— Ладно, пусть идет.
И Влайко смирился. Он продолжал донимать сестру, то и дело спрашивал:
— А ты не выдумала?
— Нет!
— А может, тебе привиделось? — спросил Йоле и подмигнул Рыжему, намекая на болезнь Лены, на ворожбу с расплавленным оловом.
— Нет, не привиделось, все было на самом деле, — твердо сказала она.
Обернувшись, встретилась взглядом с кошачьими глазами Рыжего. Он улыбнулся — или ей это показалось? Все равно приятно, даже если и показалось. «Кажется, он один мне верит».
Выйдя на открытое пространство перед шоссе, остановились, пораженные, при виде вытоптанной земли, по которой прошло множество людей.
— Вот это да! — присвистнул Влайко. — Как будто прошла целая армия!
Ребята наклонились, разглядывая следы ног и копыт, валявшийся всюду навоз.
— Наверно, оттуда, с Сутески[4], — серьезно сказал Влайко.
— А ты откуда знаешь? — вскинулся Йоле, которого раздражало, что Влайко всегда знает что-то такое, чего не знает он.
— Знаю — и все, — упрямо ответил Влайко.
— Ну откуда, откуда? — наступал Йоле.
— Отец мой сказал!
— Подумаешь, твой отец, — пренебрежительно заметил Йоле, отворачиваясь.
— Он верно говорит, — вступился за него Рыжий. — И мой дядька рассказывал, что после сражения оттуда все время идут войска.
— Те, кто в живых остался, — добавил Влайко.
Йоле снова на него набросился.
— Что ты имеешь в виду? — Глаза его метали молнии. — Ну, говори!
— Чего ты? — пробормотал Влайко. — Отстань!
Подскочил Рыжий, разнял их.
— Эй, что это с вами? — миролюбиво сказал он.
Лена не переставала восхищаться им. «Как взрослый, — подумала она. — Вон как развел их — точно молодых петушков». И улыбнулась.
Влайко расхрабрился, видя, что Рыжий взял его под защиту.
— И нечего воображать! — сказал он. — Ведь это Райко партизан, а вовсе не ты!
— Не трогай Райко! — взвился Йоле. — А то я тебе морду расквашу!
Рыжий опять встал между ними.
— При чем тут Райко? Я говорю о тебе, — выпалил Влайко. — Тебе завидно, что я знаю больше тебя.
— А я знаю, откуда у тебя эти сведения, — не сдавался Йоле.
— Ну откуда, откуда? — повторял Влайко, но в глубине души ему было обидно, так как он понимал, что Йоле намекает на его отца.
— Да что это на вас нашло? — снова вмешался Рыжий. — Перестаньте, хватит!
— Вы как два осла — все друг друга лягнуть норовите, — презрительно сказала Лена. — Смотреть противно… — Она повернулась к Раде, позвала: — Пойдем вперед. Пусть себе дерутся.
Шарик побежал за ними. Йоле и Влайко с Рыжим потянулись следом.
Подойдя к месту, откуда было видно шоссе, они выглянули из-за кустов орешника.
— Вон там, внизу. Внизу… — тихо сказала Лена, чувствуя, как учащенно забилось сердце. В этот момент вдали послышался какой-то шум. Ребята как по команде попадали на землю, уткнувшись в траву. Шум мотора становился все громче. Машина с ревом пронеслась по шоссе и скрылась. Они понемногу успокоились, но продолжали лежать, боясь пошевелиться. Наконец Йоле поднял голову. За ним Рыжий. Они увидели, как машина с двумя солдатами в кузове исчезает за поворотом.
— Давайте вернемся, — предложил Раде.
Но двое старших вдруг с важным видом покачали головой — они и слышать не хотели о возвращении. Ведь тут была Лена. Что она подумает?
— Нет, назад не пойдем, — упрямо сказал Йоле, вскакивая.
Он огляделся вокруг с таким видом, будто все здесь принадлежало ему, будто он здесь самый главный. За ним встали Рыжий, Влайко и Раде с Леной.
— Никого не видно, — внушительно произнес Йоле, окинув взглядом пространство, отделяющее их от шоссе. — Пошли!
— Пошли, — поддержал его Рыжий.
Двинулись вперед. Сделав несколько шагов, остановились.
— Вон они! — весело закричал Раде.
Ребята побежали к нему. Значит, Лене не приснилось, она не обманывала, не выдумала. Значит, это правда! Лошадиные трупы валялись по обе стороны шоссе. Держа за руку Раде, Лена подошла поближе, и вновь ей показалось, что на нее смотрит мертвый лошадиный глаз. Она брезгливо отвернулась. А там, на противоположной стороне шоссе, Шарик уже потрошил мертвую лошадь. Лену стошнило.
Йоле и Влайко окликнули их.
— Чего стоите? Слезы, что ли, льете? — закричали они. — Сдирайте шкуру!
Голова кружилась от работы, от летнего зноя, но ребята радовались, что нашли кожу для ремней. И совсем забыли об осторожности.
Тем временем из-за поворота шоссе показалось нечто странное. Ребята застыли на месте, завороженно глядя на приближающееся чудо-юдо. Захудалая лошаденка, двое мужчин, похожих на призраки в военной форме.
Ребята видели разную военную форму, но эта была какая-то особенная. Может, все прежние были ненастоящие, а настоящая именно эта? И непонятно, солдаты это или нет?
Двое остановились возле ребят, переговариваясь, показывая на Шарика, морщась при виде вывалившихся лошадиных внутренностей. Один из них кивнул, а другой, опершись на спину своей кобылы, прицелился. Ружье блеснуло на солнце. Ребята замерли. И вдруг раздался вопль девочки:
— Не смейте! Это моя собака! Не смейте!
То ли от ее крика, а может, инстинктивно почуяв опасность, Шарик поднял голову.
И тогда человек перестал целиться в собаку и повернул дуло в сторону девочки. Глаза Лены расширились от ужаса. Это длилось мгновение, но ей показалось — целую вечность. Потом послышался смех, и человек снова прицелился в собаку.
Прогремел выстрел. Шарик пронзительно завизжал. Кобыла, спотыкаясь, двинулась дальше. Двое мужчин тоже пошли, постепенно удаляясь. Вместе с ними удалялся и их смех.
Ребята бросились на землю. Если бы не блестящая гильза, не дымок, идущий от собачьей шерсти, и не Шарик, неподвижно лежащий на обочине, можно было бы подумать, что все это им приснилось.
Партизаны
В деревню партизаны входили колонной, с песней. Йоле узнавал их присутствие издалека — по волнению, которое вдруг охватывало его, и по той радости, что поселялась в душе. В эти дни он чувствовал себя свободным и счастливым, как птица в небе. Безбоязненно пригонял домой овец, не таясь, подобно вору, как приходилось поступать, когда в деревне были чужие.
Уже наверху, на пастбище, он начинал гадать, сколько их всего, сколько среди них девушек, сколько у них винтовок, сколько раненых. И заранее радовался, мечтая, что кто-нибудь подарит ему карандаш.
Вот и сейчас он подходит к Рыжему и, сияя, говорит:
— А мне карандаш подарят! — Радостно всматривается он в растянувшуюся колонну вступающих в деревню партизан.
— Фигу тебе подарят, — язвительно бросает проходящий мимо долговязый парень. — У них у самих нет, а не то что тебе давать, подпевала!
— Это кто подпевала, а? — как ошпаренный подскакивает к нему Йоле.
Обидно ему не столько из-за «подпевалы», сколько из-за самой мысли, что, мол, у партизан у самих ничего нет.
— Подпевала, подпевала! — дразнит долговязый и добавляет: — Овечье дерьмо ты получишь, вот что!
— А ну, подойди-ка! Вот ты у меня действительно получишь!
Йоле принимает борцовскую стойку, поджидая обидчика. А тот словно только того и ждал.
И опять вокруг сгрудились ребята, наблюдая за поединком, и опять Йоле старается доказать этим дурням, что он сильнее. Ему трудно понять, как они могут быть настолько глупы, чтобы раз и навсегда не запомнить: нечего им с ним тягаться, все равно он сильнее всех. Сколько раз можно это доказывать?!
Но он не прочь побороться. Ему даже нравится. Есть чем заполнить время перед тем, как идти домой, а заодно он покажет этому зеленому[5], кто такие красные и насколько они сильнее.
— Дай ему как следует, Буде! — подзадоривают длинного приятели. — Ты же выше!
«Да будь ты хоть вдвое выше, это тебе все равно не поможет», — думает Йоле, крепко зажав парня.
— Держись, Йоле! — слышит он голоса своих. — Не сдавайся!
Скорее небо упадет на землю, чем он даст себя победить. Это ведь борьба партизана с четником.
Йоле все крепче сжимает кольцо рук, делает резкое движение плечом, и вот уже длинный обмяк, а в следующее мгновение лежит на спине. Йоле — сверху. Его друзья ликуют. Йоле почему-то кажется, что эти восторженные возгласы слышат там, внизу, пришедшие в деревню партизаны. Ему того и надо. Довольный, он отпускает побежденного со словами:
— А карандаш мне все-таки подарят, понял? — И на всякий случай добавляет: — Или половину карандаша.
— Да плевал я, что тебе подарят твои партизаны, — со злостью говорит длинный, поднимаясь и отряхиваясь.
— Мне всегда что-нибудь дарят, — продолжает Йоле. — А тебе что дают твои четники? — поддразнивает он.
— Так я тебе и сказал, — бросает в ответ долговязый и уходит прочь.
— А у него есть целая сумка патронов, — отвечает вместо него какой-то маленький мальчик, убегая вслед за длинным.
Целая сумка патронов… Йоле с Рыжим переглянулись.
— Кто же ему дал патроны-то, чтоб он провалился? — спрашивает Йоле Рыжего, когда они гонят домой овец.
— Да кто ему даст? Стащил небось, — высказывает предположение Рыжий.
— Стащил, говоришь? — задумчиво повторяет Йоле и многозначительно смотрит на Рыжего.
— Конечно, — отвечает Рыжий.
Оба замолчали. Ребята гурьбой шли рядом с ними.
— Я знаю, кто такие пролетарии, а ты — не знаешь! — слышится детский звонкий голосок.
— Ну, кто?
— Это те, которые пролетают по деревне, — уверенно отвечает мальчик.
Лена рассмеялась. Рыжий обернулся, взгляды их встретились. Ее улыбка почему-то сразу же погасла.
Вечером Йоле и Рыжий ходили по дворам, с любопытством подсаживались к бойцам, которые чистили оружие. Ребята спрашивали, как его разбирать, как стрелять. Хотелось хоть немножко подержать винтовку в руках.
— Только подержу, — попросил Рыжий какого— то усача. И тот ему дал. — До чего ж красивая! — с таким восторгом сказал Рыжий, что партизан улыбнулся.
«Если бы ее выпустил из рук четник, с каким удовольствием я взял бы ее себе», — думал мальчик, возвращая винтовку хозяину.
А Йоле тем временем разглядывал итальянскую винтовку. Примерял ее, прикладывал к плечу, целился.
— Хочешь быть партизаном? — спросил у него какой-то боец.
— Конечно! — не задумываясь, ответил Йоле. — Да только вот мама не пускает.
Партизаны дружно расхохотались.
— Ну что смешного? — заступилась за Йоле девушка-партизанка. — Он правильно ответил.
Она ласково погладила мальчика по голове, а потом взяла за руку и повела с собой. Йоле без возражений пошел. «Какие глаза у нее красивые, — думал он. — И какая мягкая ладонь».
Девушка привела его в палатку — уже при входе Йоле понял, что здесь царство медицины. Пахло карболкой, йодом, еще какими-то лекарствами. Запахи были ему неприятны, но ради этой чудесной девушки мальчик готов был и потерпеть.
— Как тебя зовут? — спросила она, роясь в санитарной сумке.
— Йоле, — ответил он, засмотревшись на ее глаза.
— Хорошее имя, — проговорила девушка, доставая из сумки пакетик с конфетами. — На, держи. — И протянула ему пакетик. — Это тебе.
— Не надо, спасибо. — Йоле смутился.
«Видно, считает меня ребенком, который только и ждет, чтоб его угостили конфеткой!» Он снова взглянул девушке в глаза — прекрасные, синие-синие, как цветущий лен.
— Прости, Йоле. Я думала, ты еще маленький, а ты, оказывается, уже взрослый. — Она лукаво смотрела на него. — А ты случайно не куришь?
Мальчик покачал головой.
— Ну вот, все время ошибаюсь! — звонко рассмеялась девушка. — Не куришь — значит, еще не большой, а не хочешь конфет — значит, уже не маленький.
— Я большой, — ответил Йоле. — Старший в доме. Только вот не курю.
— A-а, вот как, — сказала она, закуривая. — Потому мать и не пускает тебя в партизаны?
— Да. И еще из-за Райко.
Она села напротив, разглядывая его.
— Кто этот Райко?
— Мой старший брат. Ушел в партизаны и погиб на Неретве.
Рука, в которой она держала сигарету, задрожала. Девушка молча глядела на него, в глазах ее стояли слезы.
— Вот оно что, — сказала она взволнованно и встала.
Какое-то время она ходила по палатке из угла в угол, потом остановилась у входа. Долго стояла, задумавшись, курила. А мальчик смотрел на нее, такую непохожую на всех остальных женщин! Ее непокрытая голова… Он никогда не замечал у деревенских девушек этой нежной линии шеи. Как будто они специально скрывали ее.
— А тебя как зовут? — спросил Йоле.
Девушка, уже успокоившись, обернулась к нему.
— Дарья.
— Дарья, — повторил мальчик, и это имя нежным звоном отозвалось в его груди. — Какое странное имя, — сказал он. — Я такого и не слышал.
— Это русское имя, — пояснила она. — Мое имя — Дара, но товарищи прозвали меня Дарьей. Говорят, так красивее.
— Да, — согласился мальчик. — Я тоже буду тебя так называть.
Ему очень нравилась и она, и ее имя.
Девушка улыбнулась.
— Хорошо, Йоле.
Взглянув на часы, она удивилась, что прошло так много времени.
Он встал. Взгляд Дарьи упал на пакетик с конфетами, она улыбнулась.
— Мне надо придумать что-нибудь, какой-то более подходящий для тебя подарок, Йоле.
Стояла теплая лунная ночь, наполненная стрекотанием кузнечиков и пением лягушек. «Разве можно поверить, что сейчас — война?»— подумал мальчик.
— Ты мне не рассказал, как вы живете, — сказала Дарья.
— Да так… — Йоле пожал плечами.
Назавтра Дарья с подругой пришла к ним в гости. Йоле удивился и разволновался.
— Ничего, Йоле, не суетись. Садись, Мила, — сказала она подруге с таким видом, словно бывала у них бог знает сколько раз, и завела разговор с матерью.
Йоле и Раде сидели в углу.
Партизаны заходили в деревню и раньше, видел он и девушек-партизанок, но она, эта Дарья, — особенная, непохожая на всех остальных. Но, может, те девушки из Крайины были такими же, как и их деревенские девчата, — и по говору, и по манере держаться, — вот он и воспринимал их как своих, местных.
А Дарья и говорит по-другому, и выглядит не так, даже смеется иначе.
Партизаны стояли в деревне неделю. Это было для него самое счастливое время за всю войну.
Целыми днями Йоле вертелся возле них. А точнее, возле Дарьи и ее санитарной палатки, помогал ей. И дров наколет, и воду принесет, и бинты вместе с ней перемотает.
И партизаны им помогали. У самих почти ничего не было, но то, что имели, делили с ними поровну. Партизаны как бы поставили их семью на довольствие, и Йоле с таким аппетитом уплетал их еду, будто никогда не ел ничего вкуснее. В обществе Дарьи и Милы ожила и мать. Девушки продолжали навещать ее, и она воспрянула духом.
— Какие славные девчата, дай им бог здоровья, — говорила мать. — Прямо как дочери.
Она старалась угостить их чем могла: то нальет кружку молока, то кусок пирога отрежет. «Кто знает, где теперь их матери, наверное, переживают за них».
А Йоле все больше привязывался к Дарье. Как собачонка, всюду следовал за ней.
Наградой мальчику был ее звонкий смех или истории, которые Дарья с удовольствием ему рассказывала.
Вот и сейчас он сидит напротив, смотрит, как она чинит одежду какому-то партизану, и спрашивает:
— Дарья, а Россия далеко?
— Далеко, Йоле, — отвечает девушка и наклоняется, чтобы перекусить нитку. И вновь его охватывает волнение при виде нежного изгиба ее шеи. «Что это со мной?» — думает мальчик в растерянности и отводит взгляд. А Дарья рассказывает о России, о подвигах русских партизан, о том, что придет день, когда наши партизаны будут сражаться вместе с русскими.
— До тех пор пока не прогоним фашистов с нашей земли, — завершает она.
Лицо ее приобретает суровое выражение, это уже не прежняя милая, улыбающаяся Дарья, а совсем иной человек… Йоле переводит разговор на другую тему… Ну вот, например, приходилось ли ей ездить на грузовике?.. Девушка смеется звонко, весело.