МОЛЧАНИЕ.
Ася сидела и смеялась перед телевизором -- Геннадий Малахов впихивал очередную свою рекламную версию здорового образа жизни "Я каждый вечер втираю в колени гель "Лошадиная сила". Одна! Сидела и хохотала! А ведь этот Г. Малахов когда-то завоевал внимание своими нетрадиционными методами лечения добрую половину жителей страны. Лет десять многие её родные, соседи, коллеги читали его томики, выходившие огромными тиражами, и пытались чистить свои печень, желчный, кишки, сосуды, кровь, даже мозги. Увы! Все они поумирали один за другим. Да, в их большой родне из старшего поколения остался самый молодой, дядя Лёня, ему уже через месяц девяносто лет будет.
- Господи, а ведь и наше поколение уже все на пенсии! Самой младшей из нас уже пятьдесят пять! - Удивилась она своему открытию. - Половина детей наших уже на пенсии! Внуков, правнуков у всех народилось, я даже всех-то и по именам не знаю! Ужас! И зачем живём? Правда сказал когда-то Омар Хайям:
"В колыбели младенец...
Покойник в гробу...
Вот и всё, что известно
про нашу судьбу!"
Забравшись в постель под пуховое одеяло, долго не могла уснуть, вспоминая свои молодые годы, самые лучшие из которых пришлись на времена Хрущёвской оттепели и Брежневского застоя, как сейчас говорили. Родственники тогда жили дружно, безработицы в стране не было, политики не насиловали всех своими реформами, ещё при Хрущёве каждую семью обеспечили бесплатным жильём, цены были стабильными. Конечно, поколение родителей пережило пятилетнюю войну, никто не остался без ранений. Сколько историй она слышала на эту тему! Одни рассказывали с прибаутками, другие со вздохами, кто-то с болью в голосе, кто-то просто отмалчивался, не желая бередить душу. И умирали каждый по-своему, мужчины в основном безропотно -- изработавшиеся, уставшие от жизни, как правило, едва дожив до пенсии, женщины -- много позднее своих мужей, с неохотой, с непониманием подходящего конца.
- А ведь и нам предстоит то же самое, - вздохнула она. - Надо завтра к Тоне зайти, узнать, как она справляется с дядей Лёней. Вот ведь тоже задумал жизнь себе продлить! Увлёкся настоями из корней подсолнечника, чистотела, лопухов.
Лежала вспоминала Тонины бедственные заботы, как её отец сам этих подсолнухов насадил с торца детского корта, всё лето их огораживал, поливал, стерёг от ребятни. Как целый день осенью выкапывал в поле корни лопуха, три сразу, которые на метр уходили, оказывается, в скальный грунт, целый день орудовал киркой, лопату сломал, вилы изуродовал, пока выкопал. И вот, потеряв всякую меру, стал пить эти настои, которые сам готовил, и -- разбередил, разбалансировал свой организм до такой степени, что резко похудел на двадцать килограммов, потерял все силы, и жизнь уходила из него на глазах вместе с теми гадостями и болячками, что скопились в его теле за девяносто лет. Слёг.
- А ведь он пережил всех своих сородичей лет на сорок, если брать только мужчин! То есть на целую жизнь!
Проснулась поздновато. Завтракать не стала, знала, что Тоня всегда её накормит, та всё ещё увлекалась выпечкой. Вошла в открытые двери квартиры:
- Привет. Проветриваешь?
- Да. Запах не из приятных. Всегда так после ночи, несмотря на открытые форточки. Сама задыхаюсь. Раздевайся.
- Не спит?
- Нет.
- Как он?
- Да как всегда. Вроде бодренький и в здравой памяти, только течёт из него, как из помойного ведра. Поможешь мне постель у него сменить?
- Конечно, я для этого и пришла. Пойду развеселю его. - Прошла в спальню. - Привет, дядя Лёня! Как дела?
- Хреново!
Она смотрела на него, некогда цветущего высокого широкоплечего, и подумала, что ведь нет ни одного седого волоса у этого жгучего брюнета до сих пор.
- Что так? Почему "хреново"?
- А как ещё назвать моё неконтролируемое состояние! Никакие лекарства не помогают.
- Спалось-то нормально?
- Нормально, - вздохнул он. - Сколько там на улице?
- Минус двадцать два градуса с утра, но ветра нет и небо ясное, днём солнце должно выглянуть. Первое февраля сегодня.
Тоня вошла с подносом -- три чашки кипятка, кофе, чайная заварка, пирожки.
- С чем пирожки, дочка?
- Твои любимые, с печенью.
- Может я поем хорошо, так поправлюсь ещё? А, девчонки? Совсем мне не хочется умирать... И зачем я с этими настоями Малаховскими связался? Жил бы да жил себе спокойно... Подумать только, сколько гнили из меня вышло! Замучались со мной?
- Да ладно, пап, что уж сейчас об этом говорить-то. Просто меру надо было соблюдать.
- Дядь Лёня, давно хочу спросить, а почему ты никогда телевизор не смотришь?
- Да, лет двадцать уже не смотрю. А что там смотреть-то? Там по всем ста каналам с утра до вечера показывают одни смерти. В советское время и фильмы были жизненные, и детские передачи простые поучительные, и в новостях всегда что-то позитивное звучало, а сейчас нагнетают уши и мозги одними войнами, сериалы только про убийства, новости только про теракты, грабежи и коррупцию, ещё вот придумали вместо праздников устраивать эти похоронные процессии с портретами погибших -- так и зомбируют народ, внушая всем скорую смерть. И без того у людей никакой радости, кроме копеечной зарплаты, так надо их окончательно с ума свести.
- А откуда ты всё это знаешь, если телевизор не смотришь?
- Так соседи все подробности смакуют на все лады, как будто им конфетку в рот положили. Не с закрытыми же ушами мне ходить!
После лёгкого завтрака сменили ему постель, застирали, бросили в стиральную машинку, и присели рядышком с больным поболтать.
- Дядя Лёня, расскажи что-нибудь, - просила Ася, желая как-то отвлечь его от болезни.
- Что?
- Ты помнишь детство?
- Конечно, помню, - улыбнулся он. - Всё помню. - Помолчав немного, начал свой рассказ. - Нас было трое сыновей-погодков. Мама была строгая. А папа у меня был добрейшей души человек.
- Родители где работали?
- Мама дома хозяйничала, скотины полный двор держала. А папа был священником.
- Священником! - Удивилась Ася, так как Тоня никогда об этом не упоминала.
- Да. Приход у него небольшой был, хотя в то время религия была под запретом, но наша церквушка на окраине города действовала.
- Вы же на Украине жили?
- Да, на западной Украине.
- А когда война началась, сколько тебе было?
- Четырнадцать.
- А как ты на Урале очутился?
- Мы в первые дни войны попали под бомбёжки... Мы ничего не понимали... Сразу не стало дома, не стало мамы и братьев... Всё горело... А с самолётов всё бомбили и бомбили... Мы с папой неделю сидели в подвале церквушки, там были съестные запасы, и мы даже носа боялись высунуть наружу. Потом не стало и нашей церквушки, но мы остались живы. А когда поняли, что немцы наступают по земле, бежали дни и ночи впереди них на восток, присоединившись к толпам беженцев. Шла эвакуация и людей, и заводов. Наши уже организовали оборону, наступление со своей стороны. Отца убили у меня на глазах около поезда, я едва успел забрать у него сумку с документами, как меня впихнули в вагон. Вот, в первые дни войны я потерял всех своих близких. Оказался на Урале. Работал всю войну на заводе. Работали на войну.
- Папа, но ты же был на фронте! У тебя же два ранения!
- Да... Был... В начале сорок пятого мне исполнилось восемнадцать. И хоть это был уже не сорок первый год, и хоть мы повзрослели уже под голос Левитана, честно скажу -- я не хотел идти на фронт, не хотел умирать. Я не боялся, нет. Мы уже и с оружием дело имели, и с настоящими фронтовиками рядом работали, но то ли во мне отцовские гены священника сидели, то ли что-то другое -- я не хотел участвовать в этой кровавой бойне человечества. Однако, пришлось.
- Дядя Лёня, расскажи про первое ранение.
Он как-то заворочался на постели, но потом ухмылочка появилась на его гладко выбритом лице:
- Это был самострел.
- Самострел! - Вскинулись они обе.
- Да. Самострел.
- Ты сейчас в своём уме! За такое ведь бывает военный трибунал!
- Бывает, конечно, и трибунал, таких историй я много наслушался, но в моём случае получилось наоборот, мне медаль даже вручили после той операции.
- Я тут прибиралась в твоих бумагах, документы-то на награждение нашла, а вот медали нет, - проговорила Тоня.
- А я её после окончания войны выкинул, чтобы не попадалась мне на глаза. Медали -- это насмешка над убитыми и ранеными. Когда я смотрю на увешанную боевыми наградами грудь, я вижу под каждой сотни скелетов, слышу за этим бряцаньем медалей крики и стоны убитых. Афишировать это и гордиться этим Человеку с большой буквы не следует.
- Но помнить-то надо...
- Поминки должны проходить тихо, а не под грохот военной техники на парадах, как сейчас принято. Политики, виновные в многочисленных убийствах, ни единой слезинки не проронили по убиенным, а их словам верить нельзя.
- Дядя Лёня, как же ты решился в себя-то выстрелить!
- Тогда я и не думал ни о чём подобном, тогда я всего вторую неделю был в войсках, но когда наша группа освобождала очередную деревню, на меня выскочил немец, я выстрелил первым, и из его руки выпал пистолет. Вот, ничуть не задумываясь, я взял его пистолет и всадил себе пулю в плечо.
Он надолго замолчал, обдумывая, видно, что сказать дальше.
- Самое страшное оказалось -- почувствовать в себе боль. Очнулся в санчасти. Пулю, которая застряла в предплечье, извлекли.
- А потом?
- После госпиталя меня направили помощником повара опять в войска. А вся страна под голос Левитана трубила о победе, наши уже входили в Берлин.
- А второе ранение?
- Это была какая-то случайность одного из пленников, который продолжал сопротивляться судьбе. Есть такие. Он тогда троих наших ранил нашим же оружием, но ранения у всех оказались лёгкими. После второго госпиталя для меня война закончилась, как впрочем и для всех.
- А с тётей Мариной здесь познакомились?
- Да, здесь, на Урале, на заводе. Сразу после дня Победы поженились. Жили сначала в бараке, потом свой дом построили в заводском посёлке, а когда власти собрались его сносить из-за близости к вредному производству, из-за загазованности, нам, как и всем, дали вот эту большую квартиру.
- Папа, а мама знала про самострел?
- Нет. Мариша ничего не знала. И никто не знал. Я сумел выдержать молчание до девяноста лет. Вы первые, кому я рассказываю об этом. - И засмеялся. - Девочки мои, это не покаяние! Не подумайте так! Я никогда не пожалел о том, что сделал! Я прожил нормальную жизнь, я рад, что у нас с Маришей родились три дочери. А вот если бы вдруг у нас были парни, ещё неизвестно, под какую пулю их бы судьба загнала, может в Афган, может в ту же Украину, где сейчас полыхает гражданская война.
- Папа, давай поднимемся тихонько, пора пообедать. Ася, помоги мне приподнять его.
НАКАЗАНИЕ.
Она поднималась на свой четвёртый этаж, здороваясь с каждой соседкой, что как-то странно поглядывали на неё, остановилась, не доходя до своей двери -- они были открыты! Сосед по площадке, видимо, увидел её ещё с балкона и поспешил выглянуть:
- Вот, караулю три часа... У тебя кража... Я удивился, что дверь была распахнута и заглянул -- в квартире полный беспорядок...
Она вошла с упавшим сердцем. Он вошёл следом. Удачный рабочий день скосил под корень приподнятое настроение.
- Это сразу после обеда произошло, так как я в обед в магазин слетал, вернулся -- и вот... Наши старушки на лавочке у подъезда сидели, но никого чужих не видели. Я расспрашивал. Потом заметил кусочки шлаковаты на площадке, думаю, что они через люк на крышу свои дела проделали.
- Спасибо, Дима...
- Двери я тебе помогу починить. Сама-то дверь нормальная, только косяк изуродовали да один замок повредили.
- Пожалуйста, Дима, дверь надо сейчас сделать, утром ведь на работу, чтобы я хоть закрыть смогла хоть бы на один замок.
- Тогда я сейчас и займусь.
С комком в горле принялась смотреть, чего лишилась -- не было магнитолы и электрической швейной машинки, да по мелочи в упаковках кое-что из белья исчезло. Больше ничего не тронули, но, видимо, торопились, так как на паласе стояли соковыжималка, самогонный аппаратик, кофемолка и прочие кухонные мелочи.
Вошёл милиционер.
- Я счёл необходимым сообщить нашему участковому, - пояснил сосед, приостановив свои работы. Объяснил вошедшему суть.
- Что пропало?
- Магнитола и швейная машинка, остальное -- по мелочи.
- Деньги?
- Деньги и документы я в квартире не держу.
- Заявление писать будете?
- Вы думаете стоит? Неужели искать будете?
- Конечно, таких краж сейчас тьма тьмущая, но заявление советую всё-таки написать.
- Хорошо. Проходите на кухню.
Под диктовку начала писать, пришлось ещё поднять техпаспорта, чтобы обозначить параметры изделий, время покупки и так далее. Проводив мента, смотрела, что Дима делает.
- Вроде получилось у меня, даже замок больной хорошо и открывается, и закрывается. Попробуй сама.
Когда осталась одна, сразу набрала телефон, что сосед оставил -- попросила частника быстро поставить металлические двери. Пообещал завтра вечером сделать замеры. Растолкала разбросанные вещи по шкафам, напилась кофе, и даже телевизор смотреть не стала, слава Богу, хоть он остался на месте, старенький он у ней был, но показывал очень хорошо. Уснуть, конечно, не смогла. Размышляла. Пришла к выводу, что ворами должно быть были молодые пацаны, продадут по дешёвке, на вырученные деньги накупят наркотиков, отпразднуют это дело, и снова отправятся грабить людей и шарить по квартирам.
- Так... А ведь люк на прошлой неделе был закрыт... Я хорошо помню... Я полы мыла, моя очередь подошла... А ключи от люка находятся всегда только у жильцов в квартире, что рядом с люком, их там только двое, мать-торгашка и сын -- весной из армии пришёл... Он нигде не работает... Она называет его "Котя", Костя значит.
Сама Тамара работала в продуктовом всегда с утра, хотя на обед, по рассказам, частенько прибегала домой. Мужа она схоронила года три назад, а её старший сын сидел в тюрьме за что-то уже лет пять. Тот тоже был непутёвым. Как-то соседка с первого этажа поругала его за что-то -- он измазал её двери натуральным говном, она застала его за этим занятием, входя в подъезд из магазина. Отец потом его всего исполосовал пряжкой ремня за этот позор перед соседями. Тамара с жильцами в подъезде была не очень общительна, стесняясь своей никчёмной жизни, и сами соседки к ней не заглядывали особо. А её Котя вежливым хотел казаться, здоровался всегда с улыбкой, даже с поклоном, хотя глазками умел играть, привлекателен, цену себе знал.
- Завтра, сегодня уже, рано утром я к ним наведаюсь, проведу собственное расследование по горячим следам. А теперь надо уснуть. Мне же сон недели две назад приснился! - Вдруг вспомнила она. - Я весь день на работе думала, что бы он мог значить? Что же мне снилось? - Забралась в постель, раздумывая. - Снились девочки, хотя обе были замотаны во множество ярких тряпок с ног до головы, одни крупные лица были открыты. Их перетаскивали с места на место чьи-то руки, то одни, то другие. Других лиц я не видела. Но что это были девочки, я знала наверняка. Обе были замотаны, как коконы, обе крупные, очень крупные, хотя только что родились. Сон предупреждал сегодняшнее событие -- новые вещи были крупными приобретениями, и вот я их потеряла. Да, сон был вещий, так как коконы были очень яркими.
Встала, достала два огромных сонника ещё с доисторических времён, листала пожелтевшие страницы, оба твердили одинаково, мальчики -- к получению доходов, прибыли, девочки -- к убыткам, потерям. Разочарованная этим ответом, убрала книги на место, и снова -- под одеяло.