На улице я взбодрился морозом, и мне представили егерей. Четыре здоровых шифоньера сказали, что отвезут нас на номера и пойдут куда-то в лес, за несколько километров, гнать на нас зверя по целине.
Я понял меньше половины. Цедрейтер уже ничего не понимал вообще.
В номере высадки мне выдали двустволку и показали, куда тыркать в случае необходимости. Семена выгрузили подальше. Я притулился к дереву и стал ждать неведомо чего.
Сколько я так просидел, не знает никто, потому что в сугробе и валенках было очень тепло, и пришлось слегка закемарить.
Через какое-то время я услышал собачий лай и посмотрел со своей возвышенности на большущее поле впереди меня. По огромному глубокому снегу, метрах в двустах-трехстах от меня, несся здоровенный кабан, а за ним две охотничьи дворняжки, одна из которых уходила полностью в снег с каждым прыжком.
Вдруг справа от меня раздался выстрел. Стрелял, естественно, поддатый доктор. Кабан хрюкнул по-своему, что по идее должно было означать «Шалом, Цедрейтер!», окинул опушку с врачом свинячим взглядом и повернул, как водится мужской особи, налево.
Собаки в недоумении попрыгали еще метров сто и остановились. Вскоре, обливаясь потом, появились егеря. Такого мата я не слышал никогда в жизни. Претензии господ егерей сводились к тому, что они изо всех сил, стуча палками и чем-то еще, гнали по метровому снегу зверя вперед, на нас. А идиот со второго номера выстрелил и спугнул кабана.
Цедрейтер оправдывался тем, что спьяну заснул и ему снилась охота на уток. И вот когда утки уже почти пролетали над его головой, они зачем-то стали лаять. Тут Сеня проснулся и выстрелил в воздух, по уткам. Егеря усилили устный матерный фольклор и, похоже, были абсолютно правы. Ружье у придурка отобрали сразу. После этого Сеню оставили рядом со мной, а бригада пошла назад, гнать кого-то еще. Цедрейтер поведал мне, что в следующий раз, месяца через два, он привезет в Саратов узи.
– Для чего тебе в охотхозяйстве узи? – спросил я. – Чтобы осмотреть беременную Настю?
Выяснилось, что узи – это еще и израильский скорострельный, как сам Семен, армейский автомат ближнего боя. Утренний Royal на какое-то время явственно усиливал геройские чувства…
Мы болтали шепотом (приказ главного егеря) о том о сём, когда снова услышали лай собак. Средних размеров дикий свин, но довольно клыкастый, семенил прямо на нас. Обоих охотников слегка парализовало. Доктор наконец вышел из комы оцепенения и заорал так, как должен был кричать рядовой Гофштейн с торчащим жалом в еврейской голове: «Стреляй, бля…! Или нам п…ц!»
Кабанчик был от меня уже метрах в пятнадцати, когда Семен принялся колошматить меня по спине руками, а головой биться в добровинский затылок. Никуда не целясь, я в страхе нажал на какую-то штуку… – и дикой свинки не стало.
Это было ужасно. Подоспевшие собачки начали грызть кабанчика за бывшую гордость. «Эх, не того грызут!» – подумал я, представляя некоторых неприятных людей на месте убиенного секача.
Вечером нам подали шашлык из свежего некошерного мяса. Я с грустью гладил кусок вырезки и просил прощения у зверюшки за людей.
Ни один из нас к шашлыку так и не притронулся…
– …Нет, дорогая! Как я могу в кого-то стрелять? А вдруг у этого козла или барана детишки?.. Нет. Это не для меня…
– Папочка! Я так и знала. Я тебя люблю. Очень-очень!
И крепко обняла гуманного папусю.
Поймать на мормышку
– Александр! Спроси у этого мудака, он ловит на мормышку?
Кому надлежало задать этот тонкий вопрос, я знал точно. А вот как перевести «мормышка» на любой другой известный мне язык – ставило меня в тупик.
Я – это двадцатилетний парень с веселыми глазами и хорошим французским. Любопытствующий господин, которого волнует судьба некой «мормышки», – приемщик огромного заказа, размещенного Советским Союзом во Франции под названием «ГАЗОДЮК», а один из собеседников – хозяин крупнейшего французского конгломерата, семейного предприятия, целой империи, куда входят банки, сталелитейные заводы, шахты и еще всякая муть, о которой я и не догадывался в ту пору.
За три дня до этого мне позвонила моя приятельница переводчица Зинка и сообщила шепотом, что она заболела. Я слегка обомлел от страха, так как до этого дня не болел ни разу, и на всякий случай сказал, что у меня пока все в порядке. Зина-переводчица отшепнула в ответ, что я клинический идиот, так как она простудилась и потеряла голос, а то, что было два месяца назад, надо забыть, и вообще она любит своего мужа, чудного человека, бухгалтера по национальности и француза по профессии, хоть он и старше ее в два раза, а я, скотина, с тех пор не позвонил ни разу, но дело не в этом.
У нее была договоренность с французской компанией на большой переводческий подряд с советскими инженерами-приемщиками. Первый спец уже уехал, а сейчас в Париже главный технарь, и французы сказали, что его надо ублажать, холить и лелеять, так как от него зависят несколько сотен миллионов франков капиталистической наживы. А если он подпишет всю приемку, французы осчастливятся так, что всем будет потрясающий «о-ля-ля» в виде серьезного бонуса.
Короче, могу ли я ее заменить, при этом заработать кучу денег и ее благодарность после выздоровления, несмотря на то, что я сволочь и скотина. Кое-какие аргументы в этом предложении были весьма убедительны, и я согласился.
Отечественный советский инженер Петр Засуля оказался симпатичным голубоглазым парнем 35–40 лет в сером костюме фабрики «Красная швея» и зеленом свитере, который, очевидно, до Финской войны связала крючком его бабушка своему папе. Узел галстука развязке не подлежал, и поэтому за годы пота приобрел траурный оттенок. Какого цвета был сам галстук, сказать было трудно. Но ка-а-а-ак Петр разбирался в технике! Французы ахали и дрожали от страха, боясь, что Засуля в конце концов им сделает «козулю», а не приемку их дорогущего оборудования…
В конце второго дня изучения чертежей и каких-то огромных железяк в трехстах километрах от Парижа, невдалеке от реки Луары, меня пригласили в святая святых – кабинет хозяина.
Холеный маркиз (со сложной фамилией типа Мудэ де ля Ло), в летах, с орденской ленточкой в петличке элегантного костюма, начал с ходу коррумпировать переводчика. То есть меня. Однако бывший министр де Голля явно просчитался со своими тонкими ходами. Не тут-то было, так сказать, не на того напал. И вопрос цены тут был ни при чем. Тут у них вышла неувязочка…
Дело в том, что, несмотря на свой юный возраст, надо отдать мне должное, по принципиальным соображениям коррумпироваться я готов был сразу и без этих французских выкрутасов. В мою задачу входило уговорить Петю все подписать, после этого с ним рассчитаться и уже потом наслаждаться собственными спелыми плодами сочного подкупа. Маркизет был не похож на трепло…
В ответ на мое предложение поставить свою подпись везде где только можно Петр посмотрел на меня внимательно, отхлебнул пива «Кроненбург» и сказал:
– Будет дорого стоить…
– До фонаря, – ответил я. – Как в том анекдоте: грузин передаст билет. Так вот, представь, что я – «передаст». Ты мне говоришь – я передаю маркизке.
– Мне нужен магнитофон Akai, японской сборки, с большими бобинами, стоячий, коричневого цвета. Понятно? Иначе хрена лысого с завитушками! – и победоносно откинулся на плетеную спинку стула местного кафе, с видом, ясно говорящим окружающим: «Нас просто так не возьмешь…»
– Вы далеко пойдете, молодой человек, – подняв тонкую удивленную бровь, заметил мне президент корпорации через полчаса. – Ваш бонус резко увеличивается. Сегодня же и приступим к подписанию. А то все наши банковские кредиты горят синем пламенем…
До конца рабочего дня мы наподписывали тонны каких-то бумаг, к вечеру переехали в столицу и уже в Париже продолжали чего-то подписывать на следующий день.
После того как все было закончено, президент компании поинтересовался, в каком ресторане г-н Zasulia хотел бы сегодня вечером отпраздновать столь плодотворную работу.
– В русском, только. Потому что я их лягушек и улиток с тараканами жрать не намерен, – ответил приемщик инженер Засуля. – Короче. В «Максиме», в нашем. Где магнитофон, едреныть?
Объяснять, что Chez Maxim’s никогда не был русским рестораном, мне было лень, и мы договорились, что я заеду за Петром в его гостиницу на бульваре Распай около шести часов вечера.
Вечнозеленый своим пожилым крючкотворным свитером, Петр встретил меня холодным гневом:
– Обманули, суки! Нет магнитофона. Но ничего. Я им в ресторане сейчас дам просраться.
Я весьма реалистично представил себе эту картину, и мы поехали на rue Royal.
Президента компании в «Максиме» знали очень хорошо. Для нас был заказан большой стол. Хозяин с супругой. Два главных заместителя. Банкир, финансировавший сделку. Со спутницей под видом племянницы. И мы с Петей.
Приемщик был очень расстроен капиталистической подлостью и действительно решил отомстить за бесплатную продажу Родины. Пальцевый выбор отмщения прошастал по правой колонке меню с ценами и остановился на «Омаре в шампанском с легким дождем из черной иранской икры». Что эта галиматья обозначает по-русски, клиент не знал, но дороже на этой странице ничего не было. На закуску, по этой же системе, была выбрана гусиная печенка «Перегор», чуть тронутая горящим «Куантро», в «кровати» из тонко нарезанных фиг, маринованных шефом в «Кальвадосе» 1964 года.
По требованию инженера все это сопровождалось заказом трехсот граммов коньяка «Наполеон» и пива. В ресторане были только хорошие коньяки, поэтому мы остановились на сложной марке французского национального продукта под названием «Пусть козлы принесут самый зашибец типа нашего “Белого аиста”».
– Мог бы и поллитра заказать, – шепнул заговорщически Петя, – но они сразу подохнут от жадности. Лучше закажу два по триста. А потом еще.
Жена президента, холеная шатенка с голубыми глазами и сумасшедшей фигурой, тридцати-пятидесяти лет, заметила мне с очаровательной улыбкой:
– А он очень симпатичный, ваш месье СовьетИк…
Президент в ожидании еды рассказывал про поместье с замком, которое они с супругой получили наконец по наследству, и о том, как дорого стоит поддерживать Шато шестнадцатого века, поскольку оно стоит на реке Луаре, а также как не хочется разрешать местным жителям охотиться в частных угодьях, но ничего не поделаешь: недавно президент страны Жискар д’Эстен принял на этот счет какой-то идиотский закон. А в хорошую погоду на реке можно ловить рыбу большой компанией.
К концу рассказа про Луару «сраный жирный паштет с вонючим инжиром» был съеден, триста коньяка тоже ушли за горизонт, а свежие триста еще не прибыли.
Вот тут-то и прозвучал уточняющий вопрос от русского приемщика «а пропо Шато на реке Луаре»:
– Александр! Спроси у этого мудака, он ловит на мормышку?
Слово «мормышка» переводу из моего словарного запаса не поддавалось, и я слегка напрягся.
– Что говорит г-н Пьер? – заинтересовались французы.
Оценив обстановку, я пошел своим переводческим путем, предложив новую трактовку услышанного:
– Советский специалист хочет пива, – сообщил я собравшимся.
Пиво появилось на столе через мгновение.
Петя чуть удивленно посмотрел на выполненный незаказанный заказ, влил бокал пивка залпом, засосал коньяком со словами: «Градус надо повышать», – вытер рот, выдохнул и снова повторил:
– Так все-таки узнай у этого мудака, он ловит на мормышку?
Услышав уже знакомое звукосочетание «мормышка», французы хором затребовали у стоявшего рядом официанта:
– Пиво! Пиво! Еще пива для господина советского инженера!
Мормышка за общим галльским движением вокруг стола начала потихоньку забываться.
Однако я обратил внимание, что за нами пристально наблюдают в шесть глаз два вышколенных официанта и maitre d’hôtel.
Петр Алексеевич почти не ел, еду скорее портил и расковыривал, очевидно, чтоб не перепродали на другой стол, а в перерывах между глотками пива и коньяка покуривал свою привезенную из СССР «Приму». Клодет, очаровательная супруга президента, назвала «Приму» русским «Житаном» и даже затянулась один раз кровавыми губами гильотины рта. После этого до десерта мы ее потеряли… Петя же курил одну сигарету за другой.
И вот тут-то я и понял, на что смотрит максимовская обслуга. Миниатюрные пепельницы в виде изящной гнутой лодочки в стиле ар-нуво с золотистой буквой «М» внутри исчезали со стола как молодость: незаметно, но быстро. Мало этого, я обратил внимание, что за время ужина любитель омаров как-то распух «в грудях и ближе к тазу» и что отечественный пиджак соседа при малейшем шевелении стал издавать приглушенные материей квакающие звуки совокупляющейся между собой посуды. Движения игроков происходили в следующем порядке: Петр закуривал. Официант ставил пепельницу. Петр стряхивал туда пепел. Пепельница исчезала. Официант опять ставил пепельницу. Петр тушил сигарету. Официант заменял пепельницу с окурком на чистую. Пепельница исчезала. Пиджак вздрагивал. Петр закуривал. И все сначала.
Настало время прощаться. В дверях молодящаяся старушка с вешалки (бывшая «мисс Франс», между прочим) элегантно преподнесла советскому гостю Chez Maxim’s коробочку с двенадцатью пепельницами от ресторана Пьера Кардена. Petit souvenir, так сказать.
На улице камарад Засуля ехать в машине до гостиницы отказался начисто, пробурчав под нос что-то типа: «Чтобы ты и твои козлы мой магнитофон себе в гробешник забрали, уроды косожопые». Я перевел господам, что месье благодарит господ за незабываемый вечер, но особенно, конечно, – прекрасную мадам Клодет. Супруга хозяина тут же пригласила нас провести weekend у них в поместье и порыбачить на прекрасной Луаре. Козлы расшаркались с благодарностью к месье инженеру за проведенное время и чудную компанию. Наш человек смотрел на французов через легкую дымку съеденных шестисот граммов коньяка «Деламан» особой выдержки. Гамма чувств, продиктованная практически украденным «Акаем», была написана на челе Петра, надо полагать, далеко не первого.
Два русскоговорящих человека двинулись по place de la Concorde в сторону Национальной ассамблеи, слегка погромыхивая скоммунизженным фарфором. Неожиданно Петя остановился как вкопанный конь и со стоном: «Все. Писец. Я больше так не могу» – вытащил из-под зеленого свитера блюдо «Максим» величиной со средних размеров кофейный столик. Как и когда блюдо попало в штаны и под свитер магнитофонолишенца, осталось для меня загадкой.
Мы шли по вечернему Парижу и трепались о том о сём. Я больше это занудство слушать не мог и лично пообещал завтра перед отъездом на рыбалку купить идиотский стоячий Akai с бобинами, только чтоб он отстал и не компостировал мне мозг. После французского гнусного накола инженер и на меня посматривал с сомнением и от имени всей газовой отрасли тяжело материл французов, уходя в исторический экскурс негостеприимной страны. Подойдя к отелю, Петя предложил подняться в номер и «охреначить» на двоих мини-бар в отместку врагам за Бородино и пожар Москвы. Так как тяжеленное блюдо пришлось тащить под причитания: «Осторожно давай, очкарик фигов, блюдо дорогое», – переводчику, я согласился на временный отдых. Консьерж, выдавая ключ, сообщил, что господину Засуле произведена доставка неких пакетов, которые были незамедлительно подняты в номер гостя. Мы ждали копий подшитой и подписанной документации и поэтому спокойно отправились наверх.
Открыв дверь, инженер сразу обмяк, как после интима, и в таком состоянии застыл наподобие схваченного льдами ледокола «Челюскин». Весь номер был заставлен картонными коробками. Здесь были пресловутый Akai и кассетники, телевизор Sony и кинокамера с фотоаппаратом. Чего здесь только не было! Создавалось впечатление, что НЕКТО зашел в магазин и купил все, что там было. По одной штуке. En toute simplicité. Для простаты. С ударением на последней букве. Хотя можно и на втором слоге…