Онфим стоял в первом ряду, плечом к плечу с одной стороны с мужем Милуши, а с другой – с Сувором. Тут были богатыри и из Смоленска, и из Ростова, и из Чернигова, и других десятков городов и весей…
Половецкие всадники быстро приближались.
Навстречу им, с удаляющимся свистом, хлынул обильный косой ливень темных стрел, выбивший из седел немало вражьих воинов.
То постарались дружинники с крыльев да стоявшие позади пешцы.
Но и спереди тоже ударил смертоносный град.
Старые щиты вдребезги разнесло бы от не ведающих преград и пощады каленых стрел 96 половцев. Но новые, нарочно обитые по приказу Мономахом железом, выдержали! Благодари, Милуша, князя, за такую заботу о своем муже! Онфим вместе с другими пешцами слышали только, как бессильно ударяются о выставленные ими перед собой большие щиты жала смертоносных стрел…
А за стрелами с дикими криками и устрашающим воем навалились и сами половцы…
Их натиск был страшен.
Ржание коней, лязг металла, людские вопли смешались в сплошной оглушающий шум.
Словно ураган, ломающий вековые деревья, пыталась смять лес выставленных против них копий и повалить самих держащих их людей половецкая конница.
Но пешцы стояли, не поддаваясь ни на шаг. И если кто из них падал, его место тут же занимал один, а то и два стоявших за ним воина.
– Держись, Онфим! – поднимая коня вместе со всадником на копье, натужно хрипел Сувор, успевший по дороге сдружиться с переяславльским кузнецом и даже померяться с ним на ладье силой.
– Держусь! – хэкал тот, тоже вздымая на воздух тщетно силившегося дотянуться до него саблей половца.
Не отставал от них и Милушин муж.
Не отставали и остальные…
Если где и продвигались половцы на несколько шагов, то следующие шеренги, на которые они натыкались, снова останавливали их и отбрасывали обратно.
Лучшие половецкие воины, ни ростом, ни статью не уступавшие русским богатырям, прилагали недюжинные усилия, чтобы хоть где-нибудь разомкнуть и прорвать строй неуступчивых пешцев.
Один из таких батыров, расталкивая своих соседей, набросился на Сувора, которому и без того приходилось отбиваться от двух наседавших половцев. Батыр обрушил на него страшный удар своей кривой саблей. Но Сувор, пробив насквозь копьем ближайшего врага, сумел отразить и этот удар затрещавшим щитом. Батыр замахнулся для нового удара. Но тут, к счастью, на выручку вовремя подоспел Онфим. Он с хрустом вогнал свое копье в бок могучего половецкого коня, а Сувор, схватив обеими руками боевой топор, принялся наносить батыру сокрушительные удары, от которых нельзя было защититься ни щитом, ни саблей, ни тем паче, как попытался тот сделать напоследок, стальной боевой рукавицей…
Взмахнув руками, искромсанный половец грохнулся на землю вместе со своим осевшим конем.
Не останавливаясь, Сувор так же расправился и со вторым врагом, распластавшимся рядом с батыром.
Но тут же из-за него вылетело сразу несколько новых всадников…
Сувор едва успел подхватить свое копье и встретить их – одного, второго, третьего…
А вскоре уже и ему надо было выручать Онфима, пока тому передавали новое копье взамен сломавшегося старого…
Мономаху и его окружению хорошо было видно, как упорно стоят, словно крепостная стена, русские пешцы.
Изо всех сил бросались на них половцы, но те выстояли, заставив волну первых всадников приостановить свое страшное движение. Сзади на нее нахлынула, напирая и давя своих же, вторая волна.
Половецкое воинство смешалось, чуть отхлынуло…
И снова ринулось вперед.
Теперь его вело одно лишь яростное отчаяние, и от этого второй натиск оказался еще более страшным, чем первый… Судя по замелькавшим в гуще половецкого войска блестящим доспехам и стягам, уже сами ханы ринулись в бой. И гибли один за другим…
На какое-то мгновение показалось, что пешцы не выдержат. Разорвут строй. Прогнутся.
Побегут.
– Княже, не пора ли ударить и нам?! – не выдержав, воскликнул в волнении Ставр Гордятич.
Он уже с готовностью схватился за рукоять своего тяжелого меча и с вопросительной мольбой посмотрел на Мономаха.
Но тот только сдвинул брови и снова устремил свой взгляд туда, где решался исход сражения.
А там русские пешцы, как ни трудно пришлось им, и на этот раз выстояли и заставили вражью конницу опять смешать свои ряды.
Половцы снова отхлынули назад и, толпясь, закружились по полю. Но их скачка была уже совсем не такой бешеной, как перед началом битвы.
Тут уже даже молодым дружинникам, для которых этот бой был первым, стало видно, как устали их кони.
А какой половец без коня? Не зря тогда говорили, что степняк не сделает без него и двух шагов…
Половецкое войско в третий раз двинулось на строй русских пешцев. Но теперь шло оно вяло, как в спячке. Ноги их вконец обессилевших коней подгибались, и напрасно всадники нещадно стегали их своими плетками…
Расчет Мономаха пойти в Степь ранней весной, а не осенью, оказался верным.
Наблюдая за боем, он словно провел видимую лишь ему одному черту и, как только половцы переступили через нее, произнес первые слова за все это время:
– А вот теперь – пора! С Богом!
И тут же княжеские дружины, дождавшись наконец своего заветного часа, как два крыла огромной птицы, ринулись на окончательно растерявшихся половцев.
Увидев это, пешцы вытащили длинные боевые топоры и, взмахивая ими, сами двинулись на врага, круша с каждым ударом половецкие головы…
Это было начало победы для русской рати и конец для ее врага. Половцы окончательно не выдержали, дрогнули и – уж такова их натура, если не удалось смять врага первым ударом, то сразу в их войске начиналась паника, – бросились прочь…
Двигаясь в заметно поредевшем ряду пешцев, Онфим шел вперед по-прежнему рядом с Сувором и Милушиным мужем.
Шли не торопясь, так, как велел им сотский.
Неожиданно среди множества вражеских тел Онфим вдруг заметил пронзенного стрелой молодого половецкого воина, совсем еще отрока. Судя по одежде, это мог быть сын какогонибудь хана. Он лежал рядом с убитым конем, почему-то прикованный к его седлу стальной цепочкой, и только каким-то чудом не был затоптан копытами только что промчавшейся здесь сначала половецкой, а затем и русской конницы. Наверное, хан так заботился о сыне, боялся, чтоб не потерялся в бою, да все равно потерял, решил Онфим.
«Надо же – даже их дети вышли на оборону своих вежей!» – хмурясь, покачал он головой.
Черты перепачканного грязью и, то ли своей, то ли чужой, кровью лица убитого показались ему больше русскими, чем половецкими и даже чем-то немного похожими на пропавшего Славку…
«А может, это из наших, русских, выкормленный с младенчества этими волкамиполовцами, как звереныш?» – подумал он и вдруг заметил, что юноша вроде бы как приоткрыл глаза и пошевелился. Такой, не задумываясь, может метнуть в спину кинжал, тут 98 же промелькнуло в голове Онфима. Нет, решил он, лучше ударить лишний раз даже мертвеца, чем погибнуть по глупости. Онфим поднял топор, но не успел замахнуться, как половецкий юноша неожиданно сел и, отбросив подальше зажатую под мышкой стрелу, Славкиным голосом окликнул:
– Онфим! Онфимушка! Не убивай! Это же я – Славко!!
– Тьфу ты, Славко! Опять ты? Живой?! – опешив поначалу, обрадовался Онфим.
– Эй, ты чего? – заметив, что он приостал, окликнул Милушин муж.
– Да ты посмотри, кто тут! Славко!
– Как! Наш? – удивился Милушин муж и, наклонившись, заботливо спросил по-прежнему остававшегося на месте отрока: – Ты что – ранен?
– Да, кажется… нет!
– Откуда ты здесь взялся?
– После, после расскажу! – отмахнулся Славко и попросил, показывая на стальную цепочку: – Сначала освободите меня от нее! Сможете?
– Да что ж мы не кузнецы, что ли? – слегка обиделся на такой вопрос Онфим, но даже им с Милушиным мужем пришлось немного повозиться, чтобы перерубить эту цепь.
– Крепкая! Хоть и тонкая… – подивился Милушин муж, разглядывая ее в своих могучих руках. – На востоке ковали. Может, даже в Дамаске!
– Хорошая работа! – подтвердил Онфим, протягивая отроку цепь. – Держи на память!
Но Славко, даже не поглядев на нее, вскочил на ноги. Не хотелось ему ничего иметь такого, что бы напоминало ему о Белдузе. А вот отомстить ему за все он все же сумеет! И прямо сейчас!
– Эй! – закричал он скакавшим мимо русским всадникам: – Белдуза еще не поймали?
– Да как же его теперь узнаешь? – сокрушенно покачал головой один из них. – Говорят, он свой наличник с себя снял!
– Зато серый плащ, греческие доспехи со львом на груди да зеленые сапоги оставил! И воон в ту сторону поскакал! – Славко показал пальцем на один из далеких холмов.
– Ну, по таким приметам да твоей указке мы его живо найдем! – обрадовались дружинники, разворачивая коней.
– И найдут! – с облегчением выдохнув, убежденно сказал недоуменно переглянувшимся кузнецам Славко. – А теперь пошли, смотри, как мы уже от своих отстали!
Он поднял с земли половецкое копье и, грозно выставив его перед собой, с сияющим видом, самым быстрым шагом, почти бегом пошел рядом с Онфимом и Милушиным мужем.
– Куда идем хоть? – спросил он, готовый идти с такими богатырями, да еще и в бою, хоть на край света, и неожиданно услышал:
– За добычей!
– Что-что? За чем?.. – разочарованно переспросил Славко.
– За добычей! – повторил Онфим. – Сотский сказал, что скоро половецкие вежи, а там много всякого добра. Хотя мне чужого не надо! – сплюнул он. – Я и своими руками заработаю.
– Мы заработаем! – поправил Милушин муж. – Только бы половцы снова нам не мешали!
– Да, потому и идем! – подтвердил Сувор таким тоном, словно точку в неприятном для всех разговоре поставил.
Догнав свой отряд, они какое-то время шагали молча, обходя лежащих лошадей и убитых всадников. А затем богатыри не выдержали.
– Что все это значит? Где ты был? Почему к коню был прикован? – наперебой принялись прямо на ходу строго пытать они Славку. – Откуда про Белдуза так много знаешь? И вообще – что с тобой было?
Глава вторая
А было вот что!
После того как хан Белдуз отдал приказ развязать Славку и трогаться в путь, вместе с ним и остальными половцами он прошел в подлесок.
Здесь он сам попросил себе смирную лошадку Тупларя. Ему предлагали более быстрого и крепкого коня, принадлежавшего до этого Узлюку. Но не хотелось Славке сидеть в седле, в котором ездил тот, на совести которого, видно, был не один десяток, если не целая сотня, безвинно загубленных душ. Даже седло – и то у него было наше, русское…
Как только Славко забрался на лошадь, хан знаком подозвал его и велел протянуть к нему левую руку. Недоумевая, Славко выполнил приказ. Белдуз надел ему на запястье широкий блестящий браслет.
– Не давит? – заботливо осведомился он.
– Нет, даже спасть может! – проверяя, тряхнул рукой Славко.
– Ай-яй-яй! – сокрушенно покачал головой хан и неожиданно надавил на браслет: – А так?
Щелк! – сработал какой-то хитрый замок, и тут Славко увидел, что от надетого на него браслета уходит длинная, не меньше, чем на две-три косых сажени, цепь, другой конец которой прикреплен к седлу жеребца хана.
– Мы быст-стро поскачем! Ноч-чь! Вдруг потеряеш-шься? – объяснил Славке Белдуз и почмокал языком. – Тогда долго-долго ж-жалеть будеш-шь! Ведь мало того что потеряешь мои десять златников, так еще и награды от старшего хана лишиш-шься!
– Какой еще такой награды? – проворчал Славко, больше всего на свете не выносивший, когда его лишали свободы.
– А разве ты не з-знал? – пуская своего жеребца вскачь, уже на ходу спросил Белдуз старавшегося не отставать от него Славку. – У нас, в С-степи, положена награда вестнику!
Если весть плохая, то и награда плохая. Можно даже головы лишиться, если она совсем плохая. Тех, кто везет ее, мы называем «черными вестниками», и с такими отправляем самых ненужных воинов. Каких не жалко. Таких, каким был тот, на лош-шади которого ты едеш-шь!
Они всегда едут потихоньку, не торопятся. Зачем спешить на собственную казнь? Ну а если вес-сть хорош-шая… такая, какую везем сейчас мы, хан за нее даст награду. Мож-жет, даже то, что ты с-сам у него попросиш-шь!… И с такой вестью надо спеш-шить!
– А у нас, наоборот, самые опасные грамоты, например, передать врагу «Иду на вы!», отправляются самые лучшие и смелые гонцы! – с гордостью заметил Славко и добавил: – Причем их не посылают, а они вызываются сами! С радостью!
– Странный обычай! Лиш-шаться лучших, когда можно потерять худших! – удивился Белдуз. – А ч-что это знач-чит – иду на вы?
– Это перед началом похода объявить врагу о том, что ты выступаешь на него! – охотно объяснил Славко и с ехидцей спросил: – А у вас разве это не так делается?
– Зачем? – не понял его насмешки Белдуз. – Внезапность – это половина победы! А если как с-следует ус-сыпить бдительность врага ложной клятвой, поцеловать свою обнаж-женную саблю в знак вечного мира, а потом вдруг ночью, когда тебя с-совсем не ж-ждут, напасть – это уж-же с-сразу, с-считай, победа!
Хан надолго замолчал, припоминая, наверное, с наслаждением свои былые такие победы.
Остальные половцы тоже скакали сосредоточенно-молча, помня, что скачут еще по русской земле.
Старый половец Куман, с единственной разницей, что на нем не было цепи, тоже постоянно держался около хана. Как опытная лиса, словно нюхом, он угадывал нужный путь и, если Белдуз вдруг сбивался с него, мгновенно, так что тот почти и не замечал, исправлял это.
– Скорее, скорее, – торопил он. – До света нужно проехать Змиевы валы, где много русских дозорных. А уж в Степи они нам не страшны!
И они скакали еще быстрее…
Совсем рядом поблескивал серебряный наличник Белдуза.
Маняще посверкивала в свете луны рукоять его булатной сабли.
Ах как хотелось Славке подскакать поближе, выхватить эту саблю из ножен и перерезать ей горло Белдуза.
А там, вытолкав хана из седла, перескочить на его коня, и – пока ночь, темнота, поминай его половцы как звали! Этим, как там его, – Златославом!
Ах как хотелось… Но нет – нельзя!
Две мысли останавливали Славку. Не все он еще сделал для родной Руси. Нельзя было убивать хана именно сейчас, когда тот, сам не ведая того, так спешил к своим, чтобы погубить Степь.
И уж очень хотел он еще раз поискать родную матушку. Тем более что ехал-то в Степь, где, возможно, она еще томилась в неволе. И не с пустыми руками, как раньше, а со златниками, на которые можно ее было выкупить!
Под утро они доехали до широкой, с высокими обрывистыми берегами реки.
При виде ее половцы заметно повеселели.
– Ну, вот и добрались! – устало заметил Куман.
– Да, – гарцуя на самом краю обрыва, согласился Белдуз. – Теперь мы, считай, уж-же дома!
Еще совсем немного, и…
Славко оглянулся и со вздохом понял, что русская земля с ее одолень-травой, церквями и родными людьми осталась позади.
Впереди была готовящаяся к скорому ледоходу река. И за ней – насколько хватало силы у взгляда – Дикое поле, с его пологими холмами и оврагами, а за ним еще более необъятная половецкая Степь.
Что-то сразу болезненно сжалось в груди Славки. Ему вдруг остро захотелось назад. К своим.
И в этот момент даже чужая земля неожиданно задрожала и заходила под ним ходуном.
Славко даже не сразу понял, что произошло.
Зато Куман, как всегда, был начеку.
– Осторожней, хан! – вскричал он. – Скорее назад!
Белдуз резко дернул поводья. И – обошлось. Задние ноги жеребца успели оттолкнуться от оползневой кручи до того, как она со страшным грохотом рухнула вниз. И только тут Славко понял, какой опасности только что избежал и он сам. У него даже сердце похолодело. Ведь полети хан с такой высоты, то неминуемо потянул бы за собой и его… Первый раз за последние годы Славко вдруг отчетливо понял, что в этой чужой земле, прикованный стальной цепочкой к седлу Белдуза, он ни в чем не мог надеяться на самого себя. Никак не мог помочь себе. Он вдруг вспомнил вечерний разговор со Звениславом и уже второй раз за последние сутки во весь молчаливый голос обратился к Богу. На этот раз – спасти и сохранить его в этих чужих краях!..