— Ты даже не слышала, что я говорила, — удивилась Инна. — Ладно, пойдем. Только ты не уклоняйся от прямого разговора. Я два месяца в училище и уже вписалась в коллектив, выполняю общественную работу. А ты вне коллектива. У тебя в голове только парни. Ну, признайся, зачем ты отбиваешь у Риммы Женьку?
— Что?! — удивилась Эрика, не понимая, о чем речь. Она ненавидела бани с тех пор, как ее там оскорбили. И мылась в общежитии в железном корыте. Но вместе с Инной она уже не боялась.
В бане Инна откровенно разглядывала теток.
— Неужели и мы будем такие безобразные, как они? — удивлялась она.
— Ты будешь, — сказала жестко Эрика.
— А ты — нет? — с обидой спросила Инна.
— Я — нет. У меня не будет таких широких плеч и кривых ног, и на вонючей фабрике тоже работать не буду, учиться пойду.
— Ну, ты совсем несознательной стала. Да рабочий класс — самый лучший класс. Это тебя бывшие заключенные испортили.
Эрика в отместку ей ответила:
— А тебя мать ищет, фабричная пьяница. Ее Танькой зовут. Она тоже в лагере была, там ты и родилась. Не веришь? Посмотри на свою попку. Она всем рассказывает, что у ее дочери на попке родинка, как фасоль. Откуда она знает про твою родинку?
— Родинки у всех бывают, — обиделась Инна. — Чего это моя мать должна быть пьяницей? Тогда и твоя тоже пьяница.
— Может, моя и еще хуже, — пробурчала Эрика.
— Да она вовсе на фасоль и не похожа, — Инна подозрительно разглядывала на попке родинку. — С чего это ты взяла? Так, просто удлиненное пятно. Надо было тебе портить мне настроение? Да а я с тобой после этого разговаривать перестану.
— А мне все равно. Я и сама ни с кем разговаривать не хочу, — равнодушно отвечала Эрика.
Они молча вернулись в общежитие. Там атмосфера тоже была накалена. Вера ходила по комнате и ругалась: «Скотина! Врал, что замуж возьмет. А я ему поверила. Гад. Использовал. Ненавижу!»
Прихрамывая, вошла Лена с письмом. Сев на свою кровать, она развернула его и обратилась к девчонкам:
— Послушайте, что пишет мне Виктор. «Дорогая Елена. После первой нашей встречи я влюбился в тебя еще больше. Ты не красивая, но у тебя прекрасная душа, и мне больше ничего не надо. Я не спал всю ночь и ожидаю с нетерпением встречи с тобой»…
Все молчали.
— Что с вами? — Подняла Лена голову. — Почему вы молчите?
— Нет это не возможно! — Вера всплеснула руками и воскликнула, — Ты читаешь белиберду, которую сама себе и пишешь. Тут нормальным девчонкам не везет. Посмотри на себя в зеркало. Даже Кощей бессмертный хочет красавицу в жены. Господи, с кем жить приходится? — Она, с силой хлопнув дверью, ушла.
Лена сидела бледная, с искаженным лицом, письмо дрожало в ее руке. Эрике стало жаль ее. Ей тоже было несладко и одиноко. Она подошла к Лене, обняла ее за плечи.
— Успокойся. Веру парень бросил. Она так не думает про тебя…
От неожиданности, а может быть от ласки, Лена разразилась такими слезами, что Эрика не могла ее успокоить и потому проговорила:
— Мне еще хуже, чем тебе. Если бы ты знала, что у меня случилось!
— А что? Что у тебя случилось? Ты захромала? Или волосы на голове вылезли? Ты одна потому, что считаешь всех недостойными себя. Притворяешься, что не замечаешь, как на тебя Женя смотрит. Да он уже давно торчит у нашей двери. Только посмотри на него или любого другого парня, и они будут счастливы. А я? Я урод! Мне нельзя жить. Мне надо пойти на мельницу и повеситься, — в истерике кричала Лена.
— Перестань! У тебя все будет хорошо. Хромаешь ты только чуть–чуть. Набойку на одну туфельку побольше сделать — и все. А если ты поправишься, у тебя и волос больше станет. Это от недоедания. И нос меньше будет. А глаза у тебя красивые. И ты умная. Иди вешайся. И я с тобой пойду. Кстати, о мельнице. Была я там. Интересно было, как каменные жернова мелют зерно. Я в детстве тоже молола зерно, только на маленьких жерновах, домашних. На мельнице мельник, весь в муке. Ему лет сорок. Он такой красивый, но горбатый. А роста не маленького, выше тебя и широкоплечий. В детстве упал. Вот тогда и горб вырос у него. Он что–то не вешается. Если бы я собиралась замуж, то за него бы вышла. У нас были бы красивые дети. Мельник добрый, умный и работящий.
— Правда, я его видела, он красивый, — Инна тоже подошла к Лене.
— Так и ты предлагаешь мне за горбатого выйти, только потому, что я хромаю?
— А я тебе не предлагаю. — Удивилась Эрика. — Я только говорю, что горб или хромота только сразу бросаются в глаза, а потом, когда рядом живешь, этого уже не замечаешь. Особенно, когда человек хороший. Я одну женщину знала. Такая красивая, а оказалась настоящей гадиной. Трехлетнего ребенка бросила одного. Так что красота — это еще не все. И не обижайся на Веру. Еще неизвестно, кто счастливей будет. — Эрика говорила все это грустным голосом. Лена спросила сквозь слезы, почувствовав горе Эрики:
— А у тебя что случилось?
— Я тоже жить не хочу, потому что не знаю зачем, боюсь людей. Они все время норовят обидеть меня, да побольней. И никогда не научусь я распознавать, кто плохой, а кто хороший.
— Ну и я не знаю, зачем живу, — тоже расстроилась Инна.
Она обняла девочек. Они молча плакали, пока не вернулась Вера.
* * *
Напрасно Мари пробовала на фабрике заговорить с Эрикой. Та делала вид, что ни ее, ни супружеской пары Гедеминовых на земле нет. Она объявила им всем бойкот.
А Адель заболела, впала в депрессию. Ей вообще хотелось быть одной и бесконечно копаться в себе, она считала себя виновной в создавшейся ситуации. Она начала с того момента, как привязала ребенка и ушла по этапу, продумывая варианты: «Если бы взяла Эрику с собой, то не вызвала бы подозрения и меня бы не обвинили в шпионаже, я бы не находилась в лагере. Если бы я взяла Эрику с собой, Степан не влюбился бы в меня и не кормил бы нас по дороге. Мы бы обе умерли с голоду. Но все–таки, может, было бы лучше, если бы нас уже не было в живых? Вот муж, Фридрих жив… А я тогда это чувствовала и не хотела выходить замуж. Но одной было так страшно!»
Иногда Адель просто лежала и не о чем не думала. Приходил ли сын, навещала ли ее Мари или домработница Надя заставляла ее есть и пить — ей были все безразличны. И только где–то глубоко в сознании стоял вопрос: почему не приходит Александр, почему он не разрешит эту проблему? Не зная зачем, Адель встала и как лунатик побрела в мастерскую к мужу. Он увидел ее, медленно поднялся с места, снял фартук и подошел к ней. Она упала ему на грудь и зарыдала.
«Слава Богу ее прорвало», — подумал Гедеминов, сел на стул, посадил Адель на колени и молча гладил по голове, укачивать, как девочку, и целовать ее соленое от слез лицо.
— Сашенька! — наконец смогла она произнести. — Что мне делать? Как мне жить? И Фридрих жив, и дочь нашлась. Но она никогда не придет ко мне. Нет… нет никакой надежды, — всхлипывала Адель.
— Теперь все будет хорошо, — шептал он. — Ты обратилась ко мне за помощью, и я тебя не оставлю. Спасибо за доверие. Это для меня сейчас дороже всего. Я все улажу. В воскресенье я поеду по твоим делам. Но ты обещай мне есть все, что приносит Надя, и приведи себя, свое лицо в порядок, чтобы дочь не застала тебя в таком состоянии. Прости, но ты и о сыне должна подумать.
Это было неделю назад, с тех пор Адель чутко прислушивалась к шагам за дверью. Она ждала, что дочь все–таки придет, хотя бы за объяснениями.
Александр Гедеминов решился встретиться с Фридрихом Фонреном. Нашел адрес в справочном столе и поехал туда на такси.
Все 20 минут езды мысли об Адели не оставляли его. Он вспомнил, как увидел ее впервые и строчки поэта Заболоцкого, которые тот прочитал ему совсем недавно и которые как будто предназначались совсем юной Адели. «Ее глаза, как два тумана, полуулыбка, полуплачь. Ее глаза, как два обмана, покрытых мглою неудач. Соединенье двух загадок, полувосторг, полуиспуг. Безумной нежности…» Да, нежности и страсти. Он любил эту нежную и страстную женщину. Она и сыновья были смыслом его жизни. Теперь нашлась, собралась ее первая семья… Как смотрит на это с небес Всевышний? Адель и Фридрих Фонрен были венчаны раньше. И что же, второй брак не действителен?
Мысленно Гедеминов обратился к Господу: «Прости мне это невольный грех. Но я любил и люблю эту женщину. О себе не прошу, верни в ее объятия дочь. Остальные проблемы я решу с твоей помощью сам».
Разбросанные войной
Водитель нашел нужный дом, Гедеминов расплатился с ним и вышел из машины. Он постучал в дверь. Открыла женщина, полная и нетрезвая. Увидев гостя, крикнула: «Федор! К тебе!»
— Кто там? — спросил хриплый голос.
— Начальник к тебе приехал, выйди.
Фонрен вышел, держа в руке какие–то чертежи, и удивленно посмотрел на незнакомца.
— Вы Фридрих Фонрен? — спросил тот.
— Да, барон фон Рен, то есть теперь просто Фонрен. А с кем имею честь?
— Князь Александр Павлович Гедеминов. Нам бы где–нибудь поговорить. Разговор конфиденциальный.
— Опять Фридрих! — с досадой воскликнула женщина. — Федя, предупреждай своих знакомых, чтобы немецким именем не называли. Не могу я его слышать. Или и этот немец? Ну прошли бы в дом, сели бы за стол, выпили бы, как все нормальные люди. Нет, только разговаривают, — и Гедеминову: — Чего не проходите? Вы его начальник?
— Простите, я на минутку, по делу, — ответил, не глядя на жену Фонрена, Гедеминов.
— Я сейчас оденусь, — сказал Фонрен, заинтригованный визитом незнакомца. Он сразу понял, что они одного круга, но не припоминал, чтобы он когда–то встречался с этим человеком. Когда Фонрен вышел, Гедеминов сказал:
— Если у вас найдется для меня полчаса времени, я хотел бы пригласить вас в какое–нибудь кафе. Нам надо посидеть вдвоем. У меня для вас новости. Ведь Эрика ваша дочь?
— Что с ней случилось? — побледнел Фонрен.
— Ну что вы! С ней все в порядке! Я по поводу вашей жены, Аделины.
— Вы были знакомы с моей женой?! Не правда ли, она была прекрасной женщиной? А та, которая встретила вас у порога, моя вторая законная супруга, — с горечью сказал Фонрен и добавил: — Сколько не ломаю голову над тем, что произошло — другого выхода у меня не было. Если бы она тогда не спасла мне жизнь, сейчас Эрика осталась бы совсем одна на земле, а сироте так трудно в жизни… Два замечательных сына у меня. Один с музыкальными способностями, у другого математические… А вот жена…
«Зачем он оправдывается передо мной, этот загнанный жизнью человек», — думал Гедеминов.
— Вы знаете, как она умерла? — дрогнувшим голосом спросил Фонрен.
Гедеминов не ответил. Зашли в кафе. Он заказал водки, еды. Когда выпили, сказал:
— Аделина получила известие о вашей смерти еще в 1946 году. Профессор и ваша жена работали в больнице, в зоне, врачами. Там был один негодяй. Он стрелял в вашу жену, но она не умерла. Профессор сделал ей операцию… вынул пулю…
— Как?! Она жива?! — воскликнул Фонрен.
— Да. Жива. Она стала моей женой, у нас сын. Мы поженились только через год после известия о вашей так называемой гибели.
Проклятая война! — Прошептал он и его черные глаза наполнились слезами. Он спросил: — Я могу увидеться с ней?
— Конечно. Она узнала недавно, что вы живы и виделись с дочерью. Адель сейчас больна. Я боюсь, она зачахнет. У нее депрессия. Она нашла дочь. Но девочка помнит момент разлуки и ненавидит мать. А Адель так долго ждала этой встречи!
— Ненавидит мать? — удивился Фонрен.
— Она не могла ее взять с собой в 41 году, рассчитывала на вашу сестру — Лизу … Это же логично.
— Да, она мне писала… — слезы катились по щекам Фонрена.
— Приезжайте к нам в воскресенье. Вот наш адрес. Меня дома не будет. Я знаю, она вас любила. Она вышла за меня замуж из благодарности. Но у вас новая семья и у нас. И я хотел бы, чтобы все так и осталось. Прощайте, — Гедеминов поднялся с места и вышел не оглядываясь. Он не выносил слез, а мужских и подавно.
* * *
Не зная куда себя деть, Эрика решила сходить в кино. Там показывали комедию «Веселые ребята». Она надела пальтишко, подаренное отцом, беретку и прошла сквозь молчаливую толпу молодежи. Когда она повернула за угол, Женя небрежно бросил:
— Гуд бай. Я тоже пошел.
Все опешили. Римма побежала следом:
— Подожди, ты за ней, что ли, идешь? Она же только на вид ничего, а так ненормальная. Не веришь? Хоть кого спроси, — едва поспевая за его широким шагом торопливо говорила Римма. — Ты даже не представляешь, какие она глупости говорит. Вот, например, ребенок рождается через пять месяцев. И его из пупа вынимают.
— Зато ты точно знаешь, когда рождаются или не рождаются дети, — парень остановился и ехидно добавил: — надоела ты мне до чертиков.
— Значит, как жениться обещал, так не надоела, а как уступила, так сразу надоела. А ты думаешь, мне хорошо было делать аборт? Кобель ты, а не парень! — заплакала Римма.
— Я не женат. И могу выбирать кого захочу. А жениться я тебе по пьянке обещал, чтоб отстала. Все, не ходи за мной. Каждая девушка сама думать должна…
К Римме подбежала Инна, но Римма в сердцах и ей крикнула:
— Отстань! Ненавижу вас, приютских! Чтобы мои глаза вас больше не видели!
* * *
Во вторник граф Петр пришел в цех к Гедеминову:
— Я сейчас лицом к лицу столкнулся с этим лагерным мерзавцем, Поповым, который мне звезду на спине выжег, — взволнованно сказал он.
— Здесь, на фабрике? — удивился Гедеминов.
— Здесь. Но он меня не узнал. Я же бороду отрастил. Что будем делать? Он ведь сумасшедший. Нам опять с ним жить?!
— Вы не ошиблись, граф? — спросил Гедеминов.
— Он еще и с вами, князь, в одном бараке теперь живет, — сказал вместо ответа художник. — В гражданском ходит, только брюки, синие галифе, остались от формы. Он здесь заведующий хозяйством и секретарь партийной организации. Медалями пиджак обвешал. Теперь порядочным фронтовиком прикинулся.
— А я уже хотел начать спокойную жизнь в мире и согласии со всеми. Видно моя гражданская война еще не окончена. Третий раз он мне дорогу переходит. А Адель? На нее и так слишком много всего навалилось. Она не вынесет постоянных встреч с Поповым. Хорошо еще, что я ее с работы рассчитал. И мысленно обратился к Господу: «Не введи меня в искушение.» И пообещал графу Петру зайти к нему вечером.
Очень скоро Гедеминов столкнулся с Поповым. Тот шел по коридору барака прихрамывая. Увидел Гедеминова и обрадовался:
— А–а–а, князь! Сосед, значит. Я узнал, что ты на фабрике работаешь. Может, выпьем за встречу, раз уже судьба постоянно сталкивает нас? Пригласишь в комнату? Думаю, нам пора кончать вражду.
Гедеминов холодно посмотрел на Попова и спросил:
— Где ты, гражданин, бывший начальник, видел, чтобы князья приглашали в гости подлецов и ели–пили с ними за одним столом?
— Подожди, я теперь выше тебя по должности, — не сдавался Попов, — и ты должен радоваться моему хорошему отношению к тебе.
Но в ответ услышал: «Не попадайся мне на глаза, терпение мое не бесконечно. А узнаю, что словом ли, взглядом ли обидел мою супругу, тебе конец.
— Да, — покачал головой Попов. — Сколько волка не корми, он все в лес смотрит. Видать лагерь тебя не исправил.
— Увижу под дверью, ребром ладони дам по шее, головка и повиснит на бок. — подошел ближе Гедеминов. В его глазах появился стальной блеск.
Попов отскочил в сторону и громко крикнул:
— А ты не угрожай, не угрожай князь! А то можешь, как миленький, снова загреметь.
Несколько дверей в бараке приоткрылись. Гедеминов понял, что это свидетели разговора и, притворившись, стал уговаривать Попова:
— Ну что вы, товарищ начальник, все пугаете нас? Выпили лишнее, идите спать. Не приставайте к нам, рабочим. Мы не хотим никакой ссоры. Зачем вы нас всякий раз обижаете? Ничего плохого мы вам не сделали. — Повернулся, и медленно пошел к себе.
— Да я тебя снова засажу, белогвардейский недобиток! — закричал Попов в спину Гедеминову, но тот уже не слушал его. Попов с перекошенным от злости лицом, пошел к себе. Но вслед, из одной открытой двери барака, услышал: «Только пришел на фабрику, а уже скандалит. Это тебе не лагерь!»