Обескураженный воевода Пустошкин дал приказ начать следствие и доложил о пропаже денег в Белгород, в губернскую канцелярию.
Провинциальное следствие, тщательно изучив обстоятельства дела, установило, что казенные деньги хранились в деревянном доме канцелярии под караулом сержанта Игнатьева и роты солдат. Как раз перед инцидентом в казну поступила пачка ассигнаций на 25025 рублей из брянской воеводской канцелярии. Брянск в ту пору был в составе Севского уезда и подчинялся севскому воеводе. Пожар, как констатировало следствие, был затеян некими злоумышленниками для хищения денег.
На другой день после пожара цирюльник штатной команды Дмитрий Коновалов принес на квартиру своего товарища, премьер-майора Марка Лосева, пачку ассигнаций, но, поскольку его друга дома не оказалось, продал эту пачку его крепостному Федорову за весьма скромную сумму. Когда же барин вернулся домой, крепостной Федоров показал ему пачку денег, ожидая похвалы. Но напуганный Лосев не только не поблагодарил своего человека, но накричал на него и сдал «опасные деньги» уже на следующий день чиновникам воеводы.
По заключению следствия, это и была брянская пачка на 25025 рублей, но на ней не было прежних обертки и печати, не хватало 13025 рублей.
Власти немедленно арестовали Коновалова, крепостного Федорова и после допроса «со пристрастием» Коновалов сознался в поджоге и воровстве, но, давая «разнообразные показания», сильно запутал следствие.
По соучастию «в воровстве денег и знании о том» были арестованы севские мещане Шкотов с женой, Полунин и купец Донской. Последний получил от Полунина 500 рублей еще до суда и властям не донес.
Долгое следствие вызвало недовольство губернских властей, и белгородский губернатор Свистунов распорядился передать дело в губернскую канцелярию.
Туда же, в Белгород, были отправлены в колодках и все злоумышленники.
В 1775 году Белгородская губернская канцелярия доносила в Петербург в Сенат, что выявила разницу, связанную с похищением, определила проведение «расспросов с пристрастием» и требовала разрешения на проведение пыток при умалчивании подозреваемыми истины.
Сенат, в свою очередь, указом от 6 июля 1775 года предписал белгородскому губернатору Свистунову дать канцелярии скорейшую резолюцию, «стараясь сколько можно, чтобы невинные к напрасному истязанию подвергнуты не были».
Однако лицемерная гуманность Сената не облегчила участи подследственных: избитые до полусмерти «злодеи» Шкотовы и Полунин едва могли говорить на суде. Так и не удалось ни следствиям, ни судам установить, куда девались деньги в сумме свыше 21 тысячи рублей.
Судебное расследование тянулось вплоть до 1784 года, к тому времени уже умерли цирюльник Коновалов (в тюрьме) и премьер-майор М.Лосев (в своем поместье), а крепостной Федоров все еще сидел в заключении.
Наконец, уже теперь орловская уголовная палата, куда передали дело, определила:
1.Взыскать с наследников умершего Лосева 8072 рубля с копейками, поскольку он был воеводским товарищем умершего Коновалова. Взыскать с купца Донского 500 рублей. А остальную сумму в 13025 рублей - взыскать с воеводы Пустошкина за то, что неправильно хранили деньги «в деревянных покоях и плохом карауле».
2.Бывших штатных солдат и сержанта Игнатьева, которого разжаловать в солдаты, за «нестроение» отослать в Белгородский батальон, а участников воровства мещан Шкотова и Полунина отослать без наказания на работу в Херсон. Жену Шкотова - сослать на жительство в Сибирь.
Таким образом, виновниками оказались искренне во всем признавшиеся на судах и следствиях севские мещане, так и не сумевшие «поживиться» казенными деньгами.
Наследники же М.Лосева, возмущенные несправедливостью - ведь их отец способствовал возвращению части денег и выявлению виновников - обратились с жалобой в Сенат.
И лишь 18 июня 1789 года Сенат после долгой волокиты предписал «наместническому правлению отменить взыскание с наследников Лосева».
«Десница», № 29 от 16.07.2008 г.
Р А С П Р А В А П О - Б Р Я Н С К И
Дикий, нечеловеческий вопль прорезал тишину осенней ночи. Караульный капрал Игнатий Колосьев, сидевший на завалинке со своим закадычным другом, резво подскочил и выбежал на площадь. - Пошли прочь, псы поганые! - закричал он. - Вот ужо на миг отойтить не мочно!
Он вытащил из-за пояса толстую дубину и быстро пошел вперед.
Собаки, целая стая, видя приближающегося к ним стража, неохотно отбежали в сторону и, оскалив зубы, стали яростно лаять.
- Ужо погодите, твари премерзкие! - буркнул Игнатий, снимая с плеча длинноствольное ружье. - Тако слово чоловечие не разумеете!
Однако стрелять не пришлось. Хитрые животные, чуя беду, не стали дожидаться большего: с визгом они помчались вперед и скоро исчезли в сырой прохладной мгле.
- Ну, что аще? Даже тако тобе неймется! - сказал со злобой, подойдя к охраняемой преступнице, страж Игнатий. - Даже псов вонющих и тоих зацепила!
Преступница, вернее ее голова, торчавшая из земли, не сказала ни слова: ее глаза, еще час тому назад светившиеся нездоровым огнем, потухли, покусанное собаками окровавленное лицо скривилось и лишь опухшие багровые губы все еще шевелились, выказывая признаки жизни в теле несчастной женщины.
- Живу покамест, - сплюнул куском пережеванного табака рассерженный Игнатий. - Вот ужо силища каковая: месяц цельный во землице сиживает да горюшка не ведает! Коя ужо бы подавно душу Богу отдала, а оная усе не сбирается!
Охранник, измученный стоянием у позорного места, ошибался: несчастная преступница умирала…Ее губы еще шевелились, произнося какие-то неясные звуки, но по лицу пробегали судороги, свидетельствовавшие об ужасных муках, испытываемых крестьянской жонкой Ефросиньей. Она уже не видела своего охранника: перед ее глазами стояли огненные круги и вместе с пульсирующей во всем теле болью она грезила, переживая всю свою прежнюю жизнь.
Вот она, молодая, красивая девица, сидит за столом рядом с женихом - брянским сапожником Семеном. Как не радоваться молодице: ведь ее, крестьянку, взял в жены в сам город Брянск не кто-нибудь, но зажиточный ремесленник, имевший свой отдельный, большой дом!
Вспомнилось красивое лицо молодого Семена: густые пшеничные усы, аккуратная, остриженная бородка, синие, как небо ранней осенью, глаза. - Не обижу тобя, голубица сладкая, - шепчет жених в уши смущенной, раскрасневшейся девице, - тако вовек тобя на руках носить стану!
- Где тама носить! - мелькнула мысль, и яркие краски померкли. Перед лицом умиравшей промелькнуло злое, пьяное лицо Семена. Не прошло и двух лет их совместной жизни, как он стал беспробудно пить, довольно быстро забыл свои клятвы и обещания, данные им невесте на свадьбе и, в конце концов, дошел до рукоприкладства. Бедная женщина не знала, как от него спасаться. Она не раз убегала из брянского дома молодого мужа к себе в деревню. Однако оттуда ее неизменно возвращали назад. - Нетути пути у тобя нынче никуды, окромя дома мужа свово! - говорил Ефросинье разгневанный ее поведением отец.
В ту ночь в начале августа 1730 года Семен был особенно жесток. Ворвавшись в избу, он крушил на своем пути все. - Аще тута ты, сука постылая! - орал он, разбрасывая по всей светлице глиняные тарелки, кувшины, деревянные ложки. - Вот ужо щаса, яловица премерзкая, за усе тобе задам! Такоже по безочадию твому покараю!
Все терпела жалкая Ефросинья: и побои, и ругань, и прилюдное унижение. Но вот попреков за бесплодие не снесла! - Ах, ты, нелюдь! - взвизгнула в отчаянии она. - Тако ты меня во страмоте таковой попрекаешь?! Ужо собя за дрын твой опавший хули!
И она, схватив обеими руками древко ухвата, с силой ударила его железным навершием мужа.
- Ах, ты, сука! - дико заорал тот. - Ну, ужо погоди!
Однако Ефросинья, разъяренная до последней степени, не дала ему возможности придти в себя. - Крак!! - ухват с силой опустился на голову пьяницы Семена. Еще удар - и незадачливый муж с хрипом и грохотом рухнул на некрашеный деревянный пол, обливаясь кровью.
- Ох, что же я наделала?! - вздохнула, приходя в себя и бросая ухват на пол, Ефросинья. Она выбежала во двор и громко закричала: - Ох, соседи, соседи милаи, ужо бегите сюды! Я супруга свово нещастного до смерти убила!
Соседи, ранее с радостью вслушивавшиеся в скандальные крики, доносившиеся из дома злополучного сапожника Семена и даже не пытавшиеся как-то помочь его несчастной жене, теперь сбежались со всех концов, как мухи на кровь.
Никто не сочувствовал невольной убийце. К воеводе немедленно послали вестника со сведениями о случившемся. Из соседнего околотка прибыли мать и отец покойного, его брат и незамужняя сестра. Покойника вымыли, обрядили в погребальные одежды, положили в гроб. Послали за священником.
Окаменевшую, потерянную Ефросинью увели в городскую тюрьму присланные воеводой солдаты.
20 августа в судебном присутствии воеводского управления состоялся суд, продолжавшийся не более часа. После того как местный судебный писарь зачитал пространный доклад о преступлении «крестьянской жонки Ефросиньи», судья, он же подполковник Василий Камышин, задал ей вопрос: - Пошто зло таковое содеяла, да како рука твоя на сие поднялася?
- Сего не помню, батюшка, - ответила, трясясь от страха, преступница. - Ужо не разумела я, чаго творила! Тако бивал меня супруг день кажный да пияный слова непотребные по мне говаривал! Ужо не стерпела я да собя не помнила! Прости меня, чоловек государев да судия праведный!
В зале суда сидели все соседи убийцы, а также близкие родственники покойного Семена. Последние слова Ефросиньи вызвали у них ярость. - Смерть тобе, подлая! - кричали одни. - Да псам, псам ея надобно бросить! - вопили другие.
- Эй, вы, тихо, скоты презренные! - ударил кулаком по столу судья. - Тута вам приговор государев, добр да справедлив: «Ужо закопать злодейку сию Ефросинью в землю на площади Красной по главу самую, во окоп со руками повязанными»! Пущай же тако, до смерти самой сиживает!
- Слава! Слава суду государеву праведному! - закричали едва ли не хором все присутствовавшие в зале, искренне радуясь.
Все это вспоминала несчастная Ефросинья, мучаясь и обливаясь слезами: вот уже прошел месяц как она, окаменев, стояла в холодной земляной яме, умоляя Господа дать ей скорее спасительную смерть. Но смерть все не шла. Лишь с каждым рассветом наступали новые муки: мимо нее проходили брянцы и, осыпая бранью преступницу, плевали ей в лицо, весело смеялись, радуясь ее страданиям, и пытались ударить ее по голове камнем или палкой. Но стражники, стоявшие у головы осужденной круглые сутки, не допускали к ней горожан слишком близко. А это было непросто! Приходилось в дневное время выставлять на охрану целый отряд. Лишь ночью убийцу охранял только один стражник. Но и здесь была опасность - бродячие собаки…
Вот почему капрал Игнатий был особенно озлоблен в этот мрачный день 22 сентября: ему просто надоело отгонять от головы преступницы сбежавшихся со всех сторон собак. А когда те, наконец, разошлись по сторонам, ему не удалось спокойно посидеть с приятелем за углом после выпитого стакана сивухи.
- У, сука, - бурчал караульный, отдых которого был так неожиданно прерван, - такоже нетути покою от тобя нисколечки!
Неожиданно Ефросинья подняла голову и что-то прошептала. Тут же ее лицо скривилось, дернулось и окаменело.
- Никак преставилась?! - с радостью выкрикнул капрал Игнатий. - Господи, слава Тобе, наконец-то!
Наутро в воеводской канцелярии подьячий Степан Лаврентьев писал под диктовку донесение караульного. «Сего 1730 года, августа 21-го дня, в Брянске на площади вкопана была в землю крестьянская жонка Ефросинья за убивство до смерти мужа ея. И сего, сентября 22-го дня, оная жонка, вкопанная в землю, умре…» Подьячий Степан ухмыльнулся, посыпал надпись песком, стряхнул его и, аккуратно держа в руке донесение, вошел в комнату воеводы. Вскоре оттуда донесся громкий хохот, а затем подьячий вернулся назад с бумагой, в углу которой было написано: «Отдать к повытью и сообщить к делу, а показанную умершую жонку, вынув из окопу, похоронить и в колодничьем списку под именем ея отметить и в Севск в провинциальную канцелярию о том рапортовать. Подполковник Василий Камышин. Приписал Андрей Богданов».
Так, документ за № 804 от 22 сентября 1730 года отправился в уездный Севск, где был одобрен и похоронен в прочих деловых бумагах.
«Десница», № 30 от 30.07.2008 г.
БРЯНЦЫ НА КУЛИКОВОМ ПОЛЕ
Августовским утром 1380 года из брянской крепости выехали верхом на конях два князя - братья Дмитрий Ольгердович Брянский и Андрей Ольгердович Полоцкий со своими преданными боярами. Маленький отряд направлялся в сторону Десны, где раскинулись шатры их двухтысячного войска. С крепостной стены прозвучал призывный сигнал боевого рожка, разбудивший палаточный городок, который сразу же пришел в движение. Возле городских стен стояли одетые в лучшие одежды брянцы: женщины махали платками, мужчины кричали здравицу князьям, а старики молча вглядывались в даль.
Многие горожане лили слезы, предвкушая тяжелые потери, возможную гибель воинов и самого князя: Дмитрию Ольгердовичу все никак не удавалось прочно осесть в Брянске. Два года тому назад он был изгнан из этого города великим князем литовским Ягайло и отсиживался в Трубчевске. В 1379 году во время похода на Литву московские полки, в составе которых пребывал и родной брат брянского князя Андрей Ольгердович со своей дружиной, осадили Трубчевск и, прислушавшись к совету брата, Дмитрий Ольгердович сдал город московскому войску, а сам, как и его брат Андрей, перешел на службу к великому князю Дмитрию Ивановичу Московскому. Последний высоко оценил этот поступок брянского князя и дал ему в «кормление» Переяславль.
Великий князь литовский Ягайло был очень этим встревожен. Опасаясь массового перехода своих вассалов на сторону Москвы, он возвратил Дмитрию Ольгердовичу Брянск.
Но брянский князь, вернувшись в свой удел, не забыл «почету и ласки» Дмитрия Московского, и когда возникла угроза московской Руси от татар, он, как настоящий друг, пошел на помощь своему покровителю.
А все началось с трогательного письма его брата Андрея Полоцкого, приведенного в летописи, которое было прислано с тайным гонцом в Брянск.
- Как ты знаешь, брат, - писал князь Андрей, - наш отец Ольгерд оттолкнул нас от себя и возненавидел за то, что приняли веру православную, поэтому Бог принял нас, как отец и создатель, так останемся же вечно в святой вере и пойдем на помощь великому князю Дмитрию и всему христианскому народу против поганого царя Мамая.
Дмитрий Брянский, прочитав послание, «умилился со слезами» и дал ответ: - Готов на деле, брат, идти с тобой со своим войском, которое я собрал на дунайских татар, а дорога наша лежит на север к Дону и пойдем до великого князя Дмитрия.
Так, брянское войско, включив в свои ряды полоцкие рати Андрея Ольгердовича, пошло на великий подвиг - на смертный бой с полчищами Золотой (Кыпчакской) Орды вместе с великим московским князем Дмитрием, осмелившимся бросить вызов всесильному Мамаю.
Брянское войско шло сначала на запад, по Большой Смоленской дороге, а затем повернуло на юг - в сторону рязанских земель. Почти в то же время из Москвы по Коломенской дороге двинулись войска Дмитрия Ивановича Московского.
В начале сентября в местечке Березуй «за 23 поприща от Дона» с московской ратью соединились брянский и полоцкий полки. Общая численность московского войска достигла сорока тысяч человек!
Сбор такой рати был делом нелегким! Достаточно сказать, что великий князь московский был вынужден даже снимать вооруженную охрану с монастырей! Так, в войско были призваны дружинники его вассала, Романа Михайловича Молодого, владевшего Брянском до захвата города Литвой в 1363 году - братья-бояре Пересвет и Ослябя, охранявшие в Радонеже монастырь Св.Троицы. Сам игумен Сергий благословил их на подвиг!