Психолог порекомендовал вывезти их с базы на вольный воздух. На базе они уже видеть друг друга не могли, затевая перепалки чуть не до мордобоя по малейшему поводу. В Севастополе им дали переодеться в штатское, погрузили на ботик и высадили в Ялте. Нанятый гид провёл их по музейным местам: домик Чехова, скала Шаляпина в Гурзуфе. Горький, Пушкин, Коровин, Грин. Воронцовский дворец. Ласточкино гнездо. Недалеко от порта зашли в какое-то советское кафе с сухим белым вином и бутербродами с сыром. Сидели, молчали, смотрели сверху на порт и море. Никого не трогали. Вокруг галдел разноязыкий народ, за соседними столиками сидели гамбургские моряки. Говорили о разгрузке и что послезавтра будут уходить. И тут один из этих свиноедов и произнёс: "Denken Sie nur! Wenn wir den Krieg nicht verloren haetten, waere das alles unser". Почему-то Костас оскорбился первым. Он видел, кто это сказал, поднялся, медленной походкой подошёл к немцу. Тот поднял на него смеющиеся глаза и спросил: "Hast du verstanden?" Конечно, Костас понял. В подтверждении этого он ребром ладони раздробил немцу переносицу. И тут началось! Летали столики, прыгали стулья, раздавался звон стекла. Илье достался очень высокий и очень толстый хряк. Он был неподступен. Подкат было сделать нельзя - мешала павшая мебель и осколки на полу. А добраться до него не давало его гигантское брюхо и длинные волосатые руки. И он, хряк, зацепил меня таки правой рукой по левому уху. Илья летел быстро, но казалось - вечность. Он собрал по пути все столики, и стоявшие, и лежавшие. Он рухнул в угол, рассек обо что-то бровь и бедро, но умело не сломался костями. Марсель, увидав это, вырубил по-простецки двух противников, сзади порвал хряку ахиллес и отключил его ударом по шее. Он схватил Илью, как младенца, и стал продвигаться к выходу. Впереди него шла эта троица. Выстроившись клином, ребята короткими ударами всеми конечностями расчищали проход. Очень быстро ссыпались по каменной лестнице к боту и под свистки мильтонов рванули назад. Все отделались ушибами и малой кровью. Уже на траверзе военного порта на них накатила ржачка. Хохотали все, даже молчаливая троица. Даже Сева Арашкевич, промокая рассеченную губу ладонью, смеялся осторожно, но неостановимо. Даже Костас ухмылялся, растирая синяк на плече.
На базе мы наткнулись на странных парней. Они шли метрах в десяти от нас в столовую на ужин. Они не маршировали, шли не в ногу, но, высокие, под два метра, широкоплечие, с руками, по которым было видно, что лучше их не трогать зря, они шли единым цельным монолитом. Их было пятеро и лица у них ничего не выражали, а глаза были пусты совершенно. Без единой мысли. Машины для убийства. Тогда инструктор по рукопашке, просидевший всё побоище в уголку, тихо посасывая сок, сказал:
- Вот они бойцы. А вы говно. Слизь. Особенно ты, - и показал пальцем на Илью.
Бровь заклеили, бедро зашили. Тренировки начались на следующий же день. Хотя у всех болели мышцы, нагрузку не снизили. Всё правильно. Так и должно было быть. И мы были вместе. Несмотря на мнение инструктора, мы были командой. Отрядом. Боевой единицей.
Илья проснулся от того, что по его лицу текли слёзы. Кастрюля играла и переливалась светом, швыряя его на потолок и стену. Сволочь, прошептал Илья. Выкину. Утоплю. Закопаю. Где-то в комоде спрятаны были сигареты. Нет, сказал Илья себе упрямо. Нет. "Мне часто снятся все ребята..." вертелось в голове до утра.
11
Видишь, старый дом стоит средь лесов.
Юрий Визбор.
Утро. В отделении милиции из самого дальнего кабинета на втором этаже женщины в милицейской форме перетаскивают письменный стол, шкаф с папками, стулья.
Крючков (командуя): Уплотняемся, товарищи, уплотняемся. Да вы под ножки шкафа мокрую тряпку подстелите - и он сам по линолеуму заскользит.
В освобождающемся кабинете двое рабочих примеривают к окну решётку.
Крючков (озабоченно): А приварить как-нибудь нельзя?
Рабочий: Можно, конечно. Вот тут стену разобрать от крыши до земли, установить железные балки...
Второй (молодой) рабочий: Тавровые. Из стали углеродистой марки "у-восемь".
Рабочий: Именно - тротилом не возьмёшь. В земле забетонировать...
Второй рабочий: Цементом марки "десять".
Рабочий: Точно. Приварить к балкам решётку.
Второй рабочий: Электродами марки...
Рабочий: Хреновый ты, Костя, студент. Потому что заочник. На дневном тебе бы объяснили, что к балкам надо варить только газовой горелкой - электроды не возьмут.
Второй рабочий (Крючкову.) Век живи - век учись.
Рабочий: Дураком помрёшь. Здесь дюбелями надо... И уж потом снова заложить стену от крыши до земли.
Второй рабочий: На всё про всё - неделя.
Рабочий. Две. Плюс штукатурка и покраска. (Крючкову.) Так что делать-то?
Крючков (шевеля челюстями): Дюбелями. (Уходит.)
Рабочий: Ага. Шпиона поймал. Говна пирога.
Второй рабочий смеётся.
Рабочий: Хрена ржёшь? Держи решётку, я полезу прибивать. (Перетаскивает стремянку к окну).
В сопровождении солдата ВВ задержанного проводят по коридору. Из кабинетов выглядывают любопытствующие, в основном женщины с картонными папками в руках. Задержанного вводят в кабинет Крючкова.
Крючков (доброжелательно): Начнём признаваться, а? Чтоб не задерживать ни вас, ни меня. Для начала, ваше имя, фамилия, отчество - так сказать, анкетные данные, а?
Лес. Поляна. Двое солдат с миноискателями "прощупывают" очищенную от снега землю. Один вилами раскидывает стожок сена, возле которого лежит убитая коза. Следователь Свешников в землянке запустил руку между стеной и крышей.
Свешников (подзывая одного из солдат): Ну-ка, здесь.
Солдат ломиком выворачивает железную скобу, скрепляющую брёвна, раскатывает стену землянки. Свешников достаёт из-под брёвен завёрнутую в полиэтилен пачку денег, разворачивает. В нераспечатанной банковской бандероли - отменённые давно двадцатипятирублёвки, десятки, разрозненные трёшки и пятёрки. Отдельно в бумажку завёрнуты металлические монетки времён СССР.
Солдат с ломиком: Таких денег-то давно уже нет.
К Свешникову подходит солдат с миноискателем.
Свешников: Полагаю, ничего не обнаружили?
Солдат: Ничего.
Свешников: Сворачивайтесь.
Солдат с миноискателем: Там какие-то насыпи...
Свешников. Грядки.
Солдат: Какие грядки?
Свешников (задумчиво разглядывая купюры): Огород. Укроп, петрушка, сельдерей. Начинайте грузиться.
Кабинет Крючкова.
Крючков (устало и раздражённо): Мне совершенно непонятно ваше молчание. Ведь рано или поздно мы всё равно о вас всё узнаем. Зачем же упрямствовать? Почему вы находились вблизи запретной зоны? (Кричит) Говори, падла, сука вонючая, козёл! Говори хоть что-нибудь!
Бьёт задержанного по челюсти кулаком. Лицо у человека делается плаксивым, в нём проступают дегенеративные черты.
Крючков: Мать твою! Да он же даун!
Илья встретил Наташу на автовокзале. Он вышел на час раньше, потому что знал, на последнем участке трассы водилы стараются выжать максимум разрешённой скорости. Заходя иной раз в запределье. Но иерусалимский автобус пришёл ещё раньше. Наташа сидела в зале ожидания, скорбно таращась в планшетку. Девушка была совершенно незнакома: ещё бы - он её видел один раз в гостях у Ивана, когда ей и было-то от силы два с половиной годика. И не была она племянницей. А была она дочерью Ивана.
12
Былое нельзя возвратить и печалиться не о чем...
Булат Окуджава
Всё случилось в Суздале. Возле церкви Входа Господня в Иерусалим экскурсовод Лерочка упомянула среди прочего и о том, что здесь одновременно проходили съёмки сразу трёх фильмов: "Царская невеста", "Женитьба Бальзаминова" и "Метель". Так, де, Николай Бурляев (при упоминании этого имени лицо Лерочки потеряло своё неприступное выражение и стало мягким; она даже импортные свои стрекозиные очки сняла) сумел сыграть и 14-летнего Васю Забродина в Театре Моссовета по пьесе Исидора Штока и улана в "Метели" здесь, в Суздале, гениально перевоплотившись, хотя ему не было ещё и полных восемнадцати лет.
- А вам, если не секрет, тогда сколько минуло? - любовно-наигранно спросил Олег.
- Я только что перешла в девятый класс, - потупив очи, проговорилась Лерочка и тут же с ужасом поняла, что сказала лишнее. - Юрий Завадский, да и Владимир Басов очень строго с ним репетировали, - добавила экскурсовод поспешно.
Эта поспешность была замечена только Олегом. Он скабрёзно ухмыльнулся и произнёс:
- Хорошо, что при монтаже не перепутали коробки. А то бы к смертному одру Марфы Собакиной явилась бы потаскушка из "Бальзаминова". Вот было бы кино!
И тут начался, как сказали бы композиторы, контрапункт: Лерочка ухватилась за сюжет оперы Римского-Корсакова, а Илья зачем-то вмешался в бодание маралов.
- Слушай, - не выдержал Илья, - ну, нельзя же так...
Слово "потаскушка" резануло и покоробило. Услышать в это ягодное русское утро такое...
- Да-да, - с облегчением перешла к другой теме Лерочка, - сцену отпевания снимали именно здесь, в этой церкви! Грозного играл Пётр Глебов, а врача Бомелия народный артист Владимир Зельдин.
Никто ничего не успел сказать. А Олег повернулся к Илье с перекошенным каменным лицом. Каменное лицо его подёргивалось кожей. Особенно страшен и противен был правый уголок губ: он опустился, словно парализованный, и все звуки Олега вылетали слева.
- А что ты всё время суёшься? Что вы всё время суётесь, куда вам заповедано? Это мой город, моя церковь. Это мне надо. А ты угони самолёт и вали своим помогать в жаркие страны. Исидор, Зельдин, Завадский, Басов... Плюнешь - не промажешь.
Шёпот-полузвук его был громок, но слышали его только они трое. Он сипел и свистел своим этим полушёпотом-полузвуком. Сквозь сжатые его зубы летели мелкие брызги. Очень неприятно. Прямо в лицо. Вдруг Ритка так же сквозь зубы спросила:
- А мне? Мне это надо? И эта Входо-Иерусалимская церковь не моя ли тоже?
Олег опешил.
У Ильи выступили слёзы, и он мазанул Олега по щеке. Не ударил, а именно толкнул ладонью в щёку.
- И эту женщину лёгкого поведения, кстати говоря, гениально сыграла в эпизоде Наталья Крачковская. Она очень талантливо две роли сыграла у Воинова в этом фильме, - весело сказала Лерочка.
- Да Марфа Васильевна я! - пропищал Олег цитату из нового фильма Гайдая и убежал, пробившись сквозь группу.
Иван только и произнёс:
- Ну, знаете ли...
- А теперь мы отправляемся к церкви Рождества Богородицы. Там великолепная каменная резьба.
На улицах по-прежнему стояли бабушки, продолжая продавать крыжовник и смородину стаканами. По-прежнему вдоль штакетников гуляли куры. И гусыни сидели на берегу Каменки в зелёной траве, охраняемые бдительными гусаками. Но изменилось всё. На солнце набежало кучевое облачко и прилипло к нему.
А резьба действительно была красива, как и фрески внутри церкви.
Олег заявился в номер под вечер. Друзья сидели за тарелками и хлебали малину с молоком. Злость прошла, но лёгкое напряжение ещё присутствовало.
- Я заберу барахло. Здесь остаюсь. Комнатку снял в избушке. Покрашу этюды.
Уже у самой двери спросил:
- Хотите анекдот? По свету болтается на "Б" называется?
- Ну? - спросил Иван.
- Брежнев, - ответил Олег.
Но никто не рассмеялся.
- Что-то тебя понесло куда-то... - удивлённо прокомментировал Иван.
Олег ушёл. Ритка сидела, уткнувшись в тарелку. За всё время разговора она не подняла головы. Илья ждал извинений, но не дождался.
Окончательно настроение восстановилось только в Боголюбове, откуда пешком по берегу Нерли до Клязьмы отправились к церкви Покрова. Горечь от вчерашнего медленно таяла на фоне открывавшейся красоты.
Простой четверик церкви, казалось, был сотворён нерукотворно вместе со всей этой зелёной природой, стрелкой двух рек, на небольшом холмике - вопреки тому, о чём рассказывала Лерочка-Валерочка: дескать, и холм насыпной на пятиметровом фундаменте, и мастера - камнерезы и кирпичники - не только со всей Руси работали здесь, но даже Фридрих Барбаросса прислал своих специалистов. "Какие мастера? - думал Илья, разглядывая Давида-псалмопевца на стенах церкви. - Какой Фридрих? Это чудо возникло при Сотворении. Само. Такое невозможно сделать руками и сюда, в эту природу, поставить".
- Какая красотища, - вздохнула Ритка.
Иван ничего не сказал. Илья до сих пор не знает, как он относится к искусству.
И Олег как-то забылся на многие годы.
- Альбом "Золотое кольцо" у нас хранится до сих пор, - улыбаясь, сказала Наташа.
13
Флейтист, как юный князь, изящен...
Булат Окуджава.
Илья вышел из моря. Чёрт побери! Всё-таки я наступил на этого ежа. Чувствовалось, что в пятке что-то застряло. Стянув ласты, он хотел было рассмотреть, что именно там приключилось, но заметил: рядом с Наташей сидит какой-то накаченный парень. И он поспешил к ним.
- Я не помешал? - спросил Илья, бросив ласты рядом со скамьёй.
Наташа подняла на него стеклянный взгляд. Лицо её было каменным.
- Я себя чувствую какой-то... шлюхой.
- А что такое?
- Он сидит уже полчаса здесь и уговаривает меня по-английски пойти к нему в номер.
Илья повернулся к качку. Очень хотелось на него заорать, дать по морде, выплеснуть всю накопленную многолетнюю злобу. Но он заставил себя растянуть щёки в улыбке. От этой улыбки парень откинулся на спинку скамьи. Илья ласково взял его пальцами за щёку. И потряс лицо.
- Сладкий мой! - проговорил Илья на иврите; со стороны всё выглядело вполне обыденно, по-израильски, вот только костяшки пальцев у Ильи побелели. - Ты хочешь любви? - И правой ладонью он дал качку пощёчину, ласково, чтоб не вызвать подозрений у окружающих. - Пойдём со мной, - и потряс левой рукой слюнную железу, - к тебе, - ласково пошлёпал от всей души по щеке правой. - Я тебя удовлетворю, милый! - и сдавил пальцами так, как ломал грецкие орехи. - Куколка моя, - и правой ещё пару раз хорошенько приласкал и для полноты картины положил указательный палец под его левое глазное яблоко. - Хочешь? - и слегка надавил на кость глазницы.
Качок закряхтел. Пальцами левой Илья рвал лицо любителя романтической любви вверх, а указательным правой давил вниз. Илья знал, как это больно.
- А теперь ты встанешь, - Илья отпустил глаз качка, парень встал с открытым ртом, - и пойдёшь отсюда быстро. К себе в гостиницу. - Илья положил правую руку на плавки парня. - Ты мой хороший, - закричал он так, чтоб услышали окружающие. - Я тебя люблю, конфетка моя. Особенно твою попку и твой язык.
На них стали оборачиваться с понимающими ухмылками.
- Или тебе яйца оторвать? - шёпотом.
- Нет.
- Иди.
Илья отпустил щёку и пару раз ещё левой похлопал по ней. Но встал так, чтоб он не дотянулся до Наташи и было удобно сломать ударом ноги ему коленный сустав. Хотя парню было не до того. У него болела слюнная железа слева и подскочило давление в глазном яблоке справа.
Качок, опустив руки плетьми, ушёл. Мясо его киселём висело на костях и, казалось, волочилось за ним при ходьбе.
- Что вы ему сделали?
- Приласкал немного. А так - ничего.
- А почему он убежал?
- Как я рад, что вы не знаете иврита.
Наташа молчала, всё ещё переживая оскорбление.
- Поймите, это курортный город. Люди сюда приезжают зачем? Чтобы оттопыриться. Подростки напиваются и трахаются между собой по-кроличьи безудержно. А тем, кто постарше, что делать?
- Ну, есть же какие-то... - бедная девочка с трудом подбирала слова, - специальные телефоны, что ли...
- Есть, конечно, но за деньги, Наташенька... А душа? Ему же, постарше которому, любви хочется, тепла, ласки. Хоть немножко. Его, по сути, пожалеть надо. А я ему за Вас чуть мясо с лица не оторвал.
Тучи, забившие небо, как сопли носоглотку, рассосались, и небо задышало свободно.
- Южные города - это море, солнце, воздух. Все немного сходят с ума. Я такие сцены наблюдал и в Геленджике, и в Алуште, и во Флоренции, и в Барселоне. Не прижимайте сильно к миокарду.