А мальчишка-то каков! Так держится! Ему же ещё семнадцати нет, по английским законам несовершеннолетний. А вон как зыркает! Неужели не перетрусил совсем? И… неужели он… гей? Отпрыск некогда знаменитого чистокровного магического рода Британии — так кривляется перед публикой? Качественно, однако, кривляется, забористо. И он… сын Драко Малфоя… гей?
Интересно, как Малфои оказались в Дании? Завтра Люпин всё ему доложит. А пока…
Гарри сдержанно вздохнул.
— Господин… э… Сванхиль… Сольвай… — он вопросительно посмотрел на паренька. Тот принял важный вид и кивнул. А чего Гарри ожидал? Что мальчик скажет: «Нет, господин аврор, это сценический псевдоним, перед вами Малфой, Скорпиус Гиперион, гражданин магической Дании, шестнадцати лет от роду, сын того самого Драко… Помните такого? А мне и дед, и папа много о вас рассказывали»?
— Господин Сванхиль, вынужден признать, что вы и ваши компаньоны задержаны по ошибке или, как минимум, преждевременно. Наши сотрудники провели экстренные оперативные мероприятия, — Гарри кивнул Люпину, — и выяснили, что наркотики, за хранение которых вас задержали, скорее всего, были вам подброшены. Но дело сложное, будем разбираться.
— Я свободен? — встал Сольвай-Скорпиус. И оглянулся на авроров за своей спиной.
Гарри растерянно кивнул. Ну и самообладание у Малфоя… младшего…
— Тогда разбирайтесь! — Сольвай будто отдал приказ слугам в мэноре и направился к двери. — Сочтёте нужным извиниться, я к вашим услугам.
Поттер только успел дать отмашку охранникам, чтобы не препятствовали тому. Вот это фрукт! И неужели… гей?
— Гарри, прости, — смущённо тронул его за плечо Тедди. — Там у вас дома что-то. Джеймс очень встревожен. Я не выудил из него ни слова. Говорит, что нужен отец, срочно, что с Альбусом… беда.
Гарри вскочил, задев стул, чуть не упал; Люпин поддержал его и быстрым шагом направился вслед за несущимся по коридору Главным аврором. Аппарировал Поттер домой прямо из своего кабинета, по экстренному трансгресс-каналу, выработав этим скачком месячный лимит срочных магических перемещений.
...............................................
Здесь и далее арты от jozy: http://www.pichome.ru/9G
http://www.pichome.ru/9J
====== Глава 2. Сука-любовь! ======
Встретил его до крайности взволнованный Джеймс, хмурый, тот прятал глаза. Скороговоркой сообщил, что брат у себя. «Жив!» — отпустило успевшего чёрт знает что напридумывать Поттера.
— Прости, — Джеймс удержал за рукав отца, рванувшего в комнату Альбуса. — Не ходи. Ал… плачет, — округлил он глаза. — Уже почти час, как плачет. Я просто не знаю, что делать. Извини, что напугал тебя и оторвал от важной работы. Но… Я никогда не видел, чтобы Ал плакал. Он хнычет, ноет, капризничает, но так рыдать… И, кажется, он забаррикадировал дверь. — Было видно, что Джеймс встревожен не на шутку и держится из последних сил.
— Ничего, — успокоил его Гарри, — с дверью я справлюсь.
— Ты собираешься ломать её? — в ужасе уставился на него сын. «Это же низко — входить к человеку, когда он этого не хочет!» — кричал его взгляд. Вот же благородный засранец, а кто только недавно обзывал брата гомиком?
— Это из-за меня, — Джеймс, будто прочитал в глазах отца обвинения в свой адрес и сокрушённо вздохнул. — Я был с ним так груб. Неделикатен. Ну, какая мне разница, с кем этот дурак трахается, с девочками или с мальчиками! — он осёкся, натолкнувшись на укоризненный взгляд и добавил тихо: — Я попрошу у него прощения. И у тебя. Только узнай, что с ним, а, пап? Это же очень плохо, так плакать. Я же его люблю. И мне, правда, всё равно, на кого у него встаёт, хоть на кентавров! — выкрикнул Джей нервно. Гарри показал ему кулак и направился к комнате Альбуса.
Открыть дверь удалось только с третьей попытки, и то, применив в помощь заклятиям грубую физическую силу. «Надёжная смена, сильный маг растёт», — почти улыбнулся Гарри, но услышав стенания и всхлипы, раздающиеся с кровати, посерьёзнел. Да, когда шестнадцатилетний парень плачет — это плохо, но когда вот так скулит, подвывает и дрожит всем телом, уткнувшись в подушку — совсем нехорошо. Что же с тобой приключилось, сынок, кто тебя обидел? Гарри быстро осмотрел Альбуса на предмет телесных повреждений и даже применил пару лёгких диагностирующих заклятий — ничего страшного, никакого насилия. Значит, дело в душевной травме? Мерлин, этого ещё не хватало! Как же было легко с мальчишками ещё два-три года назад. Ну и пусть подростковый период, если не понимают слов — дал пару затрещин и лишил развлечений в выходные. И дети как шёлковые. А теперь? Небось, любовь? Что ещё может вызвать такой шквал слёз у пацана? А если учесть всё то, что поведал сегодня Джей, то дело вообще приобретает опасный поворот… Неужели Ал и правда проколол себе… Эх, Гарри, ну, о чём ты станешь говорить с сыном, который решился на такое?
Он присел на край кровати и погладил Альбуса по спине. Тот сильнее вжался в подушку и загудел, будто паровоз. Гарри собрался было шлёпнуть плаксу как следует по заднице, но… ограничился неделикатным тычком в поясницу.
— Давай, прекращай сырость! Пошли, выпьем чаю. Я заварю с шиповником, как ты любишь. Кричер, кажется, пёк ореховые рулеты. Пойдём, проверим, с ежевичным джемом или с абрикосовым? Или с лимонным кремом? И поговорим, слышишь? Ал? Жду тебя внизу, — Гарри поднялся и уже от двери добавил: — Я сегодня допрашивал этого… как его… Сольвая Свенкиля. Буквально полчаса назад. Этим мотылькам, кажется, подкинули наркоту. Вышел грандиозный скандал. С мордобоем. Приходи — расскажу.
Слёзы горемыки просохли так быстро, что Гарри едва сдержал улыбку.
— Сванхиля, — поправил его знаток «хромовых крыльев». — Ты что, пап, правда его допрашивал? А что случилось? Что за мордобой? — Альбус, громко шмыгая носом, уже поднимался с постели. — «Сванхиль» означает «битва лебедя» или «воюющий лебедь», или как-то так, мы с ребятами часто про это спорим, про перевод, а сам Сольвай в интервью ничего не объясняет. Он загадочный.
«О как! — подумал Гарри. — Значит, битва лебедя? Нехилое погонялово. Да уж, загадочный сынок у Драко Малфоя…».
Рулеты оказались с ежевикой. Альбус уселся напротив отца и положил себе на тарелку сразу три. Гарри сурово посмотрел на Джеймса, трущегося возле холодильника, и тот быстренько исчез.
— Тебе нравится такая музыка? — Гарри налил в заварочный чайник кипятку и прикрыл полотенцем.
— Какая «такая»? — с вызовом посмотрел на него Альбус. Гарри сделал вид, что не заметил этого взгляда.
— Ну, необычная. Слишком… примитивная. Бестолковая. Не обижайся, пошлая. Никакого вкуса, ноль эмоций. Один дешёвый выпендрёж, рассчитанный на перевозбуждённых малолеток. Гипертрофированная сексуальность, выпячивание гениталий, если тебе понятно, и непристойных желаний. А поведение этих «мотыльков» вообще ни в какие ворота не лезет! — Гарри краем глаза замечал, как Альбус краснеет от возмущения, выпрямляется, расправляет плечи, начинает сопеть, не горестно, а настырно, как из обиженного слабого ребёнка он превращается в задиру и спорщика, готового отстаивать собственные вкусы, идеалы, свой маленький, но очень важный для него мир. Так, сынок, так! Спорь, доказывай свою правоту, защищай то, что тебе дорого и интересно! А там будет видно… Спорить с отцом всяко лучше, чем предаваться хандре в одиночестве.
Да и профессиональный интерес соблюсти — милое дело. Через несколько минут Гарри имел о Кrom fendere больше информации, чем ему накопал бы Люпин за дни кропотливой работы. Кто, что, где, с кем, фанатские разборки, новые диски, слухи, сплетни, проблема грамотного определения стиля «хромовых мотыльков», даже фрагменты особо любимых Альбусом композиций. К счастью, про «нужен стоя — нужен лёжа» в них ничего не было. А вот, например, такое произвело на Гарри заметное и вовсе не ужасное впечатление:
Две свечки сгорят, а третью я спрячу,
Пусть боги молчат, тот огонь на удачу.
Пусть в мире темно, но за пазухой греет,
Открою окно — вот и небо светлеет.
Свеча моя — маяк любимым,
И днем и ночью неугасима.
За что сердиться на мир усталый?
Мы молоды, парни, а он старый!
— Ладно, уговорил, — усмехнулся Гарри, признавая победу сына в споре, который тот вёл, в сущности, с самим собой. — Не стану выдворять твоих мотыльков из страны. Но одежду я бы на них надел поприличнее!
— Ничего ты не понимаешь! — подытожил обидевшийся Ал. — Они же талантливые очень, особенно Сольвай. Он такой клёвый музыкант, все композиции — его, сам музыку сочиняет, слова, а танцует — это что-то! Ничего ты не понимаешь!
«Куда уж нам!» — усмехнулся Гарри и посерьёзнел:
— Пусть. Я не понимаю, а ты, Ал, объясняй. Так всё лучше, чем бестолково воду из глаз лить.
Альбус поджал губы и уставился в тарелку с рулетами.
— А теперь рассказывай, — через некоторое время накрыл его ладонь своею Гарри. И посмотрел мальчику в глаза.
Альбус отвёл взгляд, но руку не убрал. Он, казалось, уже начал говорить, даже рот открыл в порыве откровенности, но вдруг нахмурился и вскочил. Неужели сбежит? Гарри напрягся, хотел схватить сына за рукав, но тот, явно, сделав над собой усилие, всего лишь подошёл к холодильнику и достал молоко. Грея его и подливая в свою и отцовскую чашки, он прятал глаза.
— Сядь, пожалуйста, — Гарри кивнул на стул, — не смотри на меня так, Альбус, просто поговорим.
— Пап, я… что тебе Джеймс наболтал?
— Ну, он, правда, что-то там намекал… — замялся Гарри. — Но он за тебя переживает.
— Ага, громко так намекал, на всю улицу, — не порываясь, однако, снова встать и уйти, не зло махнул рукой Альбус. — А его переживания у меня знаешь уже где?
Сын сидел на нелепом табурете, что ещё в бытность их семьёй купила Джинни, блин, на каком-то модном мебельном салоне в Милане. Говорила, что они современные люди, что надо шагать в ногу с веком (дошагались!), а не держаться за старые привычки в быту. Поттеру в голову лезли всякие несуразные вещи, вот как про этот прозрачный плексигласовый стул, который, будто скорлупа цыплёнка, обнимал до поясницы тело расположившегося напротив Ала. Тот закрутил одну ногу вокруг стального стержня дурацкой штуки и, покачивая другой, исподлобья пристально глядел на отца.
«Херовый из меня, оказывается, вышел папаша-то!» — подумал Гарри и спросил:
— Он тебя обижал, ну, Джейми? Сердишься на него? Я думал, что он без злобы. Ты же младший, братья часто живут, как ёжики в одной коробке, но остаются братьями.
— Сержусь… Козел гомофобный!
«Значит, всё правда!»
— А откуда он знает? То есть он знает? Ты с братом советовался, обсуждал или он сам… догадался? — Гарри сделал вид, что тема половой ориентации сына его вовсе не беспокоит и не является секретом Полишинеля.
— Я ничего не скрывал. И не собираюсь. Я гей. И что? Пап, не подумай, что я наглый или неблагодарный, но, пойми, это от меня не зависит, — нервно, но тихо, слегка наклонившись к Поттеру через стол, сказал бледный Альбус. — И понимания мне от него не надо. И от других тем более. Пусть Джеймс сам с собой разбирается лучше, своей жизнью живёт. Всё, детство кончилось, пора во всякие сказки о братской любви, всепрощении и во всякое там перестать верить. Мы разные. Джей прав, пусть так и думает. Ты же тоже сейчас не знаешь, что сказать, да?
— Думаешь, стану тебя ругать?
— Ну, не знаю. Может, тоже лечить, в смысле, помощь свою предлагать станешь.
— Нет, не угадал.
— Я с себя ответственности не снимаю, пап, и не буду кричать «Свободу попугаям!»… Нечем гордиться. — Он помолчал. — И мне, может, самому хотелось бы быть, как все.
— А ты разве не как все? — Гарри даже попытался улыбнуться, но быстро передумал. Нешуточное дело. «Но и не трагедия», — здраво рассудил глава семьи и слегка расслабился. Мальчишка не истерит, не уходит в глухую оборону. Это хорошо. Хотя… и хорошего мало. — И «как все» — это разве предел мечтаний?
— Пап, ну мы же не про стиль в одежде или про богатый внутренний мир говорим? Не надо со мной, как с ребёнком. Мы же про… ты же понимаешь. Геи — почти изгои. У магглов про это только и кричат на каждом углу: запретить, изолировать, вылечить. Уф! А у нас столько случаев известно однополых отношений и даже браков, и всё равно, как узнают — пальцем тыкают, будто в диковинку.
Гарри пожалел, что затеял этот разговор. О чём он мог сказать мальчику, если сам… Но… Говорить надо. Дети — самое дорогое, что у него есть в жизни, и за то, чтобы они были по-настоящему счастливы, Гарри готов был на многое. Даже на такой непростой разговор с неожиданно ставшим взрослым ребёнком.
— Родители, интересно, все такие слепые? — спросил он у сына.
— Не знаю, честно, статистика как-то не ведётся, — младший Поттер издал что-то похожее на робкий хмык. Гарри поймал себя на том, что до этого момента речь Альбуса была совсем мало окрашена интонациями: он говорил отстранённо, как машинный голос, читающий сводки в Аврорате. И, отвлекшись на это сравнение, Гарри чуть не пропустил то, что дальше рассказывал Альбус. — Кто-то признается предк… родителям, кто-то из дому сразу уходит. Многие всю жизнь молчат.
— Ну, а ты бы рассказал… сам?
— Нет.
— Почему? Мы с мамой были нечуткими?.. Ты когда понял, что?..
— Что я гей? — без намёка на вызов, спокойно спросил Альбус. — Да не было какого-то понимания. Просто такой я и был. Ведь мальчишки всегда с мальчишками бегают, своё общество предпочитают, ты же знаешь. Игры силовые, дормитории общие, душевые… всякое. Пошло звучит, да?
— Слушай, но ведь это ничего не значит, — Гарри казался сомневающимся. — Может, просто возраст такой? У всех бывает… Поиски там всякие, сексуальное осознание, пробы, ошибки. Я сам думал, что неравнодушен к… одному парню, еще в Хоге.
Гарри совсем не собирался этого говорить! Всплыло, чёрт! Но это было честно, так и надо.
Ал не выглядел удивлённым, почти не отреагировал, лишь отрицательно покачал головой:
— Нет, пап, я точно знаю. Ну… и с девочками пробовал… это не то. Я не могу.
— Хорошо, ладно, — Гарри допивал остывший чай. — А что теперь-то случилось?
Он молча смотрел на сына. Тот принимался собирать крошки от рулетов в аккуратную горочку на тарелке, пальцем нервно гонял по полированному металлу столешницы блики от лампы; но его рука не дрожала, и дышал он спокойно.
— Ты, правда, хочешь знать? — тихо, не поднимая глаз, спросил исповедующийся.
— Давай, всё будет между нами. Может, даже что подскажу, если смогу, — Гарри чувствовал себя странно. С одной стороны, всё было неожиданно, а с другой — возникло стойкое, щиплющее под ложечкой, да, именно там, горько-сладкое ощущение дежавю. Как будто эти слова уже звучали, и сам он просто подавал реплики из давно известной пьесы. — В кого-то влюбился, да?
— Хохма в том, что вот сейчас уже прошло, — Альбус поднял голову. «Так я и поверил! — подумал Гарри. — Чтобы неистеричный парень настолько убивался, и сразу прошло? Но держится Ал великолепно! Сам себе психотерапевт». — Понимаешь, как ножом отрезало от… лжеца. И… так мне и надо. Где мои глаза были!
— Что, бросил? Тебя твой… любимый?
— Хуже… хотя, спасибо ему. Я… пап, ты не поверишь, мне так полегчало, как будто кто свет включил. Непонятно говорю, да?
— Ну?
— Пришёл сегодня… этот красавец и сказал, что… Нет, история просто зашибись! Водевиль! Понимаешь, он из меня верёвки вил, а сам, как девица капризная. И всё боялся, что узнают: типа, за руку не держи, рядом не садись, сегодня прийти не могу, то мама болеет, то записки не получал… и так три месяца. А ничего-то и не было! Я же на него дышать боялся. А сегодня в скверик меня позвал и, так бочком-бочком пятясь, мне заявил, что вчера он… попробовал с «настоящим» геем, ну, со взрослым, не чета нам, школьникам, и… ему не понравилось! — в конце фразы голос Ала взлетел, как будто рассказчик собирался выдать глупое «Та-дам!»; но он закашлялся, опустил глаза и продолжил: — Как будто я ему не всего себя со всеми… потрохами дарил, а… — он резко взмахнул рукой, чуть не свалившись со своего «насеста». — Но самое главное, Га… голубчика это (ну, его первый секс) убедило, что с ним всё в порядке! Он так и сказал «всё в порядке», — криво усмехнулся Альбус. — Что он — аб-со-лют-ный, стопроцентный на-ту-рал! — сын засмеялся, его смех не был ни горьким, ни истеричным, но отцу показалось, что в этот момент боль срывается с губ Альбуса.