– Эта бабка тебя ещё переживёт, – смеясь, подытожила Галина.
– Точно-точно, – испуганно согласился с ней брат.
– Ты чем сейчас занимаешься, артист? Театр бросил, – поинтересовалась Гордеева.
– В переходе за деньги поём.
– С кем поём?
– С замечательным человеком. Бывший психиатр, сорок лет ему, зовут Вениамином Ксендзовым. Как-нибудь я вас с ним познакомлю. У него такой баритон…
Не закончив свою речь, Королевич встал из-за стола и неровной походкой направился в комнату отца, чтоб лечь там на диван и забыться сном.
Глава четвёртая
Всё гениальное – просто
Поздно вечером, когда я, приняв душ, собрался ложиться спать, позвонил Родион Борисович и взволнованным голосом сообщил:
– Я придумал ещё три чудесные вещи. Во-первых, «вакуумный дирижабль», – он же может практически до космических высот подняться. Так что можно непосредственно с него выводить в космос космические корабли. А главное, после того, как вывели, дирижабль можно бросить, – он ничего не стоит. Вторая мысль. Ты же знаешь воздушные шары, которые взлетают на тёплом воздухе? Знаешь, почему взлетают? Потому что их надувают тёплым воздухом, а тёплый воздух, – он имеет меньшую массу, но больший объём. Потому что он тёплый и движется. Масса может, и та же самая, но зато он занимает больший объём. Поэтому удельный вес тёплого воздуха, при том же весе, – меньше. Когда горячий воздух остывает, то шар сдувается. В этом его главная проблема, что сдувается. Если бы шар надулся тёплым воздухом и потом не сдулся, а остался бы в прежнем объёме, то количество воздуха в нём было бы то же самое. Ну, например, закрыли бы отверстие чем-нибудь. Объём бы остался прежним, и воздушный шар не стал бы падать. А представь себе, что мы надуваем шар, а он обратно не сдувается, застывает. То есть, он не сдуваемый. Сделан из какой-нибудь смолы. Таким образом, мы его надули, полетели, а отверстие, через которое надували, – заткнули. В результате, даже если воздух в шаре остынет, – удельный объём его останется прежним, и он никуда не упадёт. Я тебе этот эффект могу продемонстрировать на медицинских банках. Тех, что простуженным людям на спину ставят. Представляешь их себе?
– Да-да, представляю, – устало подтвердил я.
– Как банки ставят? Берут, внутрь банки суют горящий фитиль, там образуется горячий воздух, затем ставят банку на спину. Воздух в ней остывает, начинает занимать меньший объём и образуется вакуум. А почему вакуум? Да потому что объём банки не уменьшился. А теперь представь, что происходит то же самое, но в чуть большем объёме. В результате мы берём и делаем шарик, из которого нам даже не нужно выкачивать весь воздух. Нам надо горячим воздухом его раздуть, – и всё! Знаешь, что это будет напоминать? Шарик для пинг-понга. Пока скорлупа горячая, – она тянется до нужного предела. А потом запаивается, обрезается, остывает, – а внутри возникает вакуум. Не полный вакуум, но зато мы можем добиться того, что шары будут летать, как китайские фонарики. Но только в отличие от фонариков, шарики наши не приземлятся. Потому, что хоть воздух в них и остынет, но удельная-то плотность останется прежней.
– Как интересно, – позёвывая, сказал я.
– Шарик так и останется висеть в небе. Ну, примерно так же, как какой-нибудь поплавок в воде. Помнишь продавца воздушных шариков в кино? Он набрал сотню шариков и его унесло.
– Имеете в виду фильм «Три толстяка»?
– Такие же шарики унесли Олимпийского мишку в восьмидесятом году. Потом они все полопались и мишка где-то приземлился. Так вот, если поставить на конвейер изготовление таких вакуумных шариков, – то всё остальное «фигня». То есть можно сделать любые конструкции, любые дирижабли, платформы, что угодно. И любителям воздушных путешествий не придётся мучиться с воздушными шарами. Мы можем просто торговать этими шариками. Нет, не шариками. Мы будем торговать приручённым вакуумом.
– Был «Продавец воздуха», а мы будем «Продавцами вакуума»?
– Ага.
– Вы говорили, ракету можно будет поднять в стратосферу.
– Суть дела заключается вот в чём. Основные проблемы у ракеты возникают не на околоземной орбите, а именно при старте. Дело в том, что всю эту многотонную «дуру» создают только для того, чтобы вывести на орбиту крохотный спутник размером с кулачок. Огромные, тяжелые, многотонные ракеты, – и всё для того, чтобы забросить на орбиту маленькую кабинку с парочкой пилотов. А ракеты ещё и падают. А представь, что мы на околоземную орбиту вывозим плато, с уже лежащей на ней ракетой? И расход топлива сократим, и всё это безопасно. Кстати она не разобьётся никогда.
– И не надо столько ступеней, если мы поднимем её до стратосферы.
– Совершенно верно. То есть, сколько веса сразу можно отбросить. А теперь посмотри, сколько весит эта вакуумная платформа? Смешно! Она ничего не весит.
– Ничего?
– Только вес материала, из которого она сделана. Но в связи с тем, что она огромная, – то её удельный вес будет крайне мал.
– Так что ракету она понесёт… Как это?
– Как пёрышко, – закончил за меня фразу Боев, – Это примерно так же, как мегатонные корабли возят и танки, и другие грузы. А почему? Потому что и с танками и с грузами в десятки тысяч тонн их удельный вес всё равно оказывается меньше веса вытесненной морской воды.
– А третье изобретение?
– Третье изобретение – материал. Он должен будет выдерживать хотя бы одну атмосферу.
– А почему не две, не три?
– Объясняю. Потому, что у нас давление воздуха, там, где мы находимся, равняется ровно одна атмосфера.
– На Земле давление одна атмосфера?
– Да, – радостно подтвердил Боев, – Одна атмосфера, именно так. А, например, коли ты будешь погружаться в воду, то там давление измеряется тоже в атмосферах.
– Увеличивается?
– Понятное дело, увеличивается.
– И при подъёме в воздух увеличивается?
– Нет, при подъёме оно уменьшается. И плотность воздуха уменьшается. Поэтому наш шарик будет подниматься до тех пор, пока его внутренняя плотность не сравняется с плотностью воздуха окружающей среды. То, бишь, он останется на том уровне, на той высоте, где плотность воздуха будет равна плотности нашего шарика.
– Где это, примерно, будет?
– Как сделаем. Чем больше шар, тем меньше его плотность, тем выше он поднимется.
– Это всё тоже рассчитывается технически?
– Конечно. По формулам. Легко.
– И что ж, может прямо доставить ракету к орбите? Или всё же придётся космонавтам лететь?
– Ну, по крайней мере… Помнишь, запускали в стратосферу шары на пятнадцать-двадцать километров? На такую высоту ракету точно поднимем.
– Оттуда проще, чем с Земли стартовать.
– Да, ведь ты пойми, у нас не будет никаких затрат на газы дорогие, на безопасность. Проект сам по себе очень дешёвый. Не требуется взрывоопасный водород, дорогущий гелий. Скажи, всё-таки здоровское решение? Я лично от себя в восторге. И главное, очень изящное. Потому что, ну что может быть легче водорода? Смешно! А ведь решение очевидное.
– Да. Очевидное.
– А вот самые очевидные вещи, они никому в голову и не приходят. Поэтому и говорят: «Всё гениальное – примитивно и просто». А главное, не нужно разрешения мирового сообщества. Просто берёшь горелку и делаешь вакуумные шарики.
Глава пятая
Знакомство с Таньшиной
На следующий день, в субботу, по двору неспешно прогуливалась Татьяна, выгуливая своего пуделя по кличке Дастин. Рядом с ней вышагивал Марк Игоревич Антонов, представившийся ей как старший по подъезду.
– Так, говорите, во втором подъезде проживаете? – заискивающе переспрашивал Антонов. – Внучка Ерофея Владимировича? Вы даже не представляете, в какой гадюшник попали. Это, доложу вам, не подъезд, а нечто среднее между цирком шапито и сумасшедшим домом. Докладываю обстоятельно и по существу. Начнём с первого этажа. Пятнадцатая квартира. Ну, дедушку вашего из деликатности пропустим. Шестнадцатая. Проживает «вечная мать» Элеонора Васильевна Вискуль. Она же Королёва, Гаврикова, Брянцева, Сердюк. Было пятеро мужей, было пятеро детей. Двое старших детей уже в могиле лежат, а она всё рожает, никак не остановится. Семнадцатая квартира. Беридура Станислав Мазаевич, борец с чертями. В прошлом году сел на «белого коня», бегал по двору нагишом, гонялся за бесами. В восемнадцатой – Медякова, медсестра из детской поликлиники, баба зловредная, самогонщица. Всех опоила своим зельем. Сам-то я, как пять лет назад бросил пить, так с тех пор в рот капли не беру. Даже вспоминать противно. В девятнадцатой – я, собственной персоной, проживаю, врач-терапевт Марк Антонов. Не Марк Антоний, а именно так, как сказал.
Татьяна заметила мою дочь Полину, вышедшую из подъезда, и не решавшуюся из-за Антонова подойти и жестом подозвала девочку к себе.
– Мы с Полечкой, оказывается, в один бассейн ходим. Сдружились, – пояснила девушка старшему по подъезду.
– Ах, так. Наверное, я вам надоел? – наконец сообразил назойливый ухажёр. – Пойду, мне за квартиру ещё надо заплатить.
Татьяна не стала его задерживать.
А Полину больше интересовала собака, которая хоть и была с характером, но позволяла детям, любящим животных, гладить себя.
Проснувшись в час пополудни, я вышел на кухню. Жена стояла у окна и наблюдала за кем-то во дворе.
– Что там увидела? – с притворным интересом осведомился я перед тем, как идти умываться.
– А ты сам посмотри, – предложила супруга.
Я глянул в окно и увидел ту самую красавицу Татьяну, из-за которой вчера чуть было инфаркт не получил. Она прогуливалась вместе с Антоновым. Мне не понравилось, что девушка смеется в ответ на слова, сказанные Марком Игоревичем. Заметив, что дочка подошла к ним, я с негодованием в голосе супруге заметил:
– Нельзя позволять Полине гулять с Ермаковой. О ней бог знает, что говорят.
– Во-первых, не с Ермаковой, а с Таньшиной. У неё такая фамилия. А во-вторых, у Татьяны сложная судьба, надо быть к ней снисходительным, – ответила Галина фальшивым голосом, оправдывая женщину, которую на дух не переносила.
Дослушав до конца наставительный ответ жены, я получил одну лишь пользу, – узнал настоящую фамилию Татьяны, но на душе стало ещё противнее.
Я, конечно, и сам был неискренен, требуя запрета на общение дочери с Таньшиной, но терпеть не мог, когда «включая в себе голос истины», лгала жена. Мне хорошо была известна нетерпимость Галины ко всем людям, «замаравшим» себя, ведущим, с её точки зрения, «неправильный» образ жизни.
Сама Гордеева вышла замуж девственницей и считала, что это обстоятельство возвышало её над «падшими женщинами» и давало ей индульгенцию на всю оставшуюся жизнь. Во время застолий она с гордостью об этом рассказывала, ставя себя в пример ветреным и, как она выражалась, «недальновидным» подругам. Мне ненавистно было в жене это высокомерие.
Сняв с веревки сушившееся на кухне полотенце, я направился в ванную принимать душ.
По субботам Полина посещала бассейн. Жена в этот субботний день с ней на занятия по плаванию не поехала, попросила меня её подменить.
В бассейне был открытый урок, – родителям раздали бахилы и пустили посмотреть, как обучают их детей разным стилям плавания.
На мгновение отвлекшись от Полины, демонстрировавшей мне стиль «баттерфляй», я заметил на противоположной стороне бассейна Таньшину в закрытом синем купальнике. Почувствовав пристальный взгляд, Таня на меня посмотрела. И, о чудо! Она улыбнулась широко и открыто, как хорошему знакомому, и не просто ответила кивком, а приветливо и можно сказать, игриво, помахала рукой.
Конечно, это был жест вежливости, продиктованный исключительно её темпераментом, но мне показалось, что в этом её приветствии было нечто большее.
Домой мы с дочкой возвращались пешим ходом, в компании с Таньшиной. Шагали не спеша. Татьяна была словоохотлива, но беседу начал я с самого, как теперь понимаю, непристойного вопроса о её родителях.
– Татьяна, скажите, какое у вас отношение к родителям? – фальшиво-назидательным голосом осведомился я.
– Ну, во-первых, они меня очень любят, – стала отвечать Таньшина предельно серьёзно. – Я имею в виду отца и его вторую жену. И это останется со мной навсегда. А во-вторых, это грустная тема. Давайте, я вам лучше расскажу о том, как я училась на парикмахера.
– Давай, – согласилась Полина.
– Мой дедуля, Тихон Макарович Таньшин, папин отец, – он по профессии железнодорожник-МИИТовец. МИИТ, Полечка, это Московский Институт инженеров транспорта. Так вот, дед всю жизнь проработал с железом, изучал в лаборатории прочность металла, делал эксперименты. Есть у него труды. Всё время, сколько помню его, носился с металлическими образцами. Я тоже, как и вся моя родня по отцовской линии, дядьки, тётки, поступила в МИИТ.
– И тебя туда тянули? – уточнил я, не от невнимательности, а больше из желания перейти с Таней на «ты».
– Я же и говорю, – обрадовалась Таньшина, правильно понимая мотив моего вопроса и радушно улыбаясь. – После школы я думала, куда поступать? Надо было куда-то поступать, как все это делают. Но куда? В МИИТ, конечно. Я туда поступила, отучилась полтора семестра, то есть меньше года…
– А какие экзамены ты сдавала? – перебил я лишь для того, чтобы ещё раз обратиться к Тане на «ты».
– Математику, физику, по-моему, два сочинения, – принимая игру и широко улыбаясь, ответила мне Таньшина.
– Устная математика? – поинтересовалась Полина, напоминая нам, что мы не одни.
– Нет, математика письменная. Причём я же поступала в институт после математической школы. Меня отец туда отдал.
– С какого класса? – задала вопрос моя дочка, на этот раз больше из баловства.
– Значит… Начать с того, что первые шесть лет я училась во французской спецшколе.
– А где родилась? – не успокаивалась Полина.
– Родилась и живу в Москве, в доме у станции метро «Алексеевская».
– А где гуляла?
– У дома и гуляла. А как подросла, – на ВДНХ. Это чуть дальше, но там интересней. Мой папа был преподавателем в математической школе и имел много частных учеников. И одна семья, а точнее, его ученица, Ольга Нестерова, впоследствии ставшая его женой, а мне заменившая матушку… Она, эта Ольга, училась во французской спецшколе имени Ромэна Роллана в Банном переулке. И они меня туда определили. Там я проучилась до шестого класса. Математику завалила по полной программе, и меня вышибли из этой школы. Там простая была математика, но я и её умудрилась сдать на «два». И тогда папа взял меня к себе в математическую школу. Знаменитая четыреста сорок четвертая школа в Измайлово. Что мне очень помогло при сдаче вступительных экзаменов в МИИТе. Потому что я блестяще, извините за хвастовство, там сдала математику. И не только сдала, но ещё и помогла половине аудитории, потому что подготовка в математической школе была хорошая. То, что спрашивали на экзамене в институте после первой сессии, мы проходили в девятом классе. То есть у меня был более высокий уровень. Училась я безобразно, надо сказать, так что папе пришлось подмухлевать и с аттестатом. Хотя всё напрасно. Учась в этом МИИТе, я вообще всё задвинула. Представляете, умудрилась после математической школы ту же программу на первой же сессии сдать на «двойку». То есть, вообще не сдать, завалить. После этого ещё немножко походила в институт и почувствовала – всё! Это не моё. Всё это черчение, начерталка… Почерк у меня был безобразный, рука слабая. Не рисунки выходили, а чёрт знает что. А училась я на энергомеханическом факультете. «Теория транспортного машиностроения и ремонт подвижного состава».
– Это такая специальность должна была у тебя быть? – подал я голос.
– Да. ТТМ и РПС – теория транспортного машиностроения и ремонт подвижного состава. Я до сих пор не понимаю, о чём сейчас говорю. Потому что не знаю, где это у электровоза находится, то, что я сейчас вам озвучила. В общем, в институт я ходить перестала, и тогда мой дедушка, Тихон Макарович, произнес сакраментальную фразу: «Чем с грязными железками всю жизнь валандаться, давай-ка, Танюша, лучше возись с грязными волосами». И так удачно получилось, что нашим соседом был очень пожилой журналист Николай Львович Низинский, который в шестидесятые годы освещал парикмахерские конкурсы в прессе. Писал заметки, и у него остались связи в этом парикмахерском деле. Он лично знал всех старых мастеров, именно он и подал деду идею, чтобы я поступала на курсы и стала парикмахером. Николай Львович даже помог мне. Позвонил, нажал нужные кнопки, и таким образом я оказалась на семимесячных парикмахерских курсах. Это Измайлово, улица Никитская, дом четыре «а». Достаточно знаменитые курсы были. Училась я на мужского мастера. Потом я их ещё раз заканчивала, когда захотела стать женским мастером.