будет.
— Нет, этого делать нельзя. Берите наряды, — сказал я Чернову. — Начисляйте наряды полностью…
Все молчали. Тогда я сказал:
— Все, товарищи, отдыхайте: завтра поеду в банк.
Неожиданно, даже без телефонного звонка, пришла осень. Падает желтый лист, а чтобы в этом не было сомнения, на трамвайных путях повесили таблички с надписью: «Листопад».
Странно ведет себя ветер: через окно трамвая мне видно, как он сначала собирает листья в кучу, полюбуется проделанной работой, потом в мгновенье снова рассыпает их по тротуарам и мостовым.
Директор банка был не в духе.
— Вы поосторожнее, он только что съел двух посетителей, — сказали мне тихо в приемной. Может быть поэтому, когда я вошел в кабинет, мне показалось даже, что директор облизнулся. Во всяком случае, он провел кончиком языка по губам, это я видел ясно.
Директор подождал, пока я устроился в глубоком кожаном кресле, почему-то напомнившем мне капкан, и спросил:
— Ну-с, что просим?
Из-под клочковатых бровей смотрели на меня умные, насмешливые глаза. «Я тебя знаю, — говорили они, — я вас всех знаю. Хозяйничать не умеете, финансов не знаете, потому все и побираетесь».
Я сказал:
— Пришел с вами посоветоваться.
— Посоветоваться? — удивился директор. — Впервые ко мне приходят за советом. Ну-с, выкладывайте.
Пока я рассказывал, директор покачивал головой.
— Понимаю, это очень интересно. Но только выплатить вам перерасхода зарплаты не могу. Это будет нарушение.
И видя, что я продолжаю сидеть, сухо добавил:
— Все! До свидания, меня ждут.
Если б он сказал это сочувственно, я наверное бы вздохнул и ушел. Но тут я сорвался. Все напряжение месяца: капризы прорабов, недружелюбие Моргунова, перерасход зарплаты, — все это сплелось в большой клубок, который подкатил к горлу.
— Я ухожу, товарищ директор, — воскликнул я. — Но хочу вам сказать, что я думаю о вас. Зачем вы тут сидите? Ведь для того, чтобы выдать нам зарплату строго по фонду, не нужен человек. Поставьте вместо себя автомат и уходите. Я показал вам расчет, из него видно, что по трудоемкости работ мы сделали больше, чем нужно. Но мы произвели много подготовительных работ, они мало стоят. Кончится ли когда-нибудь эта проклятая система, когда только дорогие конструкции дают фонд зарплаты?.. Неужели вы не можете нам помочь, ведь погибнет большое дело!
Он молчал. Я рассказал ему о лентяе Гнате, который начал работать по-настоящему, о старике Фадееве, о прорабе Сокове, о двух законах, которые мы открыли.
Я направился к двери и, взявшись за ручку, обернулся:
— Жалко, что у нас в Союзе только один Стройбанк. Я бы ушел от вас.
Он усмехнулся:
— Подождите. Давайте еще раз посмотрим ваши бумаги.
…Когда, держа в руках заветное разрешение, я смущенно благодарил его, директор перебил:
— Не стоит. Раньше я вам перерасход, конечно, не оплатил бы. Но сейчас необходимо поглубже заглядывать в экономику. А потом, — он лукаво посмотрел на меня, — я ведь могу потерять клиента. Не так ли?
И хотя мы оба знали, что это шутка, что мы прочно «привязаны» друг к другу, я серьезно ответил:
— Нет, я остаюсь у вас.
— Спасибо. — Он наклонил седеющую голову. — Только вот что, вы ошиблись. Инженеры всегда плохо считают. Вы открыли не два закона, а три.
Я удивленно посмотрел на него. В это время в дверь робко протиснулся новый посетитель, он умоляюще прижимал к огромному животу соломенную шляпу.
Не обращая на него внимания, директор протянул мне руку.
— Больше ничего не скажу вам.
Когда кончается день, у главного инженера две дороги. Первая ведет домой, — в самом деле, почему бы ему не поехать домой? Он работает уже десять часов без перерыва, не обедал, измучен разными неприятностями.
Вторая дорога ведет в контору управления: нужно закончить день и подготовить завтрашний.
Недавно я читал книгу одного начальника крупного строительства. Он пишет о том, что не любил сидеть в конторе и часто уходил на объекты. Я знаю многих начальников, которые тоже целый день разъезжают по своим стройкам, расположенным в разных концах города.
Позвонишь ему в управление: «Где Миткин?» Секретарь отвечает: «На объектах». Позвонишь второй раз: «Простите, приехал уже Миткин?» Снова секретарь с гордостью отвечает: «Нет, товарищ Миткин на объектах».
Ищут товарища Миткина смежные организации, вышестоящие организации, снизу и сверху, а товарищ Миткин бегает.
Считается хорошим стилем не бывать в конторе. Про такого говорят: «Вот это производственник, все время на производстве, в контору даже не заходит».
Хороший производственник! А знают ли товарищи, которые так говорят, что значит не заглянуть вечером в контору, не поработать хотя бы час над организацией завтрашнего дня?
Вечером начальник производственного отдела и главный механик планируют выезды своих работников. Нужно посоветовать им, проверить их, спросить с них. К концу рабочего дня съезжаются и в трест работники — можно по телефону решить с ними ряд вопросов. Наконец, вечером в контору звонят прорабы — у них срочные дела. Утром машина уже закручена и решать можно только аварийные вопросы.
И вот бегает такой «хороший производственник» целый день по стройкам. На следующий день снова бегает. И невдомек ему, что работа не планируется, идет самотеком и он мало влияет на ход строительства. Нет, нужно в контору.
В дверях конторы управления я встречаю главного механика и Чернова. Они с кислыми улыбками объясняют, что вот ждали, ждали и решили уйти домой, что вот как хорошо — главный инженер все же приехал.
— Это хорошо, что вы ждали, — говорю я.
Мы садимся и подробно разбираем, что нужно сделать завтра. Потом они прощаются и уезжают.
Уже поздний вечер, троллейбус везет меня домой. Сейчас улицы, освещенные белым светом фонарей, пустынны и кажутся загадочными.
Нет ни людей, ни машин. Только манекены в витринах все так же любезно приглашают вас зайти.
Кончив вторую смену, куда-то исчез ветер; вдали, за грядами зданий, торопливо, словно опаздывая на работу, выскочила луна. Отдыхает город, отдыхают люди.
Наверное, сейчас вздыхает за алгеброй бригадир Сергей Корольков (трудно учиться в сорок, да еще заочно); вышел на прогулку с догом прораб Анатолий; надев очки в золотой оправе, читает военные мемуары Петр Федорович Луганкин; а снабженец Митрошин, назло всем врачам, с аппетитом уничтожает обильный ужин! Милый чудак Соков, наверное, уже спит. Отдыхает мой коллектив. Я еду домой.
Выключены светофоры, и троллейбус мчит без опаски. Одно за другим темнеют окна домов.
Мои мысли все еще на стройке… Прав, конечно, мой управляющий: если ввести в систему, организовать как следует все «мелочи», как это сделано у нас с зарплатой, можно многого добиться.
Но почему же это не делается?
Это трудно. Но может быть, это и есть он, третий закон, на который намекал директор банка. Умение преодолевать трудности, точнее — умение и желание.
Завтра я навещу Николая Николаевича в больнице. Я знаю, что он мне скажет.
«Ну что ж, Виктор, зарплату «дожали», это неплохо. А новая техника? Какой же главный инженер без нее!»
Я буду молчать. Тогда он по привычке погладит свои белые волосы и с деланным негодованием произнесет: «Сейчас хныкать и торговаться будешь?..»
Я улыбаюсь воображаемому разговору. Нет, торговаться не буду. Я знаю теперь три закона, которые помогут решить и этот вопрос…
Глава четвертая
Невидимка новая техника
Конечно, кончилось все так, как я предполагал, когда ехал к Николаю Николаевичу в больницу. Он принял бутылку виноградного сока и, хитро сощурившись, сказал:
— Дожил, а, Виктор!. Ни разу в жизни соки не пил… А инструкцию, как их потреблять, не привез?
Я смутился:
— Мне сказали, Николай Николаевич, что, кроме соков и фруктов, вам ничего нельзя.
— Сказали!.. Ну ладно, чего вскочил? Уже поздно.
Мы вышли в холл. Николай Николаевич усадил меня в кресло и заставил подробно рассказать о делах.
Мой доклад получился не очень гладким. Все время я боролся с халатом, выданным мне в раздевалке. Он был подозрительно серого цвета, а главное — очень мал. Я всеми силами старался втиснуться в него, но потом сдался и живописно накинул его на одно плечо.
Николай Николаевич дослушал до конца, слегка похвалил меня и, словно угадывая мои мысли, добавил:
— Ты хотел меня о чем-то спросить?
— Н-нет.
Это была неправда. Конечно, я хотел спросить. Мне мучительно хотелось узнать, стал ли я наконец в его глазах настоящим главным инженером. Но вопрос я задать не решился.
…В конце коридора показалась стройная женщина в белом халате. На лице Николая Николаевича мелькнула растерянность. Он вскочил:
— Врач!
На голове у врача возвышалась модная прическа, похожая на высотный дом, только вместо шпиля прицепился белый докторский колпачок.
— Процедура! — строго сказала она Николаю Николаевичу и на ходу смерила меня ледяным взглядом. — Халат, — бросила она мне, обдавая волной тончайших духов.
— Сию минуту, — готовно ответил Николай Николаевич.
Я почему-то вскочил, но металлические каблучки врача уже отбивали дробь далеко на лестничной клетке.
— Опасная женщина, — прошептал управляющий, — лечит мне сердце.
Он опустился в кресло.
— Фу, — даже сердцебиение началось. Одна надежда, Виктор, на скорую выписку, дома отдышусь… А ты чего вытянулся? А, тоже испугался! — обрадовался он. — Да садись, она не скоро придет.
Его глаза уже молодо смеялись.
— Слушай, рыцарь. Ты отважно сразился со страшным чудовищем Сабантуем-Штурмовщиной, поедающим целые стройки, и в открытом бою победил его; ты умилостивил трёх волшебников — Зарплату, Обеспечение и Технологию.
— Китов, Николай Николаевич.
— Китов? Ладно, пускай китов. И они помогли поставить на ноги твое стройуправление. Наконец, ты посадил в клетку, подчинил системе Мелочи и начал перевыполнять план.
— Выполнять, Николай Николаевич.
— Как, почему? — удивился управляющий.
— Как только в тресте ваш заместитель узнал о перевыполнении плана, он сразу увеличил нам план, сняв с другого управления.
Николай Николаевич рассмеялся.
— Это у нас бывает, но ты не огорчайся, рыцарь должен быть великодушным. — Потом он притворно вздохнул: — Сейчас торговаться мой рыцарь будет. Будешь?.. Теперь нужно взять в плен Новую Технику. Скажу по секрету — трудное дело. Новая Техника — невидимка, всюду о ней пишут, Виктор, но никто на стройке ее толком не видел. Разве только на монтаже.
Он положил мне руку на плечо и уже серьезно сказал:
— Система в работе, порядок — все это хорошо. Но ведь порядок может быть и с носилками… Не качай головой, носилки — это тоже технология. За тобой Новая Техника, Виктор.
Вдали снова послышался стук металлических каблучков. Мы оба вскочили и испуганно переглянулись. Я заторопился, безуспешно натягивая на себя халат.
— Что же это мы? Посиди еще, — неуверенно сказал Николай Николаевич. — Куда спешишь?
— Мне срочно в контору, — соврал я.
Стук приближался. Я наскоро попрощался, пообещав заняться Новой Техникой, и пошел по коридору.
Быстро сбежав по лестнице, в раздевалку, я кинул на стойку халат и уже свободным человеком выскочил на улицу.
Мчались машины, толпой шли люди. Всюду были надписи, что можно делать, чего нельзя: «Идите» — «Стойте», «Переход» — «Нет перехода». Вдоль тротуаров на сотни метров тянулись железные ограждения, столь хитро рассчитанные, что преодолеть их нельзя было ни сверху, ни снизу. На торцах многоэтажных домов висели огромные плакаты, которые уже в стихотворной форме предупреждали: «Красный свет — движения нет», а на перекрестках улиц всю эту систему уличного «Можно — Нельзя» дополнял заботливый, но строгий, вежливый, но настойчивый вездесущий московский милиционер.
И все же я вздохнул полной грудью: «Хорошо!»
Когда октябрьское солнце, багровое и недовольное, словно сердитое начальство, покидает стройку и, отдуваясь, садится на крышу соседнего здания, когда крановщик, как цирковой артист, закончивший на высоте трудный номер, ловко спускается по лесенке (честное слово, он тоже заслужил аплодисменты), когда водители, самый нервный народ на свете, отметив путевки, степенно судачат на скамеечке, а вконец охрипший диспетчер вдруг замечает, что кроме машин с бетоном существуют люди, деревья и вообще Вселенная, — тогда наверняка можно сказать: кончился трудный строительный день.