Заметив, что разведчики замолкли, потупились, Уральцев переглянулся с Гридневым. Тот понял его взгляд.
— Оно, конечно, умирать страшно, — нарушил молчание Гриднев, широким жестом расправил усы, — но когда эта старуха с косой подойдет — не заметишь. А вот бывает, что и до смерти далеко, а страху такого натерпишься, что готов у старшины просить досрочно белье для смены.
И он выразительно посмотрел на Зайцева, у которого выражение лица было такое, что, казалось, вот-вот парень заплачет. «Переживает», — сочувственно подумал Гриднев.
— Бывало, и запросишь, — мрачным голосом произнес Коган.
— Вспомнился мне первый мой страх, когда на спине холодный пот выступал и душа в пятках трепетала, — щуря глаза, продолжал Гриднев. — Хотите, расскажу? Правда, это было давненько, лет тридцать пять тому назад, когда мальчишкой был.
— Говори, — благосклонно проговорил Логунов. — Время на травлю имеем с запасом.
— Родители мои жили на Урале…
— Земляк, значит, — обрадовался Логунов. — Чего же раньше не объявлялся?
— Какой я уралец, — отмахнулся Гриднев. — Двенадцатилетним мальчонкой увезли меня оттуда. Так вот, значит, послала меня мать отнести в баню небольшой чугунный казан.
Не знаю, как сейчас, а раньше там каждый хозяин имел свою баньку. Надел я казан, как шапку, на голову и пошел. Иду, песни напеваю. День был летний, веселый, настроение у Меня преотличное. Казан хорошо держался на голове, и я вообразил себя непобедимым богатырем со шлемом на голове. Деревянной шашкой рубил «врагов» — лопухи. И тут прыгнул я через канаву, казан соскользнул с ушей, и вся голова оказалась в казане. Пробую снять — не могу, мешают подбородок и затылок. Мучился, мучился — ничего не получается, проклятый казан — ни туда ни сюда. Перепугался я и завыл. А в казане как загудит! На крик прибежала мать, заохала, а сделать ничего не может. Народ с поля едет, смеется. А мне муторно на сердце. Появился отец. Он надумал положить мою голову на камень и разбить казан молотом. Сосед отсоветовал, дескать, от молота не только казан, но и голова пострадает. Тогда отец решил пилить казан напильником. От напильника казан стал греться и жечь мне шею. Я заорал, не помня себя от страха. В головенке одна мысль страшней другой, коленки стали дрожать. Реву так, что казан гудит… Все же сняли. Мать деликатненько стала его поворачивать и стянула. Как увидел я опять свет, зеленую травку, так словно заново народился. Вот уж натерпелся! До сих пор помню! Такого нигде больше не испытывал, хотя на третьей войне приходится быть.
Байсаров, которого легко было рассмешить, вдруг взвизгнул от смеха и опрокинулся на спину.
— Ой, не могу, вспомнил — у меня брат был такой ишак, казан на голову надел…
В серых глазах Семененко появились веселые огоньки.
— Голова — дело серьезное, без нее не можно обойтись, — с серьезным видом сказал он. — Слышал я, одна тетка розмовляла: «О, господи, шо только война не сделает, калечит людей. Либо руку, либо ногу оторвет. Но то ще полбеды, а, не дай бог, колы голову оторвет — вечный из тебя калека. Ни поесть, ни поговорить, ни горилки выпить — хоть живым в могилу лягай».
Комната задрожала от смеха.
— Ой, сказанул… вечный калека…
— Ну, тетка умная, видать…
Некоторые разведчики вышли из комнаты покурить перед обедом. Шел нудный мелкий дождь. Все кругом было серо. Стоя под навесом, Гриднев обратился к Уральцеву:
— Ребята все чаще о втором фронте заговаривают. От солдата ничего не скроешь, знают, что в десант под Новороссийск, а может, и дальше пойдем. Морем идти десятка полтора, а то и все двадцать миль. Ну, пусть Ла-Манш чуть пошире. Так что же медлят американцы и англичане? У них ведь огромный флот. А они и в ус не дуют, поддерживают нас тушенкой и моралью. Что отвечать ребятам? Хотел я рассказать о Черчилле и американцах, как они хотели задушить нас в гражданскую войну. Мы с Деникиным воевали, а Черчилль говорил о деникинцах: «Моя армия». В Севастополе и в Новороссийске я видел, как грабили нашу страну англичане, американцы, французы, греки. Из портов все корабли, боевые и торговые, увели с собой, тысячи людей расстреляли. О многом бы я мог поговорить с ребятами, да решил сначала посоветоваться с вами. Стоит ли так говорить о союзниках?
— А почему бы и не сказать? — усмехнулся Уральцев. — Хоть и союзники, а повадки у них еще те. А ребятам говорите так: на союзников надейся, а сам не плошай. Сами отстоим свое отечество и срубим голову фашизму.
— Добре, — и Гриднев пригладил усы и хитро прищурился: — А скажите, товарищ замполит, что вы сами думаете? Откровенно.
Уральцев помедлил немного и ответил:
— Откровенно?.. Я думаю, что горбатого могила исправит.
Гриднев понятливо улыбнулся.
— Я так же думаю. А как же они нашими союзниками стали?
— По нужде. Об этом мы поговорим еще. Пошли-ка лучше пообедаем, — сказал Уральцев, подумав про себя: «Ох и дотошный же ты человек, Артем Архипович».
После обеда Глушецкий распорядился:
— Все — спать! Что будем делать ночью — неизвестно. Поэтому советую спать в запас, по-фронтовому.
Вскоре в обеих комнатах раздавался могучий храп. Но Глушецкому и Уральцеву поспать не пришлось. Пришел связной и сказал, что их вызывает командир бригады. Глушецкий разбудил Крошку и предупредил, что он остается за командира.
После их ухода Крошка не мог заснуть. Он поднялся с пола, сел за стол, вынул из полевой сумки бумагу и авторучку: решил написать письмо Розе. Убедившись, что на него никто не смотрит, Крошка стал писать. Это было первое письмо лейтенанта девушке, первое объяснение в любви.
Торопливо запечатав письмо в конверт, Крошка встал и сунул его в сумку ротного почтальона.
Всегда невозмутимо спокойный Корягин на этот раз вернулся от контр-адмирала взволнованным. Это можно было сразу заметить. Его нахимовская фуражка была сдвинута набекрень, а зеленоватые глаза блестели. Он быстро прошел в кабинет, бросив дежурному:
— Зайдите ко мне.
Офицеры, находившиеся в это время в штабе, многозначительно переглянулись.
Дежурный офицер вышел от командира и сообщил:
— Приказано собрать командиров катеров.
Вскоре все командиры были в сборе. Корягину не сиделось за столом. Стоя около стола, он нетерпеливо переминался с ноги на ногу, пока командиры рассядутся.
У края стола присел Бородихин и, сняв фуражку, стал приглаживать непокорные волосы.
Приказав дежурному офицеру, чтобы никого не было поблизости ни у окон, ни у дверей, Корягин заявил:
— Получен приказ о десанте под Новороссийск. К нему мы давно готовились. Теперь настало время держать экзамен…
Его слова вызвали оживление среди командиров кораблей.
— Наконец-то! — вырвалось у Школьникова.
Новосельцев ничего не сказал, только вздохнул. Крутов повернулся к нему.
— Обидно?
— А как думаешь? — бросил Новосельцев.
Три дня тому назад ему пришлось принять бой с группой вражеских торпедных катеров. Охотник вышел из боя основательно потрепанным, и его вытащили на берег для ремонта. Конечно, этой ночью катер Новосельцева не сможет принять участия в десантной операции.
Корягин стал рассказывать об обороне противника в районе Новороссийска, об ожидаемых трудностях.
Гитлеровские войска овладели городом и портом Новороссийск в сентябре 1942 года. Это было в дни, когда фашистские полчища выходили к берегам Терека, стремясь прорваться к грозненской и бакинской нефти. При дальнейшем продвижении вдоль Черноморского побережья они встретили сильное сопротивление и были вынуждены перейти к обороне. Новороссийск, являющийся важнейшим опорным пунктом на их правом фланге, был ими особенно сильно укреплен. Город и порт они заминировали, отдельные дома и кварталы превратили в опорные пункты. От горы Сахарная голова до цементного завода «Октябрь» гитлеровцы вырыли пять линий траншей, отгородились семью рядами колючей проволоки, напичкали каменистую землю противотанковыми минами, понастроили дотов и дзотов.
Местность благоприятствовала противнику создать прочную оборону. С востока к городу шло единственное шоссе, зажатое Цемесской бухтой и крутым горным хребтом, идущим параллельно дороге. Севернее дороги движение невозможно потому, что горные скаты пересекались глубокими балками, а южнее дороги — море. Подступы к городу со стороны перевала Волчьи ворота прикрывались тремя линиями дотов.
Со стороны моря подходы к Новороссийску были прикрыты дотами и дзотами, расположенными по берегу и причалам Цемесской бухты. Береговая черта и причалы заминированы. На вершинах гор установлено большое количество постов наблюдения, артиллерийские и минометные батареи, прикрывающие подходы к городу и с суши, и с моря.
Разгром фашистской группировки войск на Волге и стремительное продвижение советских войск по левому берегу Дона на Батайск создавали для гитлеровцев угрозу выхода на коммуникации их Кавказской группировки. Первая танковая и семнадцатая пехотная армии немцев под ударами наших войск в январе 1943 года стали отходить на Ростов и Краснодар. Преследуя противника, войска Северо-Кавказского фронта в январе частью сил вышли к реке Кубань на участке Усть-Лабинская-Пашковская и подошли к Краснодару.
В это время на левом фланге — у Новороссийска — также шли тяжелые бои. Однако взломать здесь оборону противника войскам Северо-Кавказского фронта так и не удалось.
Командование Черноморской группы войск и командование Черноморского флота разработали совместный план десантных операций, которые должны были помочь в борьбе за Новороссийск. Предполагалось высадить морской десант в Южной Озерейке, находящейся в двенадцати километрах от города, и в Станичке — пригороде Новороссийска.
— Один десант явится главным, другой вспомогательным, — в заключение сказал Корягин. — По-видимому, десант в Южную Озерейку будет главным, ибо для него сосредоточены главные силы флота, а десант в Станичку будет вспомогательным. Для него выделено всего два дивизиона морских охотников. Нам предстоит высадить отряд майора Куникова. Мы должны показать образцы высокой выучки и матросской отваги! Вопросы есть?
Вопросов оказалось немало. Ответив на них, Корягин распорядился:
— Всем командирам и политработникам идти на катера и готовить материальную часть и личный состав для выполнения боевого задания. В восемнадцать часов прибыть ко мне с докладами.
Выйдя из штаба, Новосельцев бегом бросился к эллингу, где находился его катер. На палубе не было ни одного человека. Спустившись в моторное отделение, он услышал голос Ивлева. Здесь находились не только мотористы, но и электрик, акустик, рулевые, комендоры.
— Моторный отсек — сердце корабля, — с убеждением говорил механик. — Мотор — это не бесчувственное железо. У каждого мотора есть свой характер, надо его изучить. Мотор может сердиться. Хочешь, чтобы он был в хорошем расположении духа, ухаживай за ним, давай вовремя по норме масла и горючее.
Ивлев всегда говорил о моторах как об одушевленных предметах, и это нравилось Новосельцеву. На такого механика можно положиться.
За эти трое суток Ивлев осунулся и еще больше похудел, рыская по складам, отыскивая необходимые материалы, «омолаживая» изношенные, отработавшие свой срок части. Он сумел в эти дни привлечь к ремонту не только мотористов. С его помощью рулевой Дюжев и Рекунов заменили аварийный привод перекладки рулей, состоявший из сложной системы талей, простым рычагом-трубой. При переходе на аварийное управление достаточно насадить этот рычаг на головку баллера руля — и можно действовать им, как обычным румпелем. Это значительно ускорит переход на аварийное управление и облегчит ведение катера по курсу, что в бою имеет немаловажное значение. Когда Новосельцев рассказал об этом Корягину, тот посоветовал всем командирам катеров побывать на корабле Новосельцева.
Увидев командира, механик встал. Его руки и лицо были вымазаны отработанным маслом.
— Как дела? — спросил Новосельцев.
— Нормально, — ответил Ивлев.
— До наступления ночи не сможем привести в действие все моторы?
И Новосельцев с нетерпеливым ожиданием посмотрел на механика. Тот подумал немного и сказал:
— Не сможем.
— Получен приказ о высадке десанта под Новороссийск. Будет участвовать весь флот. А мы, выходит, в стороне останемся, — недовольным голосом произнес Новосельцев. — Затеяли мы капитальную переборку…
— Кто мог знать… — виновато сказал Ивлев.
В его голосе прозвучало плохо скрытое отчаяние.
— Если всю ночь поработаем, — решительно заявил он, оглянувшись на мотористов, — то к утру корабль будет готов.
Мотористы закивали головами в подтверждение слов механика.
— И мы поможем, — сказал Дюжев. — Все, кто понимает в моторах, эту ночку проведут здесь.
Новосельцев повеселел. Он прошел в каюту и присел на койку. «Сегодня меня наверняка поставят дежурным по штабу, — стал размышлять он. — Конечно, я не виноват, что не буду в море, но все же перед товарищами как-то неудобно. Драка, судя по всему, будет отчаянная».
Кто-то быстро спустился в командирский отсек и постучал в дверь каюты.
— Товарищ командир, — просунув улыбающуюся физиономию в приоткрытую дверь, торопливо проговорил Токарев, — вас просят.
И он так же быстро исчез.
Новосельцев поднялся на палубу и увидел Таню, одетую в ватные штаны и в ватный бушлат, на голову ее плотно была натянута шапка-ушанка.
— Ты? — удивленно воскликнул он.
— Я. Здравствуй, — весело сказала Таня. — Еле разыскала.
Тут только Новосельцев пришел в себя и заулыбался.
— Как это хорошо, что пришла. Я даже очумел от радости.
— Так уж и очумел…
В ее черных глазах сверкнули веселые огоньки.
Новосельцев пригласил ее в каюту.
— Чаем угостишь?
— Обязательно.
— Я замерзла… Такая промозглая погода…
Войдя в маленькую каюту, Таня с интересом оглядела ее.
— На этой койке я спала! — воскликнула она, садясь. — Помнишь? А узкая какая! С нее можно свалиться даже в тихую погоду. Удивительно, что тогда я не свалилась. А столик…
Она смущенно умолкла, увидев на столике под стеклом свой портрет.
— Я тебе не дарила…
— Сам добыл, — в замешательстве проговорил Новосельцев.
Эту фотографию он самовольно вынул из альбома, когда однажды был в гостях у Тани за месяц до войны.
— Довоенный снимок, — Таня наклонилась над столиком. — Ой, какая была! Совсем девчонка. Какая смешная прическа! А платье!
Она невольно вздохнула, охваченная воспоминаниями.
— Ты сейчас еще лучше! — горячо произнес Новосельцев.
— Не говори глупостей, — Таня нахмурила брови.
Ей стало грустно. Фотография напомнила ей о беспечной и веселой юности, об отце, о хлопотливой матери, об уютном домике на Корабельной стороне. Все ушло в прошлое…
— На обороте есть надпись? — спросила Таня после минутного молчания. — Дай подпишу.
Новосельцев поднял стекло, вынул портрет и в нерешительности посмотрел на Таню, раздумывая. А вдруг она не вернет, скажет, что не дарила.
— Для меня эта фотография дорога, — тихо сказал он.
Таня улыбнулась, но улыбка у нее вышла печальной.
— Не отберу, Виктор. Только, чур, не читать, что напишу, до завтрашнего дня.
— Даю слово.
— А сейчас отвернись.
Новосельцев вышел из каюты и сказал матросу, чтобы кок принес чай.
Через минуту на столе дымился чайник. Виктор достал из шкафчика сахар и пачку печенья.
— Я так замерзла, — виновато проговорила Таня, торопливо наливая в стакан чай. — В твоей каюте тоже холодно. Неужели все время так?
— Нет, не всегда. Когда катер на ходу, тогда тепло. Сейчас ремонт. Может быть, хочешь вина?
— В чай две ложечки, — согласилась Таня. — Чтобы согреться, — и она смущенно улыбнулась.
Выпив два стакана чаю, Таня сказала:
— Пойдем к нам. У нас скоро будет митинг, потом концерт.
— Куда это — к нам?
— В куниковский отряд.
Новосельцев удивленно посмотрел па нее.