Тут мальчики, Петя и Боря Зорины фыркнули.
— Таких кукол не бывает!.. — сказали они.
За меня заступился Саша:
— Ан, бывает!.. — сказал он.
— Конечно, бывает, — поддержала меня Соня. Но Лида с Катей подсмеивались.
Я обиделась и надулась и говорить бы — с ними больше не стала, — да Петя завел разговор о гаданьях, о привидениях, — я и не устояла.
— Непременно надо погадать, — говорю, — это очень интересно.
— Страшно это, — говорит Зина.
— Страшно, а любопытно, — заметил Петя и начал рассказывать, как ему задалось видеть настоящее привидение. Только он испугался, закричал, затопал ногами, — привидение и исчезло.
— Так тебе померещилось!.. — говорим мы.
— Ну, вот еще, — обиделся Петя, — я и холод, от него чувствовал, и простыней оно меня коснулось, как мимо проходило!..
Мне стало жутко, и после этого я весь вечер боялась заглядывать в темные комнаты.
VIII
На другой день мы с утра начали праздновать по-своему.
Саша занимал нас на славу; на дворе была устроена огромная снежная гора, и мы катались с нее целыми часами. Потом убирали елку сластями, яблоками и виноградом. В то время украшений почти никаких не было, да и елку устраивали редко у кого.
Но в этот день я замечала, что в доме творится что-то неладное. Дедушка с утра не выходил из своих комнат, Марья Ильинишна ходила какая-то потерянная. Спрашиваю Сашу, — он только рукой махнул:
— Да все этот ротозей, Великан Иванович, виноват. Чем-то дедушку расстроил!..
От няни Агати я только узнала, что у дедушки утром была сегодня целая баталия с карлой. Дедушка из себя выходил, кричал, топал ногами и велел ему убираться вон и на глаза не попадаться…
— Да что такое случилось, няня?..
— Кто их знает. Сказывают, потерял он что-то дорогой, как из городу возвращался, в метель. Известно, стыдь на дворе, — ну, и смерз человек. Известно, не нарочно обронил…
К обеду дедушка вышел все по-прежнему добродушный и приветливый. А со мной был особенно ласков.
— Ну, что, весело тебе, голубчик? — спрашивает.
— Ах, дедушка, еще бы!..
— Ну, ну, веселись… А ты, Саша, смотри в оба, не давай гостям скучать!..
Этим вечером мы с Сашей уж решили непременно итти гадать; собственно, — гадать хотела я, — а Саша не мог мне отказать и согласился мне помочь выполнить мою затею…
Чем ближе подходило дело к сумеркам, тем все более меня охватывали страх и волнение… Я места себе нигде не находила…
— Да ты оставь, не ходи, — советовал мне Саша.
— Нет, я хочу непременно.
Вечером мы собрались в большой зале и стали гадать. Топили воск и выливали в воду, а потом смотрели, какие фигуры получаются из воску на тени от свечи. Надрызгали на столе страшно, — но все еще нам было мало.
Саша притащил петуха и горсть овса. Петух только недоумевал, стоя посреди нас, а мы-то, на коленях вокруг него, тщетно угощали его зерном.
В это время, запыхавшись, прибежала сенная девушка Катя и крикнула:
— Идите, барчата, — поглядите-ка, — к нам славельщики идут, сейчас помереть, да и с вертепом, сказывают. А уж звезда-то у них — любень!..
Мы, конечно, бросились к окнам и припали к стеклам.
IX
На дворе чернела небольшая толпа. Но первое, что бросалось в глаза, — это сверкающая разными огнями большая звезда.
— Это дьяконов сынишка надумал, — мастер он на этакие штуки, — пояснила нам Катя. — Семка я на двор побегу…
За окнами слышался глухой гул голосов.
— Проси, чтобы их сюда впустили, мы вертеп посмотрим, — шепнул мне Саша.
— А ты сам что же?
— Нет, ты лучше.
— Ну, оба пойдем.
Дедушка, конечно, рад был нам угодить, позволил, и мы бросились с Сашей звать славельщиков.
Они вошли шумной гурьбой, — но сразу затихли, очутившись в передней и только было слышно, как кто-то кашлял, сморкался, вздыхал.
В комнате звезда была уж не так хороша. Была она большая, в аршин, и склеена из картона, с фигурными прорезами. Прорезы были заклеены разноцветной бумагой. Внутри была вставлена свечка. Вблизи все было грубо и аляповато. Но на дворе, издали — очень красиво.
Мне больше всего понравился вертеп. Это был оклеенный бумагой деревянный ящик; внутри были устроены два яруса. В верхнем ярусе деревянные фигурки изображали пляску Иродиады, а внизу Рождество Христово. Фигурки были довольно хорошо сделаны, — и мне очень хотелось бы купить себе этот вертеп, да совестно было сознаться в этом.
Славельщики откашлялись и запели хором:
«Христос рождается»…
Потом один из мальчиков, побойчее, скороговоркой пролепетал «рацею»:
Я, маленький хлопчик,
Сел на столбчик,
Смотрю, поджидаю,
Добрых людей окликаю:
С праздником поздравляю,
Радости вам желаю.
Мир сему дому,
Пойдем к другому…
Потом пошептались немного и запели «Славу».
Слава Богу на небе, слава,
Государю хозяину на земле, слава…
Но дедушка махнул рукой и сказал:
— Будет, будет, ребята!.. Спасибо!.. Нате-ка вам!..
И высыпал им пригоршню серебра. Славельщики были очень довольны и, уходя, все кланялись, — но уходили они шумливо, — так что Марья Ильинишна даже цыкнула на них:
— Тс… вы, пострелята. Обрадовались!..
— А мне это очень нравится — со звездой ходить, — сказала я, — и я бы сама с ними пошла… Весело!..
— Нет, мы лучше гадать будем! — шепнул мне Саша.
— Ах, и в самом деле!..
Часы бьют девять.
— Спать, спать пора, — сказал дедушка, заглядывая к нам в зал. — Всего насмотрелись, наслушались…
— Нет, дедушка, никак нельзя, теперь самое главное и начинается.
— А завтра весь день зато сонные ходить будете!..
— Что вы, дедушка!..
Саша отвел меня в сторону и сказал:
— Ну, если итти, — так пора!.. А то нас непременно погонят спать!..
У меня сердце сжалось от страха, — но я храбро сказала ему:
— Идем!..
X
Незаметно проскользнули мы в переднюю, оделись наскоро и выбежали через черный ход на двор.
Ночь стояла такая ясная, чудная; почему-то хотелось сделать что-то хорошее, куда-то бежать, радоваться чему-то…
Все небо точно дрожит от искрящихся переливающимся светом звездочек; искрятся огоньки на белой полосе снега там и сям. Старые березы точно замерли от восторга, свесив через ограду сада длинные ветви-косы, опушенные инеем. А тихо-то, тихо-то как кругом… И чудится в'явь, что там, далеко-далеко, в глубоком небе легкой дымкой реет сонм ангелов, возвещающих славу всему миру и благоволение людям…
Снег под ногами звонко и резко хрустит…
— Ты не боишься? — шепчет мне Саша.
— Немножечко, — сознаюсь я.
— Так вернемся назад, Наташа.
— Ну, что ты, зачем?..
Вот и маленькая баня, стоящая совсем на отлете от других построек…
— Ну, ты стой здесь, — шепотом сказала я Саше, — да только не уходи. Если страшно будет, — я тебе крикну, и ты беги ко мне!..
Все силы собрала я в себе и пошла к бане.
От мороза и волнения слезы застили мне глаза, и я безпрестанно отирала их рукой…
От няни я слышала, что надо стать под окном и вслушиваться. Если песню услышишь веселую, — значит, хорошее будет впереди; а то бывает, — плач услышишь, либо пенье похоронное, — ну, тогда беда…
— «Господи, — мысленно молилась я, — только бы веселое что-нибудь услышать. Только бы все у нас было хорошо, и все были здоровы и живы!..»
Я подобралась к бане, к самому окошку, прислонилась плечом к стене и напрягла все свое внимание.
Было тихо-тихо, так что я отчетливо слышала, Как колотилось мое сердце, — тук-тук, тук-тук…
Все тихо. Я стала смелеть, и мне сделалос весело. «Вот все вздор какой, — соображала я, — еще немного подожду, вернусь домой, и можно будет похвастаться, что я гадала!.. А то и сочиню что-нибудь, скажу, что слышала что-нибудь ужасное!.. Вот-то Петя и Боря переполошатся!..»
Я уже собиралась уходить, совсем успокоенная, как вдруг…
XI
Я не знаю, как я осталась тогда жива. Мне казалось, что я задохнусь, что у меня сердце разорвется от ужаса, когда я явственно услышала вдруг жуткий голос:
— Ва… ва… во… ой-ой-ой… Господи!..
«Бежать!..» — мелькнула у меня в голове мысль, но с ужасом я почувствовала, что ноги у меня как-то странно ослабели и дрожат, и я сдвинуться с места не могу…
Я обернулась к Саше и отчаянно замахала ему рукой, чувствуя, что голова у меня кружится, и я не понимаю, — где я, и что со мной делается!..
Я видела, что Саша заметил мои знаки и двинулся ко мне… И тогда я сразу овладела собой и бросилась к нему на встречу.
Вероятно, лицо и глаза были у меня ужасны, потому что Саша испуганно спросил меня:
— Что такое случилось, Наташа?..
— Там!.. Там!.. — могла я только произнести, задыхаясь от волнения и указывая рукой на баню. — Я слышала… Ох, Боже мой!..
— Да что такое?.. Ну, уйдем отсюда!..
— Нет, погоди… Понимаешь: стонет кто-то… Голос я слышала…
Сашу всего передернуло.
— Я говорил, — глупости все это, очень надо было итти!.. Идешь, что ли?.. — он повернулся уходить и вдруг остановился, пораженный чем-то…
— Знаешь, что… — сказал он, — теперь я понимаю… там… наш бедный Великан Иваныч.
Я вытаращила глаза на Сашу.
— Что? Великан Иваныч?
— Он!.. Теперь я понимаю, — растерянно сказал Саша. — А то я все допытывался о нем, а мне ничего не хотели говорить!.. Фу, как холодно!.. Пойдем домой, а то нас хватятся!..
Я схватила его за руку.
— Великан Иваныч?.. Там заперт?..
— Ну, да!..
— Да кто же посмел его запереть?.. — вне себя вскрикнула я. — В такой мороз и на ночь…
— Это… дедушка… велел… — смущенно, словно виноватый, сказал Саша. — Что же делать?
— Надо отпереть… выпустить его!.. — крикнула я, радуясь, что мне теперь бояться нечего, и можно говорить, не озираясь.
— Конечно, — нерешительно сказал Саша, — а только как же дедушка?.. Ведь он рассердится…
Я не выдержала.
— Я и не знала, что он такой злой!.. — выпалила я. — Бедный Великан Иваныч!.. Знаешь, что, Саша?
— Ну?
— У кого может быть ключ от бани?
— Конечно, у Марьи Ильинишны. Дедушка ей только и доверяет!..
— Ну, так бежим скорее к ней живо… Да я уж улажу это дело!..
XII
На наше счастье, дедушка уже простился с гостями и ушел к себе. Зина, Катя, Петя и Боря чинно сидели вокруг стола, где на подносе насыпаны были орехи, изюм и пастила, и играли в лото. Маменька была у себя в комнате.
Мы с Сашей пробрались к ней и, путаясь в словах, перебивая друг друга, рассказали обо всем. Маменька взволновалась, но и смутилась. Она побаивалась отца, и не хотела ничем раздражать его.
— Не наше это дело, Наташа, — сказала она. — Только одне неприятности выйдут, если мы будем вмешиваться… Верно, заслужил этот несчастный, если его наказали… Дедушка только рассердится, если узнает про тебя!..
— Я ему сама скажу завтра!.. Да ведь он замерзнет там ночью. Разве можно?.. На улице страшный мороз. Я пойду попрошу Марью Ильинишну.
Маменька стала говорить мне что-то, но я, не слушая ее, убежала с Сашей.
Нам не долго пришлось уговаривать старушку. Мы прежде всего поручились ей, что всю вину и ответ перед дедушкой берем на себя. И Марья Ильинишна почему-то вдруг согласилась.
— Коли вы, Наташенька, на себя возьмете, — тогда другое дело. Из-за вас-то все горе и приключилось…
Меня точно ударило чем-то…
— Из-за меня?..
— Ох, уж… да! Попал Великан Иваныч в метель вечор, заплутались они с кучером, и не заметил, как обронил он ящик… А ящик-то для вас был… Подарок, значит, вам, куколка заграничная… Ну, дедушка, как узнал, так из себя и вышел… Великан-то Иваныч и в другом перед дедушкой провинился, а тут еще это. Ну, они и не выдержали, — приказали его в баню запереть до утра… Да только вы не беспокойтесь, — не смерзнет он: у него и шубейка есть укрыться…
Одно горе за другим поражали меня. Обида, досада и горечь овладели мной. Но отступать я уже не хотела.
— Ну, и хорошо!.. Дайте ключик, Марья Ильинишна, голубушка!.. Из-за меня его наказали, — ну, я на себя все и беру…
— Ну, ну, извольте. Господи Боже мой, — сказала Марья Ильинишна и подала мне маленький ключик.
XIII
Великан Иваныч, — так в шутку прозвал карлика дедушка, — был, как я говорила, дедушкин крепостной, но держал себя очень гордо и независимо. Даже черезчур гордо. Ему все казалось, что над ним все потешаются, и он старался быть особенно серьезным и не давать повода к насмешкам.
Раньше я его боялась и чуждалась. Он мне напоминал загадочных сказочных гномов. Но потом, когда я стала постарше, Великан Иваныч перестал мне казаться страшным и был мне только жалок, так что я всегда старалась обходиться с ним поласковее и сердечнее.
Он это скоро понял и привязался ко мне всей душой, старался угодить мне в мелочах, рассказывал нам с Сашей разные истории и страшные сказки, которые нам ужасно нравилась.
Был он артист в душе и искусен на всякого рода изящные поделки. Нам, детям, он, бывало, вырезал хорошенькие фигурки, каких-то странных человечков из корешков и сосновой коры; искусно мастерил шкатулки с украшениями из инкрустации; мастерски вырезал ложки, чашки, делал хорошие переплеты на книги.
Но главной страстью его было держать у себя всяких птиц и маленьких зверков, приручать их и выучивать разным штукам.
У него в комнатке всегда непременно бывало несколько жильцов: какая-нибудь хворая синица, подобранная на улице, снигирь с перебитым крылом, зайчик с подрезанной косой лапой, белка…
И они так, бывало, сживались с своим радушным хозяином, что не только не боялись его, а он их сам не мог оттогнать от себя.
У него была мышка, которая свистала, по его указанию, и спокойно сидела на шее старого кота. Был у него заяц, умевший бить в барабан, и белочка, уморительно прыгавшая через руки и стоявшая на часах, с маленьким, нарочно для нее вырезанным из лучины ружьецом. Но главным любимцем Великана Иваныча был старый скворец, который насвистывал «Коль славен» под маленький органчик.
Великан Иваныч переносил много неприятностей за своих бессловесных жильцов. Над ним смеялись, его дразнили, на его животных-любимцев натравливали собак. А он волновался, выходил из себя, но, в конце-концов, смирялся и все силы употреблял на то, чтобы охранить «свою семью».
Дедушка сначала к нему очень привязался, но потом постепенно охладел.
Дело в том, что Великан Иваныч держал себя крайне независимо и всегда любил при случае подчеркнуть это. Как-то раз при одной вспышке гнева дедушка не сдержался и крикнул:
— Да как ты смеешь перечить мне холоп?.. Знать я не хочу, что ты там думаешь. Я за тебя ответчик перед Богом и законом, а ты — знай сверчок свой шесток.
Великан Иваныч спокойно посмотрел на него и сказал:
— Я точно, сударь, раб ваш, а душу тоже имею. И не ответчики вы за меня, — сам я за себя Богу отвечать буду. Что приказать изволите, — исполню; не исполню, — наказать меня вольны. А больше власти вам надо мной не дадено!..