— Нет, я не возражаю…
Щелкнуло и замолкло. Заместитель директора дал отбой.
Зачем такая поспешность? — встревожился Виген Германович. Сомнение, недоверие, какое-то недоброе предчувствие стеснили его сердце. Куда торопится Крупнов? Куда и зачем? Подобной прыти даже при решении самых неотложных вопросов отродясь за ним не водилось. А тут вдруг так сразу расщедрился. «Таганков», — прочитал Виген Германович свежую запись на перекидном календаре. Кто такой Таганков?
Память у Вигена Германовича была феноменальная. Когда однажды после маленького дружеского застолья, шутки ради, он попробовал соревноваться с отдельскими электронно-вычислительными машинами, ШМОТ-2 проиграла ему сразу, а «Латино сине флектионе» сопротивлялась не более десяти минут. И всем стало ясно тогда, что если Вигену Германовичу уступают электронные машины, то человеку даже нечего и пробовать состязаться с ним. Может, потому с Вигеном Германовичем никогда не спорили. Никогда не возражали. Если он говорил «нет» — это значило «нет», а если «да» — то это было твердое «да». Никто не мог припомнить случая, чтобы заведующий отделом информации повысил голос, но каждое произнесенное им слово было отлито, казалось, из сверхплотного вещества. Он держал в голове сотни телефонов, тысячи лиц, огромное количество многообразной полезной информации, мог, например, умножить в уме семизначное число на восьмизначное, разделить, вычесть, сложить, извлечь корень, возвести в степень, определить нужный процент. Увидев человека хотя бы однажды, он запоминал его на всю жизнь. Если он даже краем уха когда-либо слышал, что Нина Павловна из технического отдела — родственница академика Скипетрова, то, спустя десятилетия, мог включить уникальный свой мозг, перебрать всех известных ему родственников академика, все, что когда-либо слышал о них и о людях, его окружавших, чтобы уже через секунду получить готовый ответ. Несомненно, Виген Германович был одним из немногих, кто наверняка знал, в какой мере Нина Павловна является родственницей академика Скипетрова и даже в каком колене, однако знанием своим обычно ни с кем не делился.
Вообще Виген Германович был столь сдержан и скрытен, что постороннему его способности могли показаться самыми обыкновенными, и лишь приближенные сотрудники, в чьем присутствии были посрамлены ШМОТ-2 и «Латино сине флектионе», крепко усвоили, что Виген Германович знает, помнит и может все.
Тем не менее, как и другие начальники отделов, Виген Германович пользовался настольным календарем, делал в нем разнообразные пометки, записывал телефоны, фамилии, время назначенных встреч — как бы затем только, чтобы ничем не выделяться из своей среды.
«Таганков, — повторил про себя еще раз Виген Германович. — Интересно, что же это за птица такая?» Он пытался прочитать правильный ответ в выражении лица, глаз, в напряженно-фальшивой улыбке заместителя директора Крупнова, которого мысленно видел перед собой. Лихорадочно работающее устройство его памяти пробивало дырки в перфоленте, кодировало программу поиска, и на лице заместителя директора возникали сквозные отверстия, как если бы большую фотографию Владимира Васильевича подняли на аэростате высоко в воздух и меткий стрелок пробивал ее теперь пулями из скорострельного оружия.
Мозг Вигена Германовича напряженно работал. Когда перфорация была целиком нанесена на воображаемую карточку, запущена в дело и был получен результат, Виген Германович едва сдержал вздох разочарования: «Неопределенно, нехватка информации». Примерно такую же операцию он проделал с мысленным портретом начальника отдела Сироты и получил тот же невразумительный ответ. Пришлось срочно обработать материалы, связанные с директором института, заведующим отделением Белотеловым, с профессором Степановым и даже с покойным академиком Скипетровым, однако Таганков нигде себя не обнаруживал — ни в дырках, ни в промежутках между ними. Виген Германович не видел Таганкова, не чувствовал, не ощущал его. Таганков как в воду канул. Его словно бы и вовсе не существовало.
«Может, случайная кандидатура? — мелькнула утешительная мысль, но Виген Германович отбросил ее, — Подобных случайностей не бывает. Непременно какую-нибудь свинью подложит Владимир Васильевич. Решил вопрос через два часа после принятия решения. Невиданно. Неслыханно. Еще чай, можно сказать, не остыл. Еще протокол подписать не успели. И ни минуты на размышление!..»
Виген Германович мягко забарабанил по полированной крышке стола, затем снял трубку, набрал трехзначный номер.
— Непышневского!
На другом конце провода почему-то не спросили: «Что Непышневского?» или «Куда Непышневского?», хотя употребленный падеж, безусловно, таил в себе подобного рода вопросы.
— Одну минуту, Виген Германович, — прожурчал вместо этого вежливый голосок, и уже понеслось куда-то, как по цепи, стремительно тая: «Непышневского! Непышневского! Непышневского-о-о!..»
Продолжая думать о чем-то своем, Виген Германович плечом прижал скользкую трубку к щеке и снова провел раз-другой указательным пальцем по шишечке на тыльной стороне ладони. Шишечка не болела, но мешала. Непривычно, неловко, неприятно было жить с этой неизвестно откуда взявшейся штуковиной.
Мембрана доносила приглушенные голоса, словно за невидимой стеной греческий хор скорбел о судьбе Электры.
— Виген Германович, вы слушаете?
— Да-да.
— Он вышел куда-то.
— Срочно найдите.
Опустив трубку на рычаг, Виген Германович взглянул на часы: 16.32. Вращающееся мягкое кресло под ним едва покачивалось из стороны в сторону, будто кто-то заботливо убаюкивал начальника отдела информации, пытаясь отогнать дурные мысли.
Вошел запыхавшийся Непышневский. Его всклокоченные седые волосы напоминали курящееся над горой облако, которое Виген Германович наблюдал иногда из окна санатория в Пятигорске, где обычно проводил свой отпуск.
— Я в парке работал, Виген Германович. Вы меня звали?
Виген Германович приветливо кивнул.
— Ну конечно. Пожалуйста. В парке так в парке. Вы же теоретик у нас. Человек, можно сказать, свободной профессии… Кстати, о теории. Что собой представляют работы степановской лаборатории?
Это был серьезный разговор, а всякий серьезный разговор Виген Германович начинал издалека.
— По-моему, они занимаются интересным делом.
— Все?
— Что? — не понял Непышневский.
— Все так прямо и занимаются интересным делом? Я имею в виду практическую важность, а также теоретическую направленность.
Непышневский даже растерялся.
— Ну как? Собственно, как обычно бывает? Что-то важно, что-то не очень. Они же разработчики, у них — реальное дело. Им труднее всех. Приходится быть и теоретиком, и практиком, и снабженцем, и администратором. И слесарем, и сантехником. Реально-то работающих людей, вы знаете, мало, а трудностей много. Особенно с согласованиями. В одном-то ведомстве… А уж если в разных… Каждый в свою дуду дует. Я, знаете ли, через это прошел. Бумаг — пропасть. Одни сплошные бумаги. Появляются, подписываются, исчезают куда-то. Еще в мое время это был ужас какой-то, а сейчас, говорят, еще хуже…
— Таганкова знаете? — перебил эту никчемную болтовню Виген Германович, отметив про себя, что теоретическая работа идет старику во вред. Совсем оторвался от жизни, от коллектива.
— Таранов? Был такой. Профессор. Вместе с Пал Палычем Скипетровым работал…
— Да не Таранов, а Таганков, — холодно поправил его Виген Германович, ощущая неприятное подергивание в правой части груди и все более внутренне раздражаясь. Неужели все теоретики столь многословны и глупы?
— Такого не знаю, — поджал губы Непышневский.
— Из степановской лаборатории. Младший научный сотрудник.
— Даже не слышал.
— Собираемся принять его в наш отдел.
— Химика? К нам?!
— Вы ведь работаете… Непышневский только тяжело вздохнул.
— Так вот. Нужно собрать о нем самую подробную информацию. Хочу попросить вас. Как нашего ведущего теоретика…
— Нет, — упрямо замотал головой старик. — Не знаю. Не знаком. Вы уж кого-нибудь еще. Помоложе…
Виген Германович не отводил взгляда, а теоретик, напротив, все прятал глаза, опускал голову, отворачивался. Виген Германович смотрел пристально, не мигая. И чем дольше — тем с меньшей симпатией.
— Не хотите? — задал он наконец прямой вопрос.
А теоретик все юлил, не находя места своим глазам и рукам. Такая нечуткость оскорбила Вигена Германовича, который хорошо относился к своим сотрудникам, требуя, однако, взамен доброго отношения и с их стороны. «Зачем я его только в отделе держу? — с досадой подумал он. — Пользы ведь никакой».
— Почаще бывайте на своем рабочем месте, — строго посоветовал начальник отдела. — А то каждый раз приходится искать неизвестно где.
Когда Непышневский ушел, Виген Германович с тоской посмотрел ему вслед. «С молодыми, конечно, работать легче. Что ни говори, пенсионный возраст — это все-таки пенсионный возраст».
Он снял телефонную трубку, снова набрал трехзначный номер, но на этот раз другой.
— Слушаю, — по-военному четко ответили на том конце провода.
— Зайди.
— Сию минуту, Виген Германович.
Опять приходилось прибегать к услугам Праведникова. Праведников, Праведников — везде один Праведников. Незаменимый человек. Если что ответственное, неприятное, щепетильное, так обязательно выручит Никодим Агрикалчевич. Он тебе и контрольный редактор, и на все случаи жизни. Преданный, верный, надежный, опытный сотрудник. Но не может же вся работа в отделе держаться на одном Никодиме Агрикалчевиче. «Кадры нужно готовить, кадры», — размышлял Виген Германович.
В это время в бесшумно приотворившуюся дверь просунулась очень крепкая, до блеска отполированная, загорелая лысина.
— Заходи, Никодим Агрикалчевич. Присаживайся. Как дела? Как там поживают наши вопросы организации и управления? Какие успехи? Какие трудности?
— Работаем, — с готовностью откликнулся контрольный редактор.
«Вот золотой человек, — не переставал восхищаться про себя Виген Германович. — Никогда не ноет. Ничего не просит. Всегда подтянутый, бодрый, жизнерадостный».
— Одно только… — словно прочитал мысли начальства контрольный редактор. — Орленке бы проработать некоторые вопросы. Дней бы на десять в библиотеку его.
— Даю ему три недели, — щедро распорядился Виген Германович.
— Ну что вы… — даже покраснел контрольный редактор.
— К тебе, Никодим Агрикалчевич, встречная просьба.
— Слушаю!
Контрольный редактор даже привстал, весь обратился в слух.
— Таганкова знаешь?
— Это…
— Из отдела Сироты, степановская лаборатория.
— Ну-ну!
— Хотят перевести его к нам в отдел. Собственно, уже перевели. С завтрашнего дня.
— Что за человек? — встрепенулся Никодим Агрикалчевич. — Чья кандидатура?
— Вот и я бы хотел это знать.
— Узнаем, — заверил начальника Н. А. Праведников.
Виген Германович взглянул на часы.
— Побывай там завтра же. С самого утра.
На следующий день, 3 июля, Никодим Агрикалчевич вместо того, чтобы идти домой отдыхать после ночного дежурства в Машинном зале, отправился в лабораторию, где работал Таганков. О его примечательном разговоре с Ласточкой и Калединым, в ходе которого, впрочем, мало что прояснилось, читатель уже знает. Отметив про себя все же вызывающее поведение и развязные манеры степановских сотрудников и сопоставив все увиденное и услышанное с упорно циркулировавшими по институту слухами о вредном действии так называемых кетенов на человеческий организм, Никодим Агрикалчевич получил возможность лично убедиться в том, что общественность бьет тревогу не напрасно. Нанюхавшись одуряющих запахов, Никодим Агрикалчевич сам внезапно почувствовал легкое недомогание, но уже, видимо, не от сердца. Всю жизнь, сколько помнил себя, он панически боялся всевозможных опасных влияний, и вот теперь торопился завершить разговор в лаборатории, дабы поскорее отправиться восвояси. Собственно, он спешил лишь доложить о своих соображениях Вигену Германовичу Кирикиасу.
Виген Германович, внимательно выслушав доклад Никодима Агрикалчевича, понял его прежде всего в том смысле, что химики неуважительно отнеслись к представителю отдела информации — причем именно те из них, которые, можно сказать, были всем обязаны отделу, подарившему им идею новой перспективной тематики.
— Химия у них, Виген Германович, действительно вредная, — взволнованно рассказывал контрольный редактор. — Настоящая отрава. Даже у меня в голове что-то сдвинулось. Воздух — жуткий…
— Так-так, — качал головой Виген Германович, едва прикасаясь мягкими подушечками пальцев к зеркально отполированной столешнице. — А что Таганков?
Контрольный редактор только плечами пожал.
— Как будто никаких противопоказаний.
— Ладно, свободен. С вредностью этой лаборатории мы еще разберемся.
ГЛАВА X
НА КОНФЕРЕНЦИИ
Первое, что увидела Инна, проснувшись, было ружье, висящее у нее над головой. Из ванной доносился слабый шум воды. За окном светило яркое солнце, никакого дождя не было и в помине. Она хотела встать, накинуть халат, но ее халата здесь не было да и быть не могло. Весь ужас положения стал очевиден. Сейчас вернется Триэс, им придется вместе спуститься вниз, сказать «доброе утро» Андрею Аркадьевичу, сесть в одну машину. Потом в гостинице она встретит Калерию Николаевну… О, только не это!
Инна торопливо оделась. Где-то за дверью продолжала прыскать, шипеть и плескаться вода. Теперь ее занимала единственная маниакальная мысль: ничего не забыть из своих вещей. Огляделась. Чувствуя себя воровкой, выскользнула из комнаты, на цыпочках спустилась по лестнице и, замирая от страха, направилась в ту сторону, где, ей казалось, был выход.
К счастью, никого не встретила. Побежала по дорожке, но скоро задохнулась. Узкий, прямой, гладко асфальтированный подъездной путь, зажатый с обеих сторон сплошным кустарником, казался бесконечным. Ветки после вчерашнего проливного дождя расправили листья, зелень пахла свежо, небо казалось недосягаемо высоким. Если не считать робкого чириканья в зарослях, было совершенно тихо. Инна плохо представляла себе, как далеко ей придется идти пешком.
Тем временем, вернувшись из ванны, Сергей Сергеевич обнаружил следы торопливого бегства. Почему она не дождалась? Что гонит все время прочь эту ламу, пуму, нежного, трепетного зверька? Никогда так отчетливо, как теперь, не слышал он шуршание песка, перетекающего из «здесь» в «везде», из «сейчас» во «всегда» — этот полузабытый звук, почудившийся ему еще раз лишь однажды, когда в своих химических изысканиях он добрался до чего-то поистине необыкновенного. Видно, любовь была так же греховна, как и лабораторные опыты, ибо то и другое даровало счастливую способность слышать божественный шорох утекающего времени, стесняющий сердце болью сладостной утраты, наполняющий душу предосудительной радостью ничем не стесняемой свободы.
Сергей Сергеевич спустился по винтовой лестнице на первый этаж и здесь, в дверях гостиной, нос к носу столкнулся с Андреем Аркадьевичем. Оба были смущены.
— Вы… когда собираетесь ехать?.. — несколько запинаясь, спросил Андрей Аркадьевич.
— Да, собственно, хоть сейчас.
— Вот и поезжайте, поезжайте. А я, знаете ли, позже… Еще не завтракал.
— Я подожду вас.
— Поезжайте! — категорически заявил Сумм. — Виталий Евгеньевич не станет возражать, если я опять воспользуюсь его машиной. Вы ведь председатель секции, вам необходимо… О чем тут говорить!
— Право, как-то неловко…
— Оставьте, Сергей Сергеевич. Что за церемонии? Я вот сейчас пойду к себе, — зачем-то счел нужным предупредить Андрей Аркадьевич, не глядя ему в глаза, — а потом… скажем, минут через десять… спущусь позавтракать… Так что встретимся на конференции…
В саду перед домом Инны не оказалось. Едва заметная среди разросшейся зелени асфальтовая подъездная дорожка стекала ручьем в нечто похожее на небольшую заводь, где обитали две крутобокие черные лоснящиеся «волги».