— Кстати, одна моя подруга хочет познакомиться с тобой… — таинственным шепотом поведала мне кузина, когда мы подошли к облюбованному ею ресторанчику.
— О-о, — деланно удивился я.
— Не ударь в грязь лицом… — мы уже вошли в кафе, и я издалека увидел сдвинутые столики и множество девчонок, уже сидящих за ними. Кавалеров было совсем немного — какие-то студентики, по-моему. На их фоне я, облаченный в темно-синюю форму Военно-воздушных сил, смотрелся более чем. В тот вечер я просто купался в женском внимании.
Хотя мне куда больше по душе пришлась бы прогулка с сеньоритой Марией Гонзалес…
…Жизнь вновь свела нас вместе уже через неделю. Я поехал по делам в Гавану, и, выходя из книжного магазинчика на Санто-Томас, увидел ее. Она шла куда-то, и на лице ее была написана задумчивость. Хорошенькие губки были чуть надуты.
Я оценил обстановку — и решился.
— Сеньорита, — сказал я, подойдя к ней, — мы виделись на выпускном вечере несколько дней назад.
— Возможно, — она бросила на меня быстрый взгляд и чуть ускорила шаг. Однако я каким-то шестым чувством понял, что она не прочь продолжить общение.
— Меня зовут Мишель, — представился я.
— Мария, — ответила она.
— Я знаю.
— Та девочка вам сказала на выпускном? — чуть улыбнулась она.
— Вы про мою кузину? Да, она.
— Мы учились в разных группах. Я не очень ее знаю.
— А она меня к вам приревновала.
— С чего бы?
— Сам не знаю, — усмехнулся я. — Наверное, побоялась, что я покину ее и помчусь за вами.
— А помчались бы? — ехидно спросила она.
Я лишь улыбнулся в ответ:
— За вами? Да хоть на край земли…
— Ну, раз так, давай перейдем на "ты", — предложила она.
— Идет.
В тот вечер мы гуляли допоздна, разговаривая и любуясь закатом. Потом я проводил ее домой, — как выяснилось, жила она на юге Гаваны, в районе Которро. И даже осмелел настолько, что поцеловал ее на прощанье.
Мы условились встретиться в ближайшее воскресенье.
Всю неделю я с нетерпением ждал минуты, когда вновь увижу Марию. Я стал хуже спать, часто думал о ней, воображал себе ее милое лицо — словом, я влюбился.
В следующий выходной я, купив букет цветов, приехал к ней. Мы снова гуляли и беседовали обо всем и ни о чем.
Я был счастлив как никогда. Настолько, что на третьей встрече предложил Марии выйти за меня замуж.
— Ты слишком торопишься, Мишель, — улыбнулась она. — Ты почти не знаешь меня, а уже хочешь связать со мной свою жизнь.
— Но я люблю тебя!
— Тсс! — приложила она палец к моим губам. — Будь осторожен со словами…
— Мария… — я почувствовал, что задыхаюсь. — Ты любишь меня?
— Не торопись, Мишель… — попросила она.
Но у меня в груди вдруг что-то оборвалось, и я, повернувшись, ушел. Ушел, не прощаясь. Она не позвала меня, и это было вдвойне больно.
…На следующий день я на патрулировании едва не столкнулся в воздухе с ведомым. Шли в тесном строю, и при выполнении правого разворота я слишком резко ушел вбок. Он не успел среагировать, и лишь по счастливой случайности его винт не срезал киль моей машины.
Меня на неделю отстранили от полетов.
Лучше бы меня просто пристрелили… Боже, какой это был позор…
…Прошло время, и жизнь вновь пошла своим чередом. Я летал, дежурил в нарядах по объектам базы, в свободное время читал книги, гулял или просто бездельничал. Иногда мне хотелось бросить все и уехать к Марии, но я убеждал себя: она не ждет тебя, ты был слишком тороплив и отпугнул ее… ехать бесполезно…
Бесполезными оказались как раз такие мысли. Я все равно воображал себе ее, вспоминал, как мне хорошо с ней, и все больше убеждался, что именно она — та, с кем я хотел бы связать свою жизнь.
В одно прекрасное утро я плюнул на все и поехал к ней, в Гавану.
Она с радостью встретила меня, — будто и не было того разговора. Я заключил ее в объятья и долго стоял так молча, наслаждаясь запахом ее волос.
— Мишель… — прошептала она.
— Что?
— Я люблю тебя…
Я поцеловал ее, и она жадно ответила на мои ласки.
Теперь мы встречались каждый день, когда у меня не было полетов или дежурств. Я приезжал к ней, и мы подолгу гуляли по Гаване, обедали в кафешках или каких-нибудь экзотических ресторанчиках. И много разговаривали — о жизни, о танцах, о полетах… Она учила меня танцевать, и у меня даже кое-что получалось. Хотя до нее мне все-таки было далеко.
Мария вообще оказалась довольно замкнутым человеком, — разговорить ее было нелегко. Но с ней мы могли общаться сутками напролет.
Набравшись храбрости, я снова предложил ей руку и сердце:
— Ты самая лучшая девушка в мире! А я — самый завидный жених! Поэтому ты вполне достойна меня! Будь моей женой!
— Вот нахал! — рассмеялась Мария, когда я с улыбкой произнес эти слова и надел ей на палец золотое колечко. — Ну, как тебе отказать?
— Не выйдет… — я нежно поцеловал ее.
Глава вторая
Именно тогда я познакомился с будущим лидером Кубы — Фиделем Кастро.
Он появился на кубинской политической арене еще в 1946, будучи студентом юридического факультета Гаванского университета. Именно тогда Кастро начал активно выступать против правительства Сан-Мартина и его приспешников. Он критиковал коррупцию, разъедавшую чиновничий аппарат, и президента, не выполнявшего своих обещаний. Ему и другим активистам угрожали расправой, но Фиделя не так-то легко было запугать.
— Этот парень далеко пойдет, — как-то сказал мой отец, когда я при нем восхитился решительностью Кастро. — Если его раньше не застрелят…
Он постоянно ходил на волосок от смерти. Его чуть не застрелили в Венесуэле в 1948, когда он ездил на студенческий конгресс. Его едва не убили наемники в 1951, когда он собрал компромат на тогдашнего президента Прио Сораккаса, тесно связанного с мафией. Однако Фиделю везло — его пуля еще не была отлита, а уже имевшиеся летели мимо. Ну, и, наконец, у него были хорошие друзья, вовремя предупреждавшие его об опасности.
Кастро осмелел настолько, что опубликовал материалы, разоблачавшие деятельность Сораккаса, и выставил свою кандидатуру на пост депутата парламента. Правда, его не избрали — правительству были нужны более лояльные люди. Но вот шансы Сораккаса остаться на второй срок таяли, как лед в летний полдень — президент стремительно терял поддержку народа. И в США быстро нашли замену Прио. Это был не кто иной как уже известный нам сержант Батиста.
…Десятого марта 1952 года он совершил второй в своей жизни военный переворот. Без особых проблем взяв под контроль Гавану, Батиста получил поддержку армии, финансовых воротил и прочих крупных шишек. Населению было объявлено, что Прио Сораккас готовился в апреле произвести государственный переворот и, опираясь на армейские штыки, собирался остаться у власти, а Фульхенсио всего лишь сыграл на опережение. А потом Батиста стал закручивать гайки — распустил конгресс, передав законодательную власть совету министров, отменил Конституцию 1940 года…
Фидель снова выступил с критикой власти, заявив, что Батиста ударил из-за угла, как трус, и его переворот нельзя назвать революцией:
— Вы не патриоты, а палачи свободы, узурпаторы, люди вчерашнего дня, авантюристы, жаждущие золота и власти.
Опубликовать статью с такими заявлениями в те дни не рискнула ни одна кубинская газета, — жить хотелось всем…
Кастро не угомонился и потребовал привлечь Батисту к суду, требуя для него сто лет заключения за совершенные преступления. Его, в общем, просто проигнорировали: Батиста счел молодого адвоката не слишком опасным противником.
Тогда Фидель решился на вооруженное выступление. Он был уверен — в случае успеха его поддержит вся Куба, и диктатор будет вынужден отречься от власти. В ночь на 26 июля 1953 года Кастро во главе ста тридцати трех добровольцев попытался захватить казармы Монкада близ Сантьяго-де-Куба. Увы, атака провалилась. Бой шел более двух часов, и, в конце концов, ошарашенные поначалу солдаты сумели отразить нападение. Немало партизан было убито той ночью, а оставшихся в живых несколько дней ловили по горам. Вскоре все были взяты в плен и предстали перед судом.
Фидель отказался от адвоката и защищал себя сам.
— История оправдает меня, — заявил он. — Ваш приговор не имеет значения.
Его осудили на 15 лет тюрьмы. Остальным достались сроки поменьше — кому полгода, кому несколько лет…
В большинстве своем офицеры армии встретили возвращение Батисты настороженно, но вскоре их сомнения рассеялись. В конце концов, армии все новведения особо и не коснулись. Все-таки на армию Батиста опирался, и потому не рисковал шутить с ней. Но я следил за происходящим и все больше понимал — мне не по пути с этим сержантом. Пойду за ним — превращусь в рыцаря, у которого отобрали все, оставив лишь возможность зарабатывать деньги. Проще говоря, в банального вояку-ландскнехта.
Я уже начинал подумывать о том, чтобы уйти в отставку и стать пилотом гражданских авиалиний, ибо там хорошо платили, но вскоре жизнь все решила за меня. Это произошло спустя два месяца после атаки Кастро на казармы Монкады.
Ну, собственно, эту нехитрую историю про меня и Мендеса вы уже знаете… До нашей с Марией свадьбы оставалось всего три месяца, когда произошла та драка. На следующее утро нас с Хосе арестовали и швырнули в тюрьму — за нападение на вышестоящих офицеров. Тот факт, что офицеры был в стельку пьяны и приставали к моей невесте, никого не интересовал. Ну, еще бы: Мендес — сын генерала, а я всего лишь майора…
Сначала мы с Хосе сидели в гаванской тюрьме. Кормили из рук вон плохо, но пытали от души. Потом мой отец сумел добиться нашего перевода в Санта-Клару. Там у него были знакомые, и он рассчитывал, что так будет легче вытащить меня.
— Я обязательно вытащу тебя, сынок, — пообещал он мне, когда нам разрешили увидеться.
"Папа, папа, как ты постарел!" — думал я. "Тебе чуть за сорок, а ты уже почти седой…".
— Спасибо, отец, — сказал я. — Но нужно и Хосе выручить. Он спас мне жизнь, когда Кастилло едва не застрелил меня.
— И его вытащим! Держись, Мария просила передать тебе, что любит тебя…
— Я тоже люблю ее, папа. Так и передай ей!
…В Санта-Кларе охранники нас пытали еще похлеще, чем в Гаване. Просто от нечего делать. Хосе погиб в марте пятьдесят четвертого. Когда его волокли на расстрел мимо моей камеры, я с трудом узнал его — избитый и искалеченный, он не был похож на того загорелого паренька, которого я знал все эти годы.
Из окна своей сырой камеры я видел, как его расстреляли и зарыли на тюремном кладбище. В тот день я плакал, не стыдясь своих слез. Про себя я поклялся разрушить эту тюрьму — в память о Хосе и всех тех, кого убил Батиста со своими прихвостнями.
Потом меня отправили на остров Пинос, в ту самую тюрьму, где уже сидел Фидель и его товарищи.
Там я с ним и познакомился.
…Кастро запомнился мне, как неуемный энергичный человек, чья деятельность, впрочем, не носила броуновского характера. Напротив, он был весьма целеустремленным и располагающим к себе человеком, которого я бы никогда не назвал суетливым.
Фидель и в тюрьме много читал и размышлял. Помнится, как-то он написал письмо домой, и там была такая строчка: "Какая хорошая школа — тюрьма… Чувствую, что мое решение бороться до конца только крепнет…".
Он продолжал и политическую борьбу. Именно в тюрьме он задумал и начал создавать революционную организацию "Движение 26 июля", сокращенно названного "М-26" ("Мовименто де ла Джулио 26"). Почему именно "26 июля"? Ну, вы даете! — это же день нападения на Монкаду!
А что я? Я тогда просто сгорал от бессильной злобы. Меня осудили ни за что, наглядно показав, что в нашей стране и не пахло той демократией, о которой столько говорили. Бал правили те, у кого было больше денег и связей. Я к таким не относился, — и, значит, мог быть сброшен в грязь и растоптан. Я и был смешан с грязью ни за что. И хотел отомстить. А еще хотел, чтобы все стало по-честному. Чтобы деньги не играли решающей роли в учебе, продвижении по службе, чтобы у власти стояли достойные, а не богатые.
Разумеется, я примкнул к Движению 26 июля…
…В 1955 году Батиста был вынужден под давлением общественного мнения принять закон об амнистии осужденных, сидящих в кубинских тюрьмах. Закон распространялся и на "политических", к которым относились участники атаки на Монкаду. Таким образом Фидель снова оказался на свободе. На Кубе он, впрочем, задерживаться не стал, — диктатор не оставил оппозиции шансов на легальную борьбу за власть.
— Видит Бог, я не хочу гражданской войны, — сказал Кастро. — Но видимо, иным путем свободы мы не добьемся.
В июле того же года он вместе с братом эмигрировал в Мексику, где начал готовить новое выступление против режима Батисты. Много позже я узнал, как они создавали свою тщательно законспирированную и обширную революционную организацию, налаживали связи с надежными поставщиками, закупали вооружение и снаряжение и обучали будущих солдат. Тогда же об этом знали единицы, и я в их число не входил…
…Из тюрьмы я вышел в августе того же пятьдесят пятого, — голодный, озлобленный, лишенный офицерского звания, да к тому же больной лихорадкой. Периодически накатывали приступы, и тогда я лежал, лязгая зубами — так сильно меня трясло. Но это можно было терпеть, тем более, что лихорадка, в отличие от душевных ран, лечилась.
Лишь перед самым освобождением мне передали письмо от Марии. Судя по грязному конверту, оно долго искало меня.
"Дорогой, любимый мой Мишель, — писала она, — я до сих пор не верю, что ты в тюрьме. Вот уже какой месяц от тебя нет вестей. Но я не верю, что ты забудешь меня. Я буду ждать тебя столько, сколько потребуется, потому что только с тобой я буду счастливой. С тобой я в безопасности, и мне не нужен никто другой…
Я вынуждена уехать в другой город. Адрес здесь писать не буду, это опасно, но девушка, с которой ты был на выпускном, знает его.
Люблю тебя. Твоя Мария".
С тех пор я носил это письмо, куда бы меня ни бросала судьба.
…Сестренка дала мне адрес, по которому нужно было слать письма Марии, но на них никто не ответил. Уехать к ней сразу я не мог — не было денег. А обузой на ее шее я быть не хотел. Родители едва сводили концы с концами, так что я перебивался с хлеба на воду, грузил ящики с фруктами в доках, а потом разгружал вагоны, чтобы прокормиться. Вечером я засыпал с надеждой, что завтра наконец узнаю, где она, и все наконец-то наладится, а утром просыпался и снова шел грузить ящики…
Накопив немного денег, в октябре я собрался с силами и поехал в Сантьяго, где должна была жить Мария. Но дверь мне открыли совершенно чужие люди, которые и слыхом не слыхивали ни о каких Гонзалесах.
Дом Марии в Гаване давно был занят чужими.
Я вернулся домой и снова стал работать где придется.
Так продолжалось еще месяца три. Потом люди из "Движения" помогли мне перебраться в Мексику, где уже полным ходом шла подготовка бойцов для предстоящего вторжения на Кубу. Жизнь наконец-то стала обретать смысл. Вместе со всеми я теперь стрелял по мишеням на тайных стрельбищах, до изнеможения бегал с полной выкладкой по горам, обливаясь потом, и постигал хитрости партизанской войны. Руководил подготовкой полковник Байо, ветеран гражданской войны в Испании, которому тогда было уже за шестьдесят. Однако крепкий как бук старикан и не думал унывать.
— Не ввязывайтесь в затяжной бой без нужды, — учил он нас. — Вы — партизаны, ваша задача — ударить и отойти. Изматывайте противника множественными ударами тут и там, и он, в конце концов, станет бояться собственной тени.
Он знал, что говорил — в свои годы ему пришлось воевать против марокканских партизан. И он как никто другой из нас знал, что это такое — партизанское движение. К тому же, он оказался военным летчиком, и у нас с ним нашлось, о чем поговорить.