— Насчет чего? — не понял Слава Бандуилов.
— Ну… светотехники… Или, к примеру, звукооператорского дела…
Слава нахмурил лоб. Его лицо в тяжелых старческих складках еще более отяжелело под напором пробуксовывающей мысли.
— Извини, старик. Я со старухой своей поругался, — каким-то чужим голосом, словно оправдываясь, сипло произнес он. — Вместо утренней гимнастики. И сразу сюда. Так что извини…
— Значит, не в курсе?.. Видел тут недавно в «Литературке» твой портрет и поздравление с юбилеем…
Слава смущенно отмахнулся.
— Сколько стукнуло?
— Шестьдесят.
— Платона тоже недавно праздновали.
— Усова?
— Ну да. Только он обычно себе убавляет. Особенно если с женщинами…
— Хо-хо!..
Когда они расстались, Тоника томило неотвязное чувство, что забыто и упущено важное. Наконец вспомнил: так и не узнал у Славы имя того мужика из Иностранной комиссии, который занимается Венгрией.
14
Доктор Кустов открывает ключом переднюю дверцу кирпично-красных своих «жигулей». Доктор Кустов залезает в машину, включает зажигание, запускает двигатель. Разогревается мотор. Начинает мигать зеленый глазок радиотелефона. С доктором Кустовым имеется постоянная телефонная радиосвязь. Он может понадобиться руководству в любую минуту. У него самого в любую минуту может возникнуть необходимость связаться с лабораторией, институтом, министерством, Верховным Советом.
Доктор Кустов снимает телефонную трубку, нажимает на клавиши, набирает номер. Раздается переливчатое пиликанье, слышится тихий женский голос, от одного звука которого Антона Николаевича обдает жаром, бросает в дрожь. Антон Николаевич что-то говорит, голос что-то отвечает Антону Николаевичу — но нет никакой возможности передать этот разговор, имеющий смысл и значение лишь для тех, кто его ведет. Для остальных же он темен, непонятен, лишен всякого смысла. Остальные могли бы принять его за мычание, ржание, щебетание, томление лани на ясной поляне. Остальные могли бы подумать, что это говорит не доктор Кустов из собственной машины по персональному радиотелефону, а какой-нибудь влюбленный мальчик из автоматной будки, выкрашенной в карминово-красный цвет.
Между тем доктор Кустов снижает обороты двигателя. Между тем доктор Кустов говорит: я позвоню еще, — вешает и снова снимает трубку. Подушечка указательного пальца пляшет по клавишам, подбирает новую мелодию.
— Алло!.. Что у вас нового?.. Tant mieux, tant mieux…[36]
— Следите внимательно за температурой. Очень внимательно. Строго говоря, отклонение не должно превышать… Ни в коем случае… Ergo…[37] Буду через полчаса…
Его ждут. Без него не начинают. Без него дело движется не столь успешно. Без него дело вообще не движется.
Да, в нем испытывают постоянную нужду. В его неповторимом умении обобщать. В его виртуозном искусстве анализировать. Сотрудникам как свежий воздух необходимы свежие его идеи. От них зависит судьба лаборатории. Целого института. Будущее человечества.
Доктор Кустов утапливает тросик дроссельной заслонки. Доктор Кустов накидывает на грудь широкую муаровую ленту — аварийный ремень повышенной прочности. Щелчком укрепляет. Включает первую скорость. Выруливает из двора.
В левом зеркале заднего вида проносится улица Строителей-Новаторов, вытягивается в непрерывную нить, закручивается хороводом черных корявых лип. В центре левого зеркала заднего вида возникает едва различимая точка. Подобная иголочному уколу точка постепенно разрастается, будто под медленно отодвигаемым увеличительным стеклом. Она распирает пространство, надувается пузырем, будто напившаяся крови пиявка — и вдруг лопается. Красные «жигули» доктора Кустова под номером МИФ-2392 обгоняет на недозволенной скорости черная «волга» под номером МЕН-1725. Образовавшаяся от черного лопнувшего пузыря черная дыра в зеркале заднего вида тотчас затягивается. Разорванное пространство восстанавливается.
Асфальт круто огибает массив голых деревьев. Колеса визжат на крутом вираже. Доктор Кустов спешит. Доктору Кустову не терпится поскорее оказаться там, где решается судьба его открытия, доказывается справедливость его гипотезы. Там, в стеклянных пробирках и колбах, в сложных лабораторных и опытных установках, пасутся породистые стада, клонированные сообщества избранных, наследственно однородных потомков, полученных в результате бесполого, непорочного размножения. Доктор Кустов весь в мыслях, расчетах, оценках. Он прикидывает в уме эффект, прибавляет скорость, прибавляет к одной рекордной астрономической сумме другую: к масштабам будущих поголовий — масштабы будущих урожаев высококачественных сортов зерновых, выжимает педаль акселератора, и в выпуклой лужице ртути — в боковом зеркале заднего вида — видит, как стремительно продолжает закручиваться в тугую спираль асфальт и деревья, дома и машины, прохожие и киоски, как все это кружится и закручивается под низким, набрякшим, застывшим небом. И вот уже МИФ-2392 тоже мчится на предельно дозволенной — и уже недозволенной скорости.
А в Москве гололед. Весь дорожный московский транспорт совершает свой путь по неверной орбите последней декады ноября — первой декады декабря, и с утра в этот день зарегистрировано в три раза больше несчастных случаев, чем обычно. У въезда под эстакаду, сразу за трамвайными путями, в поле зрения доктора Кустова попадают покореженные красные «жигули», чуть поодаль — милицейская машина и черная «волга» с разбитым носом. В поле зрения попадают милиционер и водитель «волги». И недвижная кожаная кукла в человеческий рост на обледенелом асфальте — как печальное следствие дорожно-транспортного происшествия. Над распростертой куклой склонились двое — один в спортивной куртке и лыжной шапочке, другой в сером широкополом пальто. Двое пытаются поднять пострадавшего.
Доктор Кустов сбрасывает газ. Доктор Кустов пробует притормозить. Машину «ведет». Машину несет на бетонную стену. Водитель пытается вывернуть руль, дергает рычаг передач, но не успевает. Поздно. Слишком большая скорость. Черная «волга» МНУ-9191 и милицейская МНЕ-5336 приближаются неумолимо. Их не объехать, заняли всю проезжую часть.
Водитель Кустов А. Н. мертвой хваткой вцепляется в руль. Водитель Кустов А. Н. приемлет свою судьбу. Раздается удар и скрежет металла — будто лопаются тросы подвесного моста…
…И вдруг водителя Кустова Антона Николаевича, тысяча девятьсот такого-то года рождения, русского, беспартийного, образование высшее, выносит в тишину, в медлительный полет над землей. А в левом зеркале заднего вида, постепенно удаляясь, опять начинают носиться по кругу — но уже в другую сторону, против часовой стрелки, — покореженные красные «жигули», черная «волга», милицейская МНЕ-5336, горб эстакады, сахарные бруски домов в вышине, милиционер отдельно, водитель отдельно, а к тем двоим, что возились с куклой, за это время присоединился третий: в кожаном пальто.
Пролетев насквозь и мимо всей этой свалки, пережив и перечувствовав при этом, как полагается, всю свою жизнь, Антон Николаевич ведет теперь машину крайне осторожно, жмется к тротуару. Уж очень скользко. Опасная дорога. Антон Николаевич проваливает одну из клавиш, включает радиоприемник. Мерцает зеленый огонек индикатора. Передают прогноз погоды. Не обещают ничего хорошего. К вечеру снова дождь, снег, гололед.
Доктор Кустов выжимает сцепление. Доктор Кустов сбрасывает скорость и тормозит. Машина останавливается. Щелкает замок ремня.
Филиал Института биологических исследований, куда он приехал, размещается в старом особняке, капитально отремонтированном. Греко-римский фасад этого пантеона современной науки сохранен в первозданном виде: фронтон, колонны, лепные трагикомические маски, а внутри все переделано, перепланировано — лепнина отбита, жилые комнаты перегорожены, потолки занижены, кабинеты расширены, однако течет, трескается, обваливается, рассыпается, ветшает, и кажется, снова пора уже затевать ремонт: белить потолки, красить стены, менять драный линолеум в лабораториях, обшивать деревом приемные, циклевать полы в кабинетах, обновлять интерьер.
Доктор Кустов поднимается по ступенькам, расстегивает на ходу пальто. Гардероб не работает. Все гардеробщики исчезли куда-то несколь[38]ко лет назад, и с тех пор их не могут найти. Поэтому гласное правило: strengst verboten хранить верхнюю одежду в рабочих помещениях — негласно отменено. Как явочным порядком, так и с молчаливого согласия администрации.
Доктор Кустов поднимается на свой этаж. Доктор Кустов направляется в свой кабинет, он же лабораторная комната. Доктор Кустов вешает пальто на гвоздик, вбитый в косяк небольшой узкой двери, за которой — заросли коммуникаций.
В комнате пахнет серным эфиром, как в операционной. В комнате пахнет чем-то еще, достаточно ядовитым. Недаром рабочий день сотрудников лаборатории сокращен на два часа. Недаром считается, что они работают во вредных условиях.
Рабочий же день доктора Кустова не сокращен и не нормирован. Считается, что он работает в полезных условиях. Атмосфера та же — условия разные. Таково своеобразие существующей на сей счет инструкции. Такова циркулярная точка зрения на этот вопрос. Атмосфера, которой дышит профессор, считается заведомо лучше той, которой дышит его немногочисленный персонал.
— Нет того-то, Антон Николаевич, — жалуется сотрудница.
— Нет сего, — жалуется другая.
— А вы заказывали?
— Конечно, заказывали.
— Вовремя заявляли?
— Конечно, заявляли.
— Вам обещали?
— Еще в прошлом году…
Но вот всегдашняя радость для глаз. Вот гордость доктора Кустова — уникальная установка, волшебная елка, где все аккуратно нанизано, приварено, припаяно, приклеено друг к другу: ячейки — к переходам, переходы — к сердечникам, сердечники — к наконечникам. Маленький стеклянный дворец. Гигантская хрустальная люстра. Поток стекла и света. Стерильный гарем. Вожделенный итог двадцатилетних усилий.
— Почему не работает установка? — спрашивает доктор Кустов. — Где ученик? — спрашивает он, имея в виду любимого ученика и наследника, опору и надежду — того единственного, кому суждено воплотить и осуществить.
— Ученика нет, — говорят ему. — Ученик отсутствует по уважительной причине. Ученика отправили. Ученику доверили строить подшефный свинарник…
— Qui pro quo[39], — говорит ученый Кустов своим ученым коллегам на издревле понятном всем ученым языке.
— Нет никакой ошибки, — отвечают доктору Кустову его ученые коллеги. — Туда направили всех самых способных. Absque omni exceptione. Bona mente[40].
И тогда доктора Кустова осеняет: вранье! Клонирование и гиперклонирование, планирование и стимулирование — все вранье. Правда заключается в том, что на самом деле это никому не нужно. Правда в том, что он окончательно свихнулся. Что сил хватило лишь на то, чтобы подойти к заветному рубежу. Подойти и сгореть в плотных слоях атмосферы.
Беспомощность и бессмысленность. Несоизмеримость желаемого и выполнимого. Полный разлад между задуманным в рамках разумного и выполнимым в рамках возможного. Нет больше желания рваться вперед, грызть удила, толкать, пробивать, прошибать головой глухую стену. Сердце ослабло. Свет померк. Он сделал что мог, теперь пусть другие, кто помоложе. Он ничего отныне не хочет, а изображать бурную деятельность на пустом месте не может — в этом главная уязвимость его положения.
Вдруг какие-то строчки, слова, созвучия, будто сухие осенние листья, взвихряются в памяти Антона Николаевича. Какие-то стихотворные отзвуки далеких студенческих лет. «Я раздвоен, растроен, расчетверен, распят…» Бежать! «Да, теперь решено, без возврата…» Бежать во что бы то ни стало, под любым предлогом. Бежать — и только… А следом, под другими предлогами, сбегут другие. Сотрудники. Сотрудницы. Им здесь тоже плохо. Им тоже не хочется…
Доктор Кустов на своем рабочем месте. Доктор Кустов за письменным столом. Весь погружен в мыслительную деятельность — листает свежий специальный, строго научный, сугубо научно-технический журнал. Взгляд задерживается на рекламе. На очередном соблазне, мираже — на новейших лабораторных установках, которых никогда не получит его лаборатория, сколько ни бейся.
Бежать! Он еще не придумал повода, не нашел способа, не отыскал пути, хотя место, где он укроется, известно. Тайное логово, которым испокон веков пользуются беглецы.
Доктор Кустов переворачивает глянцевые страницы. Доктор Кустов всматривается в молочную белизну бумаги, в яркие краски и туманные тени, в тона и полутона, в буквы и цифры, в символы и изображения, в рисунки закамуфлированных под специальное биохимическое, биотехническое оборудование гениталий, в эротику дизайна последних научно-технических достижений. Следом за оборудованием рекламируется библиотека — книги для докторов и магистров в серийных суперобложках: Фридрих Ницше. Брентано. Бюхнер. Гёте. Зигмунд Фрейд. Иммерман. Новалис. Овидий. Унамуно. Рабле. Данте. Уайльд. Бирс. Кафка. Гоголь. Достоевский. Салтыков-Щедрин. Платонов. Булгаков… Сюрреалистические ангелочки на голубом фоне. Пышные клубы дыма из кремневых ружей. Плывущие формы. Трупы и шпаги. Знаменитый барон-враль со сворой собак. Олень с растущим на лбу деревом.
Пока не найден решающий повод, убедительный довод, надежный способ и основной путь, доктор Кустов временно эвакуируется в этот мир — в так называемую библиотеку Хойгера. Он вынужденно бежит туда и остается там до тех пор, пока не отказался от должности, от своего лабораторного стула, служебного кресла. Пока не сложил с себя полномочий. Не снял погон.
Временно эвакуировавшись, доктор Кустов размышляет, не заказать ли пока в свое убежище издания Hoiger Bibliothek. Ханс Хойгер, издатель, предлагает записать на отрывном корешке свой адрес и в маленьких желтых квадратиках, наподобие будапештских трамвайных билетов, указать нужное число экземпляров. Книги будут доставлены незамедлительно прямо по этому адресу. Дефо стоит 46, а Клейст дешевле — 29,80 марки. Доктор Кустов записывает в соответствующей графе адрес: «Улица Строителей-Новаторов…» — но тут же зачеркивает. Пишет: «Институт биологических исследований /ИБИ/»… — и тоже зачеркивает. В указании адреса возникает трудность — некое затруднение на пути приобретения некоторых книг этой библиотеки. Пытаясь преодолеть ее, Антон Николаевич достает из кармана фармакопейную упаковку в серебряной фольге, на ощупь выдавливает две таблетки, кладет на язык.
В это время звонит телефон. Антон Николаевич снимает трубку.
— Кустов слушает.
— Антон Николаевич? Здравствуйте.
— Здравствуйте, Грант Мовсесович.
— Хочу видеть вас у себя.
— Хорошо. Я как раз собирался.
— Вот и отлично.
Итак, повод не заставил себя долго ждать.
— Меня срочно вызывают в поликлинику, — говорит Антон Николаевич сотрудникам, снимая с гвоздя пальто. — Возможно, вернусь во второй половине дня.
Хотя прекрасно знает, что на работе его больше не будет.
15
Сестра заглядывает в палату № 3. Больной делает ей призывные знаки, подзывает, двусмысленно подмигивает.
— К вам пришли, — укоряющим тоном, нарочно громко говорит сестра, глядя на больного скорее с жалостью, чем с презрением.
Господи, в чем только жизнь держится? Еще вчера едва языком ворочал, а туда же…
— Заходите, — приглашает она кого-то за дверью.
Больной то ли смущенно, то ли разочарованно покашливает.
Появляется высокий, средних лет, свежевыбритый блондин с редеющими волосами, мелко вьющимися на большой, вытянутой огурцом голове. На нем совсем новый, будто сейчас из магазина, серый костюм в полоску, белая рубашка, галстук.
— Здрас-се, — обращается он вдруг совсем по-простецки, опускается на стул, кладет на колени черный кейс и принимается щелкать запорами.
«Кровь будет брать, что ли?» — размышляет больной.
— Нам нужно поговорить…
— На предмет?
А сам думает про себя: «Еще один Баклажан. Только этот зеленый».
— О, предмет очень обширный, сразу даже и не охватишь, — сладко улыбается посетитель, извлекая из кейса блокнот, фирменную ручку и маленький импортный диктофон.