– Почему? – спросил я.
– Все брюнетки коварные. Души у них чёрные, – сказал дедушка. – Вот на тётку свою посмотри. Сидит, вроде улыбается, разговор поддерживает, а сама про нас разные гадости думает!
– Думаю-думаю, – подтвердила тётка-француженка. – Ещё какие гадости.
– Брюнетки – это ведьмы, – сказал отец и перекрестился.
Жан Филипп, тёткин муж, зачем-то перекрестился вместе с ним.
– Блондинки, только блондинки, – сказал дедушка. – Неужели ты до сих пор не понял? Блондинка – как горный ручей. Чиста, свежа…
– В своих помыслах добра, – добавила бабушка.
– Хорошо, – сказал я. – Но хочу вам сообщить, дорогие мои родственнички, что скоро две тысячи семнадцатый год. Люди скоро на Марс полетят, а по улицам уже роботы бродят, и роботов скоро приравняют к человеку, права им дадут, паспорта, и искусственный интеллект, и на принтере теперь можно напечатать всё что угодно – дом… поезд, лес сосновый! И телепортация не за горами, и двигатели на простой воде уже работают, на воздухе работают… космонавты! Звёзды, человечество выросло из своих средневековых ползунков… понятно?! А вы тут сидите и о людях по цвету волос судите… деревенщины красномордые!
– Дааа, – сказал дядя. – Как был ты маленьким дурачком, так им и остался.
– Жизнь тебя ничему не учит, – сказала тётя. – Это печально.
– Найди себе блондинку и живи с ней. И дети у вас будут. И всё будет хорошо. Действуй, – сказал дед.
– Ладно, – нехотя ответил я.
Возможно, у вас назрел вопрос: в мире много интересных вещей, вещей болезненных, более достойных внимания. Война, голод, путешествия, разные там научные открытия и так далее, и тому подобное, а он тут сидит и про баб заливает.
Да, отвечу я вам. Сижу и пишу. У кого что болит, тот о том и говорит.
На какое-то время я прекратил поиски женщины и всецело погрузился в работу, в сон, в распитие пива, лицезрение футбола, а также я предавался карточным играм и онанизму.
Порнографические фильмы. Что может быть лучше? Страсть их героев никогда не угаснет, красивые мужи и красивые женщины, совокупляющиеся, как бессмертные боги.
И если кто скажет вам, что порнография – это низменно, это аморально и вообще недостойно упоминания, и если кто нос воротит от порнографии и напыщенно лик свой кривит – знайте, этот человек лжец. Лицемер. Нагло врёт он вам в лицо. Ведь всех интересует женский передок и как это происходит. Казалось бы, что там может происходить, всё одно и то же. Сверху, сбоку, задом – всего несколько комбинаций. Но волшебство случается, но волшебство порою действует в самых неожиданных местах.
Всё вроде бы одинаково происходит, а каждый раз по-разному.
О, длинные ночи без сна. О, воображаемые королевы моих ночных поллюций.
Как-то я задержался на работе, и мы разговорились с коллегой. Хороший парень, даром что лысеть начал на макушке. Я предложил ему пойти в бар и выпить там по кружке восхитительного божественного напитка. Однако он отказался и сказал, что сегодня идёт на «Мгновенные свидания».
– Что такое «Мгновенные свидания»? – спросил я.
– Это типа клуба, – ответил он. – Там собираются мужики и бабы. Они постоянно меняются друг с другом. Мужики подсаживаются к бабам за столики и две минуты говорят. Затем меняются. У каждого свой номерок. По окончании вечера ты выбираешь бабу под номерком, и если баба тоже выбрала тебя, то ведущий вам это сообщает и вы можете идти на свидание… Кстати, у меня есть лишний билет, не хочешь попробовать?
– Пожалуй, – ответил я. – А хмельному божеству в храме том поклоняются?
– Нет, – ответил коллега. – Это безалкогольная вечеринка. Я мусульманин, между прочим.
Ничего против мусульман я не имел, а в некоторых вопросах я даже их поддерживал, поэтому принял приглашение коллеги. И мы пошли.
Итальянский ресторанчик в полуподвальном помещении. Уютное местечко семейного типа. На столах – скатерти в красную клетку, мужчины и женщины одеты во всё красивое. Кучкуются. Мужики с мужиками, бабы с бабами, поглядывают друг на друга, как я понял, до начала соревнований с женщинами знакомиться не принято. И вот ведущий просвистел в свисток.
Началось.
Женщина номер один.
Спрашивает:
– Чем вы занимаетесь? Почему до сих пор не женились? Какое у вас хобби?
У неё лицо грустного мопсика, поэтому я сразу решил, что не выберу её.
Женщина номер два.
– Вы любите горные лыжи?
– Терпеть не могу! – ответил я.
– Следующий, – сказала она.
Женщина номер три.
Господи, да она же рыжая! Я даже к ней за столик не сел!
Женщина номер четыре.
Моя одноклассница. В упор не узнаёт меня, пьяная в дым, хохочет, как оголтелая лошадь, сбежавшая из горящего цирка.
– Где мой плед? – спрашиваю её.
Она мне говорит:
– Ох, хочешь травки покурить, малыш… двести гривен коробок. Изумительные шишки. Утончённый аромат. Идём выйдем, я тебя так накурю, что пылесосом станешь… а пыли в городе много! Аха-ха!
– Где моя ваза? – спрашиваю.
Она не понимает, ни черта эта дура с красным дипломом не соображает.
Женщина номер пять.
Блондинка, на ней зелёное платье, у неё серые глаза. Она меня стесняется, ёрзает на стуле.
– Я здесь первый раз, – сказала она.
– Меня зовут…
– Тише, – сказала она. – Нельзя сейчас имена произносить, только номерки.
– Я двадцать шестой…
– Вы здесь сколько раз бывали? – спросила она.
– Никогда не бывал и не приду сюда больше, – признался я.
– Я тоже, – сказала она.
– Вам нравится Арнольд Шварценеггер? – спросил я. Сакральный вопрос. У каждого должен быть подобный наборчик вопросов.
– Ага, – ответила она. – «Бегущий человек» – мой любимый фильм.
– Хорошо, – сказал я. – Вам нравится Кнут Гамсун?
– Ещё бы, – сказала она. – «Плоды земли» несколько раз перечитала.
– Вы любите большой теннис? – спросил я.
– А разве это не игра для дегенератов? – осторожно поинтересовалась она.
– Ну! – обрадовался я. – Последний вопрос…
– Нет, – прервала она. – Я тоже хочу спросить…
– Валяйте, сорок третий, – сказал я. – Спрашивайте.
Всё это время мы смотрели друг другу в глаза и улыбались. Между нами появилось настоящее, чёрт возьми, электричество. Феромоны, любовь с первого взгляда, верблюд мочится на собственный хвост и машет им, разбрызгивая капли мочи, дабы привлечь самку… называйте как хотите.
– Вам нравится жить в Киеве? – спросила она.
– Терпеть не могу, – ответил я.
– Почему? – спросила она.
– А что здесь хорошего, люди сошли с ума. Люди озверели, у людей, знаете ли, в головах пьяный дровосек вместо дров раритетную красную мебель рубит. А щепки летят…
– Ох как летят, – согласилась блондинка.
К нашему столику уже подошёл мужик. Он толкнул меня в плечо.
– Моя очередь, – сказал он.
– Пойдёмте отсюда, – предложил я.
– Идём, – сказала она, и мы ушли.
А ведущий кричал нам вслед:
– Это не по правилам! Не по правилам! Вы дисквалифицированы навсегда!
Мы спустились по улице Воровского, перешли по подземному переходу к универмагу «Украина», зашли в него, поднялись на четвёртый этаж и засели там в тихом баре у окна. Прекрасный вид на заснеженный Киев. Пожалуй, Киев может быть хорошим только под толстым слоем снега, подумалось мне.
Мы взяли по пиву, потом ещё по пиву и много говорили об Арнольде Шварценеггере, о великом человеке. А через неделю мы съехались, и тридцатого декабря я потерял девственность. Взрывайте уже ваши хлопушки!
И знаете что? Да ничего особенного… здорово, конечно, стать мужчиной, общество придаёт слишком много значения сексу. Видимо, маркетологи и здесь хорошо поработали над мозгами обывателей. Я бы мог наврать вам, что был потрясён и испытал удивительные ощущения и в голове моей космос взорвался к чертям собачьим. Но зачем? Кого я буду обманывать? К чему эта показуха?
Порнография – это искусство, а секс – это нищий, пытающийся догнать скоростной поезд сообщением Колыбель – Могила.
Новый год мы решили встретить с моей роднёй.
Я так и заявил:
– Приду с женщиной, и женщина эта – женой моей будет. И у нас родятся красивые дети, а позже ещё ребята.
Родня допытывалась:
– Брюнетка?
– Нет, – отвечал я.
– Блондинка?
– Нет, – отвечал я.
– Не дай бог… рыжая сука!
– Нет, – улыбался я.
31 декабря мы проснулись довольно поздно, сходили за подарками, пришли домой, немного отдохнули, и я спросил Сашеньку (так зовут мою жену, слава богу):
– Ты не против?
– Нет, – ответила она. – Забавно будет.
Я достал из ванного шкафчика машинку, постелил на край ванны полотенце, усадил на него Сашеньку и сбрил её чудесные светлые волосы наголо.
Александр Снегирёв
Нефертити
Наконец я решился. Отринул сомнения и вооружился уверенностью. Я шел в солярий.
Вы спросите, чего я стеснялся? Как же чего… Стеснялся я многого: неопытности в деле ухода за собой, стеснялся прослыть педиком, короче, просто стеснялся. Так почему же я всё-таки шел в салон красоты, где находился солярий? Мне не хотелось быть бледным. Смущала ли меня эта бледность? Нет, бледность меня не смущала, бледность смущала мою маму. При каждой встрече мама спрашивала: «Почему ты такой бледный? Ты плохо питаешься! Ты не спишь по ночам! Ты совсем не следишь за здоровьем!» Я больше не мог слышать эти упрёки, но прекратить с ней общаться тоже не мог. Я люблю маму. Поразмыслив, я решил слегка подзагореть в солярии. Совсем чуть-чуть, только чтобы прикрыть бледность. Сильно загорать было нельзя, мама не одобряла загар. Если меня заносило на пляж или мои скулы темнели под городским солнцем, мама сразу же принималась упрекать меня в том, что я желаю заработать онкологию и тем самым свести её в могилу. Солярий, который мама называла «солярисом», в её пантеоне зла приравнивался к солнцу и бледности.
Я остановился перед сверкающими дверями салона красоты, потоптался немного, дёрнул дверь на себя, прочёл надпись «от себя», толкнул дверь и оказался внутри.
Повсюду царили роскошь и благоухание. Стены мерцали цветом тусклого серебра, в зеркалах, обрамленных золочёной резьбой, проплывали таинственные отражения, хрустальные люстры струили приглушенный таинственный свет. По этому чертогу порхали кокетливые нимфы в белом. За стойкой портье, больше похожей на колесницу царицы Нефертити, горделиво стояла девушка безупречных форм и размеров, качественно выкрашенная под платиновую блондинку. Девушка взглянула на меня с царственной иронией, не лишённой, однако, некоторой благосклонности.
– Я вас слушаю, молодой человек, – молвила Нефертити со своей колесницы.
– Я… э-э-э… у вас солярий есть? – просипел я.
– Вертикальный, горизонтальный, с орошением ароматическими маслами, – донеслось с колесницы.
– А чем отличается эээ… вертикальный от горизонтального?
– В вертикальном вы стоите и можете свободно двигаться, а в горизонтальном – лежите, и в точках соприкосновения тела с лампами загар может лечь неровно. Например, на ягодицах.
Последнее слово Нефертити произнесла с явным удовольствием. Внутри меня всё перевернулось. Я покраснел, представил себе упругий зад этой крашеной царственной особы, покраснел ещё больше, потупился, увидел отпечатки моих кед на сверкающем полу и смутился окончательно.
Взяв себя в руки, я поднял глаза. Мне в лоб смотрели два полушария цвета кофе с молоком. Полушария едва не выкатывались из кружевных чашек бюстгальтера, натягивающего белую рубашку. Видимо, Нефертити расстегнула лишнюю пуговку, пока я пялился себе под ноги. Египетская царица издевалась над смущённым неофитом.
Я огляделся как-то дико, грохнул о стойку ладонью с пятисотрублевой бумажкой и рявкнул:
– На все!
– На все получится двадцать минут, вы пережаритесь, – насмешливо пропела царица.
– Не пережарюсь.
– Вам будет плохо.
«Что настоящему мужику двадцать минут солярия!» – подумал я, лихо развернулся и пошёл.
– Я же вам не сказала, куда идти, – молвила Нефертити. – Вон в ту дверь.
Я двинулся в указанную сторону.
– Крем взять не желаете? – донеслось с колесницы.
– Давайте, – измученно ответил я.
– Будьте добры двести рублей.
– Так я же вам уже все отдал.
– А… у вас больше нет денег, извините…
«А…» Нефертити произнесла как восклицание после изнуряющих минут любви, «…у вас больше нет денег» – как благодарность любовнику, а «извините» прозвучало прощанием с нежным юношей, которого она только что высосала до последней капли.
В голове у меня помутилось. На подгибающихся ногах я доплёлся до двери и, оставшись один, бросился стаскивать с себя одежду. Неожиданно в дверь постучали.
– Забыла вам объяснить, как включить солярий, – донёсся из-за двери знакомый голос.
Я, чертыхаясь, натянул трусы на оттопырившуюся плоть, прикрылся свитером и отпер замок. Нефертити переступила через мои скомканные джинсы и подошла к прибору.
– Чтобы включить лампы, нажмите вот эту зелёную кнопочку с надписью «Старт». – Нефертити оглядела моё жмущееся в углу тельце. – Если станет горячо, нажмите красную, «Стоп».
Она вышла, играя бёдрами. Я с трудом владел собой. Вскочив в солярий и задвинув дверцы, я нажал «Старт». Мои глаза были закрыты. Сквозь веки просвечивала сиреневая накаляющаяся жара. Я ласкал себя, мысленно овладевая этой ведьмой, повелительницей красоты и загара. Я мял её груди, раздвигал ягодицы и всячески повелевал ею. Через считаные мгновения я застонал, но успел подставить салфетку, которую предусмотрительно прихватил с полочки. Салфетка намокла и отяжелела. Я понял, что салфетки в солярии разложены именно для таких нужд.
В оцепенении я сполз на дно кабины и застыл. Я не заметил, как прошли оплаченные минуты и как погасли лампы. Сколько я так просидел – неизвестно. Из транса меня вывел стук в дверь.
– У вас всё в порядке? – поинтересовался голос Нефертити.
– Д-да, уже выхожу, – заикаясь, ответил я и принялся спешно одеваться. Я не стал бросать салфетку в мусорное ведро. «Ничего она не увидит, не доставлю ей такой радости». Я обернул липкий комок другими салфетками и сунул в карман. Кожа немного зудела.
Зашнуровав кеды, я взглянул в зеркало. В полумраке комнаты цвета приобретали тёмные оттенки, мое лицо казалось шоколадным. Кожный зуд усилился. Обгорел, понял я. Лицо было не шоколадным, а тёмно-бурым. Мне стало страшно, я отпер дверь.
Нефертити смотрела испытующими глазами. Я попытался юркнуть мимо, но она окликнула меня:
– Ваша сдача.
– Я же просил на все…
– Я всё-таки поставила вам десять минут вместо двадцати… Хотя вижу, что и этого много…
Я молча сгрёб деньги, буркнул «спасибо» и вышел.
На улице я осмотрелся. До дому было минут пять пешком, и я не знал, как преодолеть это расстояние с пылающей красным физиономией. На всякий случай я принялся улыбаться прохожим. Сначала от меня отшатнулась бабушка с пакетиком, потом парень в спортивном костюме грубо хохотнул вслед, и сразу после этого я встретился глазами с милиционером.
Милиционер воспринял мою улыбку с подозрением. Впрочем, любой на месте милиционера воспринял бы с подозрением заискивающе улыбающегося юнца с лицом цвета варёно-копчёной колбасы. Милиционер спросил у меня паспорт. Паспорта при мне не оказалось. Тогда милиционер велел показать содержимое карманов. Я достал ключи, кошелёк, мелочь и… комок салфеток. Надо ли уточнять, что именно этот последний предмет вызвал у опытного стража живейший интерес. Его профессиональное чутьё подсказывало, что в салфетку непременно завернуто что-то запрещённое. Что-то пахнущее большими деньгами.
Милиционер принялся разворачивать салфетки с трепетом и волнением ребёнка, разворачивающего новогодний подарок.
Я пискнул:
– Не надо…
Мой страх милиционер принял за подтверждение своих догадок и принялся разворачивать каждую складку с каким-то совсем уж иезуитским наслаждением. Я наморщился, кожа горела кремлёвской звездой. Милиционер торжествующе приподнял последнюю складку. Я зажмурил глаза. Наступила гробовая тишина. Даже прилетевшие с юга грачи перестали трещать и уставились на нас.