– Хоть покатаетесь! – сказал полковник-рикша.
По дороге к ним присоединился Дмитрий и зашептал ему, какие они здесь ужасные и что только при содействии профессора ему удалось обойтись меньшим залогом.
– Чего ты хочешь от евро-фашистского концлагеря, Дмитрий?! Это же money-выжималка здесь.
– Да, порядочки у них тут… Деньги делают, – признал Дмитрий.
Его провозили по длиннющим коридорам, опускали и подымали в просторных лифтах, где прислуга концлагеря испуганно жалась к стенам. Медицинский концлагерь оказался воистину огромен. Неисчислимые толпы служащих концлагеря выглядели бледными и испуганными. Он, путешествуя с ними, пытался вывести их из летаргии рискованными шутками, пока не понял, что у них запрещено разговаривать и с пациентами, и друг с другом. Тогда он заткнулся.
В палате номер шесть ему приказали переодеться – надеть казённое платье: длинные белые чулки аж до паха и распашонку, завязываемую медсестрами сзади. Дали также какие-то нитяные трусы от заведения. И он стал ждать.
Посмотрел на здание, где он жил с Суккубом. Впрочем, тогда она звалась Елизаветой. Нет, голый узкий труп не свешивался через перила балконов, не раздавался глумливый её хохот…
Часам к десяти вечера вновь приехал рикша-полковник, его усадили в кресло в новом его облачении. Он сказал всем, кто его окружал, а это были рикша-полковник, толстая блондинка Елена, Серёга, Дмитрий: «Обрядили, как Цинцинната на казнь». Но никто из них, видимо, Набокова не читал, потому они промолчали. Неначитанные.
Преодолев лифты, коридоры и двери у таблички «Операционная», где скакали красным цветом лампы, рикша-полковник сообщил его охранникам, что «дальше вам, ребята, нельзя».
Охранники ушли, после того как рикша клятвенно обещал им, что вручит мобильник и очки их боссу сразу же после того, как к нему вернётся сознание после операции. Точнее, вручит женщина, должность которой именно предусматривает выполнение этих функций – вручать.
Его сознание к тому времени уже покидало его. Ибо медсестра Лена, подстрекаемая самим профессором, вонзила ему ещё в палате иглу с анестетическим раствором. Ему сказали, что в операционной его подключат уже к серьёзной анестезии.
Очнулся он от резкой боли. Идентифицировал, что это боль от раскалённой иглы. Наклонённая над его задницей головка девушки обернулась, поднялась лицом, и он увидел расшлёпанный простецкий русский носик и такие сладенькие завлекающие мягкие глаза.
Было частично темно, но пятна света здесь и там обнаруживали неодетые фигуры в разных позах, находящиеся на койках. Несколько пятен света были особенно ярки, и туда и оттуда в эти пятна и из них проникали фигурки в белых халатах.
– Я где?
– Вы в реанимации. Вы после операции, – ответил носик. – Пи́сать хотите?
– Ещё не понял…
Внезапно включились его уши… И возникла какофония голосов. Предсмертные хрипы, болезненный храп, как бы ночные крики совы, кашель, кашли… Звуки перекрикивали друг друга.
Он всё понял. Спокойного конца жизни не будет. Демоны, и плохие, и хорошие, ополчились на него, мстя за те тайны их, о которых он сумел догадаться. «Готовься к худшему, старик», – сказал он себе. «Будем готовы», – ответил себе.
Он себя не видел в этом мире темноты и светлых пятен, в мире кубизма и кривых зеркал, движущихся, как призраки на кладбище над могилами. Но выглядел он вот как:
Всклокоченный одной стороной седых волос слева и выбритый с правой стороны череп с тремя отверстиями в нем. Из черепа выходила пластиковая трубка, а по ней высасывалась гнилая кровь гематомы, ибо в крови плавал его мозг. Old punk – подумал он. Ещё он был в медицинских чулках и без трусов.
Он услышал дикие звуки и утопленные глубоко в звуках английские слова. В это время мимо как раз проскальзывала медсестра с расшлёпанным носиком.
– Если нужно, я могу перевести, я английский знаю, и французский знаю, и вообще все языки.
– Спасибо, у нас доктора говорят на иностранных.
Медсестра отошла.
«Боже мой! Я с ней флиртую! „Все языки!“ – неподражаемо. Из черепа через дренажное отверстие льётся гнилая кровь по трубке. Я без трусов. На мне медицинские высокие чулки, как на девке, свалившаяся на одно плечо концлагерная распашонка, а я флиртую. Я в реанимации, чёрт знает на кого похож, видимо, а я флиртую. О, велика ты, сила сексуальности! Час как с операционного стола. Здесь просто ад. Привезли старика, он даже век не может поднять, рот открыт, лежит в центре реанимационной палаты. А я флиртую».
Он улыбнулся в темноте. Потом расхохотался. Тотчас же из глубины этого срежиссированного мрачным каким-то замогильным режиссёром Могилом Серебренниковым появилась она, с расшлёпанным носиком.
– Вам утку дать?
– Не знаю.
– Держите.
– А как ею пользоваться?
– Горизонтально её и в отверстие суйте.
Он сунул безо всякого стеснения.
Демон среди демонов, бес среди бесов, и она – демон. Разве бесы стесняются?
– Не получается? – она естественно наклонилась, чтобы разглядеть.
– Нет, – сказал он, – пока нет, не получилось.
– Это потому, что вы не пили ничего, до операции же нельзя. А с утра вы пили?
– Кофе в шесть утра.
– Ну потом сможете.
Выпрямляясь, она поставила на место, спустила вниз свою грушевидную попу в комбинезончике, под халатом у неё был комбинезончик.
Англоязычная женщина задышала и вдруг завопила на неизвестном языке.
– Пить хочет. Но ей нельзя. Профессор сказал, что ни грамма.
– Все мы тут бесы, и вы, и они, и я.
– Да, – согласилась она, – бесы.
– Земля управляется огненными бесами, вы знаете.
– Да, – кротко согласилась она.
– Они держат в тайне от нас, кто мы и зачем нужны. Нам позволяют только те открытия, которые нас запутывают. А другие не позволяют. То, что кажется нам нашими открытиями, есть лишь то, что позволено бесами. Они не пузатые-волосатые, а сполохи энергии, вы знаете?
– Я знаю.
– Света, там старика нужно обмыть. Принесли.
– Да, Даша, иду!
– Сними халат, запачкаешь. Он очень грязный.
Снимает, обнажив сильную грушевидную попу. Ушла.
Он закрывает глаза. И таки спит.
– Вот, наденьте! Это наши трусы. Простые медицинские. Давайте помогу, приподнимите попу.
Оказавшись на нем, трусы выглядят девичьими.
– Они же женские!
– Нет, они uniseховые. Для обоих полов. Утку дать?
– Давайте.
– Суйте.
Он суёт и журчит. Пытается закрыть утку зелёной крышкой.
– Дайте. Она не должна быть закрыта, утка. Почему так мало?
– Утром пил только кофе…
– Захотите ещё, скажите!
– Света, почему так мало света?
– Вам всем нельзя возбуждаться…
Она подвозит ещё одну ширму, и он оказывается изолирован от остального пространства реанимации.
Медсестра приходит, уходит, приносит утку так часто, зачем? «Мы что-то с ней совершаем, – понимает он. – Без предварительного сговора».
– Суйте. Почему так мало?
– Суйте. Почему так мало?
– Вот, сейчас хорошо.
Ему хочется, чтобы утка была доверху, чтоб она была довольна. Вид сексуальности.
Поутру профессор делает обход. Подходит и к нему, свернувшемуся в клубок, как вольерная обезьяна. Правая сторона черепа соединяется красивой, как конфеты «раковая шейка», прозрачной трубочкой, слой крови, слой воздуха, слой крови, с канистрой с его кровью, пристёгнутой к кровати. С профессором студенты и доктора. В зале реанимации светло. Он ищет глазами её и находит. Она в задних рядах, улыбается чарующей улыбкой простой русской бесовки-медсестры.
– Как себя чувствуете после операции?
– Спасибо, профессор, отлично. У вас такие старательные здесь сестрички.
Она лукаво улыбается в заднем ряду.
– После завтрака вас переведут в стационар.
Профессор уходит, толпа около его кровати рассасывается. Председатель бесцеремонно, мол, «подь сюда, ты!», подзывает медсестру пальцем.
– Тебя как зовут?
– Светлана.
Он услышал, как её зовут, ещё ночью, но ему хотелось подозвать её пальцем, в развязной манере: «Ты, иди сюда!» «Ты, иди сюда!»
Восставшая обезьяна
«После завтрака» затягивалось. Он впопыхах съел невкусную, несолёную рисовую кашку и такой же невкусный, несолёный салат, не стал пить чай, потому что руки у него тряслись и чай мог пролиться на кровать, проглотил сердцевину двух («бриошей»?) комков теста с начинкой из фруктов и стал ждать перевода в «стационар».
Ждал с нетерпением по одной простой причине. Председателя, как важного, известного больного, поместили впритык к местоположению командования реанимацией, к командному пункту.
Столы (два), компьютеры, шкафы и шкафчики с медикаментами, челночно снующие мимо медсестры и доктора, всё это создавало ненужный трафик вокруг него. Он устал от их суеты, спать в таком месте было невозможно, тем более профессор объявил его переезд в стационар «после завтрака».
К тому же Председатель чувствовал себя зверем в зоопарке. И если зверь хотя бы мог встать на лапы и удалиться в заднее помещение, где его никто не будет видеть, Председатель полусидел, полулежал у всех на виду, в нелепом шутовском одеянии: в чулках и в распашонке, в по виду девичьих больничных трусах. Полголовы обриты, из головы идёт красно-белый шланг, направляясь к флакону, притороченному справа к краю кровати.
Между тем сменилась обслуживающая команда, её возглавляли особенно отвратительная Фаина Ивановна, женщина со злыми чертами упитанного лица, обрамлённого в каре черноволосой причёски, и сгорбленный, с движениями посетителя ТЦ «Европейский», – Рустам. Фаина Ивановна занялась тем, что вначале объявила о пропаже из компьютера неких данных о больных (или может быть даже об одном больном), и вся команда начала неистово искать эти данные. И в компьютере, и в бумажном виде – они обшарили все шкафы. Между тем больные харкали, стонали, сопели и были предоставлены сами себе.
«Все это выглядит как Дантов Ад. А Фаина Ивановна и Рустам – демоны», – отметил Председатель. В Аду, впрочем, отшторили окна и успели впустить дневной свет.
Не найдя данных, Фаина Ивановна обвинила в их сокрытии предыдущую смену: в частности медсестёр Свету и Дашу. За ними пошли, видимо, туда, где персонал переодевался, в надежде, что они ещё не покинули центр.
Пока их не привели, Председатель услышал нелестную характеристику его медсестры. Он узнал, что живёт она в области и что у неё есть ребёнок, прижитый неизвестно от кого, и что девушка легка на знакомства, понимай случайные связи.
«Так я именно такой её и понял», – сказал себе Председатель, именно поэтому и позвал: «Ты, иди сюда!»
Привели Свету. Она переоделась. На ней были зелёные брюки, ещё более подчеркивающие грушу её попы и очень неплохую при этом длину ног. Ну потому что увлекательных поп немало, а если ножки не длинны, то девочка выглядит приземистой. Председатель подумал, что у Светы, должно быть, нежный чуть вспухший живот, и даже вздрогнул от нахлынувшей похоти.
Они там ссорились, но нежная медсестра правильно не распалялась, а что-то ворковала убедительное в ответ. Ушла. Фаина Ивановна и Рустам залезли в компьютер и долго шарили там, обмениваясь нелестными ремарками о моральном облике Светы и Даши. На побегушках у них была совсем по виду школьница, звали её Мария. По тону фраз, брошенных Рустамом Марии, Председатель вычислил, что Рустам совокупляет эту Марию, что она этим фактом гордится и служит ему верой и правдой, возможно, отключит больного от жизненно важных капельниц, если Рустам прикажет. И в тюрьму пойдёт ради него.
Когда бесовка Фаина Ивановна ушла в подсобное помещение (Председателю были видны там матрацы, на них, он предположил, члены дежурной команды реаниматоров могли при необходимости отдохнуть, забыться сном на час-другой), Председатель обратился к демону Рустаму:
– Пора меня переводить, амиго!
– Я должен померить вам температуру, давление.
– Ну так я готов…
Кавказцы обычно разговаривают с русскими с этаким пренебрежением. Щепотка пренебрежения прозвучала и в голосе Рустама.
Не спеша Рустам остановил компьютер, в котором он продолжал шарить, и принёс измеритель давления. Не спеша напялил измеритель Председателю на руку, надул повязку, измерил.
– Ну как?
– Удовлетворительно.
– У вас тут как в тюрьме!
– Почему?
– Там тоже ждешь всё время конвоиров, когда они соизволят привести или отвести тебя. Нельзя ли побыстрее? Я ведь уже разместился в палате шесть, там у меня вещи, чего я тут, как дикий зверь, по койке мыкаюсь.
– Мы должны оформить ваш перевод из реанимации в стационар, – сообщила бесовка Фаина Ивановна, появившись.
– Так оформляйте…
– Я освобожусь и отвезу вас. (Рустам.)
– Вы можете отсоединить меня от кровати, наконец?
Рустам наклонился над пристёгнутым к кровати флаконом, очевидно, не особо соображая, как его отстегнуть. Бесы Рустам и Фаина Ивановна, дошло до Председателя, пусть и числились докторами, по сути исполняли функции нацистов-нормировщиков, считали работу, выполняемую медсестрами, загоняли сведения в компьютер. Отстёгивать Рустам не умел либо, исполняя обязанности нормировщика долгое время, забыл, как это делается.
– Смотрите, там нужно повернуть ремешок так, чтобы он прошёл в пазы. Увидели?
Флакон отстегнули. Председатель зажал его в правой руке, так как в левой у него был мобильный телефон.
Рустам отошёл в боковую комнату, так что стал не видим с койки Председателя. Туда же вошёл бородач в синем халате, и они там забубнили. Председатель надеялся, что бородач пришёл, чтобы затолкать его койку в лифт и доставить в палату шесть стационара.
Ничего такого. Бородач вышел и ушёл.
Председатель обратился к Марии, бежавшей мимо с постным лицом: «Мария, профессор сказал, что после завтрака меня доставят в стационар. Так переводите же. Уже второй час пошёл после завтрака».
– Мы должны оформить ваш перевод в стационар. (Бес Фаина Ивановна из своего каре укоризненно смотрела на него.)
«Ах ты жирная тварь, кусок нацистки», – подумал Председатель.
– Так делайте же, вы уже час мне талдычите о вашем документе, его можно сделать за десяток минут.
– Мы ещё не померили вам температуру.
– Так меряйте! («Жирная нацистка, – мысленно добавил он. – Делай! Меряй!»)
– Рустам! Рустам!
Подошла Мария с градусником. Глаза у неё были испуганными.
– А где Рустам?
– Поехал встречать больного.
«Ну да, смылся с места назревающего скандала. Чурки, они такие», – подумал Председатель. Померив температуру, все опять застыли.
– Значит, так, – сказал Председатель. – Сколько этажей до стационара?
– Два вниз. (Мария подавленно.)
– Давайте мне сопровождающего, и он меня спустит в стационар.
– Это противоречит нашим инструкциям.
– Тогда везите меня, дьявол вас побери, на кровати.
– Мы не можем переместить вас на этой кровати. (Бесовка Фаина Ивановна.)
– Что?
– Эта кровать принадлежит этому этажу, реанимации, и она не должна по инструкции покидать реанимацию.
…Стали собираться врачи, медсестры, несколько больных. По их виду можно было определить, что они покорны, как приготовленные к закланию на бойне коровы. Но поскольку происходило ЧП, они стеклись и тупо наблюдали за происходящим.
– Я сейчас встану, сам пойду в лифт и доберусь до стационара.
– Вы не должны этого делать. Существует инструкция.
– И что глаголет ваша инструкция?
– Из стационара должны подняться на наш этаж с их койкой, мы переместим вас на койку стационара, и вас отвезут.
– Так где же они?
– Мы им звонили. Ждём!
– Звоните ещё! Мне пробуравили череп в двух местах. Удалили огромную гематому. Я оперирован, я хочу чтобы из вашего Бедлама меня переместили в палату, за которую я заплатил. Я там усну, наконец.
– Мы ждём. Они не спешат.