Альберт отстранился от Эрики, все еще не понимая, что происходит в доме и где отец, когда Фонрен спросил Адель:
— А где твой муж? Я хотел бы поблагодарить его за все, что он для нас сделал.
— Он уехал в Новый город к Эдуарду. Это наш старый товарищ по несчастью. У него какие–то дела с ним. Потом зайдет к архитектору Ноздрачеву. Мы будем строить свой дом. А когда построим, надеюсь, где–то в течение года, то Эрика будет жить с нами. Ну и, конечно, граф Петр с женой, да и сам архитектор с семьей, похоже не прочь с нами под одной крышей находиться. Александр намечает что–то вроде дома творчества построить. И жить среди людей нашего круга. Может, ты поговоришь с женой и все вместе будем…
— Нет–нет, — поспешно сказал Фонрен. — Я могу только навещать вас с сыновьями. Другой вариант исключается. Она этого не поймет. И объяснять ей я ничего не буду.
Эрика посмотрела на родителей и сказала:
— Но я не хочу, чтобы сейчас все узнали что я нашлась у вас.
— Почему? — удивился отец.
— Но действительно, почему? — не меньше удивилась мать.
— Потому, что вы бывшие заключенные, — объяснила Эрика, — Вас все считают преступниками, врагами народа. Меня исключат из союза молодежи и вообще заклюют. Я всего боюсь, и еще, у меня другие документы. Я теперь не Эрика Фонрен, а Ирина Рен.
Отец с матерью с грустью посмотрели друг на друга и поняли — дочь стыдится их.
— Ну, хорошо, — согласилась мать, — сделаем пока вид, что мы просто друзья. А когда построимся, будешь жить с нами, тогда востановим тебе свидетельство о рождении. Я сделаю запрос в Москву, где ты родилась.
— Я родилась в столице?! Я Москву в кино видела. А, знаете, девочки из приюта, когда смотрели фильмы и видели Кремль, говорили: ”Хоть бы одним глазком увидеть Москву, тогда и умереть можно.»
— Как бедным детям головы заморочили! — вздохнул и тихо проговорил отец. Повернулся к Адель и поменял тему разговора: — Я привез деньги, сходишь с Эрикой в магазин, купите зимние вещи. — И помолчав некоторое время с тоской сказал: — Мне пора уходить. Но как мне уютно с вами!!» — слезы навернулись на глаза Фонрену. Он поднялся и пошел к двери.
— Мама! Ты же хочешь проводить папу! Папа, мы тебя проводим! — посмотрела Эрика на мать.
Адель не выдержала и, несмотря на присутствие сына, бросилась на грудь бывшему мужу и горько заплакала; он был ее юностью, первой любовью, и теперь с этим нужно расстаться на всегда. Отныне они просто знакомые, просто родители Эрики.
Противостояние
Александр Гедеминов вернулся домой с Эдуардом. Один только взгляд на Адель сказал ему все: она помирилась с дочерью, счастлива, и выбор сделан в его пользу.
— Где ты так долго был, — весело спросила Адель Эдуарда.
Вместо ответа Эдуард сделал ей комплимент:
— А вы, Адель, становитесь все красивее и красивее. Я так и не нашел себе жены. Ищу на вас похожую. Ах, если бы я был князем!
Адель засмеялась, подошла к мужу, обняла его и сказала:
— Это вам, Эди, не помогло бы. Александр меня приворожил. Но, думаю, вам пора уже обзавестись семьей. Вы надолго в наши края? Где вас теперь носит?
— С цирком на два месяца приехал. Приходите на открытие. Мой номер, как всегда, с лошадьми. Только я теперь в форме красного командира, — насмешливо сказал он и добавил: — Вернее, красного конника с саблями. А у вас праздник, я слышал, дочь нашлась. Поздравляю от души. Как же мне увидеть юную княжну?
— Баронессу, — поправила его Адель и повернулась к мужу:
— Все хорошо, Сашенька. Спасибо тебе. И чувствую я себя прекрасно. Пожалуй, можно на работу в больницу выходить.
Гедеминов, подойдя к двери, закрыл ее на ключ и сказал жене по–немецки:
— Эдуард привез наши с ним драгоценности, вернее часть из них. — Он открыл портфель и высыпал содержимое на стол.
— Что это!? — воскликнула Адель, удивленно глядя на мужа.
— Военные трофеи, — опустил муж голову, затем выпрямился и сказал: — Перед тобой старые разбойники. — И поцеловал жене руку.
— Господи, красота–то какая! Но как же? — И уже испуганно: — А вдруг дознаются, найдут? Опять зона, опять лагерь?! Сашенька, отнеси куда–нибудь все это, закопай.
— Не для того раскапывали, — сказал Эдуард.
А Гедеминов засмеялся, обнял жену и заверил ее:
— Я закопаю, но у себя дома. И так хорошо, что кроме нас их никто не обнаружит. Подумай, кто будет искать ювелирные изделия в этом бараке?! Успокоилась? Ну и хорошо. И Эдуарду: — Мы стройку затеяли, так сказать, кооперативный дом. Я, граф, архитектор с семьей, и тебя тоже приглашаем. Здесь холм недалеко, километра два будет. Прямо на холме родник бьет. Мы решили холм наполовину срезать и строиться так, что с холма на улицу будет смотреть длинное одноэтажное здание с чердаком. Забор будет вплотную с управлением Зеленстроя. На самом деле два других этажа и подвал будут внизу. Да забыл, с нами еще хочет строиться скульптор. Ты его не знаешь. Земли на семью дают немного, а объединившись, мы получаем изрядный участок и сможем благоустроить его соответствующим образом. Я решил спроектировать ветряную мельницу, чтобы не экономить на электричестве. Здесь проходит роза ветров. Нам понадобится и зимний сад для детей. У нас теперь их трое. И еще спортивный зал…
— Как же трое? — удивился Эдуард.
— Медсестра в зоне умерла, поручив Адель своего сына. Он сейчас в детском доме. Мы его навещаем. Но пока даже для Эрики нет места в квартире, она в общежитии живет.
— Какие прекрасные вещи! Какие были мастера! — Адель перебирала драгоценности. — Чудо! Какая тонкая работа! Глаз не оторвать! Вы их продадите? — спросила она обоих сразу.
— Продадим зубным техникам, в основном золотые монеты и работы, не представляющие большой художественной ценности. А вот это, — Гедеминов достал из кармана коробочку, — это тебе, рождественский подарок от меня.
Адель открыла футляр, ахнула и воскликнула:
— Ой, приму от разбойника! Я слабая женщина и устоять перед такой красотой не могу.
— А Эрике? Давай мы ей этот перстенек подарим.
— Отбери из тех, что в коробочках. Там наиболее ценные вещи. Есть ожерелье из крупного жемчуга. Мы ведь не сделали ей подарка в день рождения.
— Это правда, — Адель с Эдуардом склонились над столом, выбирая подарок для Эрики. В это время Гедеминов ходил по комнате, размышляя над тем, как сказать жене о Попове, не напугав ее этим сообщением. Он решил, что более подходящего времени не будет и сказал:
— Адель, я не хотел говорить, но ты все равно узнаешь. Сюда на фабрику пришел новый заведующий хозяйством. Он будет секретарем партийной организации. Это наш старый знакомый по зоне, Попов. Комната его в нашем бараке. Я говорю это тебе сейчас, потому что ты можешь столкнутся с ним в любое время.
Адель подняла голову на мужа и изменилась в лице:
— Да откуда он, этот Попов снова взялся?! Что же это такое!?
— Так я ведь могу … — не договорил Гедеминов, а Эдуард успокоил ее:
— Не волнуйтесь Адель. Все будет хорошо. — И с угрозой добавил: — Если он хоть словом обидит вас, я его лично убью! Приглашу в цирк и шашкой, на всем скаку, голову снесу.
— Но он же теперь не опасен, и сейчас у него нет оружия, — торопливо сказала, испугавшись Адель. — И он больше не работает в НКВД. Сашенька прошу тебя, не надо кровопролития. У нас же дети. Не бери грех на душу. — Она умоляюще смотрела на мужа. — Прости его, прошу тебя. И ты, Эдуард. Все позади. Давайте, ради нашего праздника, всех простим, всех сразу!
— Хорошо, Адель. После рождения нашего сына я дал Господу обещание никого больше не убивать. Но если придется защитить жизнь или честь моих близких … Понимаешь, в нашей с Поповым гражданской войне сила на его стороне, за ним сволочная власть. Он, конечно, не забыл, что благодаря мне хромает и что мы с покойным профессором отправили его в психиатрическую клинику. Да еще увидит, что я женился на женщине, на которую он имел виды и в которую стрелял… Свидетели ему не нужны. Поэтому я не позволю ему подслушивать у двери и собирать на нас компромат. Я уже предпринял меры, был у знакомого охотника, он дрессирует для меня молодого кобеля. «Бабушка» этого щенка была волчица. Хороший кобель, серый. Не лает, только рычит, когда требуется, и ждет команды. Он будет сидеть у порога. Ведь теперь нам придется дома говорить по–русски, пока Эрику не обучим хотя бы немецкому языку. И конечно же со мной всегда будет в чехле пара ножей и перчатки, если придется его издали достать. Вблизи он мне не опасен.
— Ты полагаешь, он может исподтишка напасть на тебя?
— Сам нет. У него есть для этого уголовники. Как–то в зоне он хвалился, что творил на фронте. Какой–то молодой лейтенант сказал ему в лицо: «Ты, Попов, — подлец!» Попов не простил ему этого. И подговорил одного преданного ему уголовника пристрелить в бою лейтенанта. Тот так и сделал. А потом Попов уголовника убил, якобы за то, что тот командира застрелил. Да еще награду получил за это. Наверное, орден Славы. Бойцы остались в земле гнить, а среди героев–солдат подлецы орденами брякают. А ночей боятся. Сколько совесть ни заглушай, она все равно кричит о том, что сделано. Такие, как он, обычно сходят с ума. Но, думаю, мне недолго на фабрике работать. Архитектор обещал помочь мне с выставкой моих работ, а там имею право на вольные хлеба переходить. Только бы Попов дорогу мне не перешел…
— А есть что выставлять? — переменил тему Эдуард.
— Конечно, — ответила вместо мужа Адель. — Александр за год чудо какие вещи сделал! Там у него в мастерской такое холодное оружие! Он с работы — и сразу в кузницу, мечи кует. Я его совсем не вижу. Сашенька, открывай мастерскую! И уберите же поскорей со стола ваши военные трофеи, сейчас Альберт прибежит.
Собирая драгоценности в портфель, Гедеминов приговаривал:
— Слава Богу, серебра много для отделки рукояток и ножен. Но с работой в кузнице у меня будут проблемы. Она теперь участок нового заведующего хозяйством Попова.
— А кто Вам, князь Александр, материалы для работы поставляет? — спросил Эдуард.
— Ему бывшие начальники лагерей багажом высылают заготовки нержавеющей стали и карельскую березу, — опять за мужа ответила Адель. — Вот из этого дерева он и делает мебель в стиле барокко.
— Да, я поддерживаю с ними связь, но только не с подлецами, — поправил жену Гедеминов.
* * *
— Эрика, где ты пропадаешь? Я тебя не могу найти. Вчера я заходила в 10 вечера, а тебя не было, — накинулась Инна на Эрику. Инна, в новеньком пальто с песцовым воротником, в песцовой шапочке, явно хотела похвастаться перед подружкой.
— Мои, смотри, — крутилась Инна волчком. — Мама теперь не пьет и хорошо зарабатывает. Все на меня тратит. Оказывается, она раньше никогда не пила. Из тюрьмы вышла, только тогда и пить начала. Но теперь все. А знаешь, Римма сказала, что как только она пойдет в рабочие, секретарем комсомольской организации училища стану я. Она меня будет рекомендовать. А почему ты не заходишь в комитет комсомола? Надо заниматься общественной работой. Чем ты занята?
— Инна, во–первых, я очень рада за тебя, что у вас с мамой все хорошо, а во–вторых, не зови меня Эрикой — я Ирина. И, в-третьих, я очень занята, — ответила Эрика.
— Чем? — удивилась Инна.
— Всем, — двусмысленно ответила Эрика.
Она действительно была очень загружена. Сразу после практики она шла к матери, которая учила ее манерам, в том числе и поведению за столом. Она сказала, что в честь нее в ресторане на Рождество будет бал. И ей нужно научиться обращаться с приборами. И уметь слушать людей и вежливо разговаривать с ними. И, конечно, Адель учила ее танцевать — вальс и танго. Иногда Адель звала мужа из мастерской и просила заменить ее в роли кавалера. Они танцевали под патефон. Гедеминов легко водил Эрику и хвалил, но говорил, что она слишком напряжена и нужно расслабиться. А она стеснялась танцевать с отчимом, каковым он теперь ей приходился. Еще Эрика с матерью ходила на бесконечные примерки платьев и пальто. Всякий раз матери что–то не нравилось, и портнихе приходилось переделывать. Но и это было не все. Она бегала в цирк к Эдуарду, который учил ее верховой езде. Теперь, встретив Инну, Эрика хоть что–то должна была сказать подруге, и она сказала ей про цирк, скрыв остальное.
— Ты хочешь быть циркачкой? Но тебя не примут в цирковое училище. Это, наверное, в Москве, а ты же немка, — говорила Инна.
— Конечно, не примут. Но мне так нравится ездить на лошади. Лошадь зовут Линда. Она меня любит, и я ее тоже. Я ее угощаю кусочками сахара. У нее губы мягкие мягкие. Я уже быстро езжу, меня хвалят…
— Не знаю, не знаю. А ты встречаешься с Женей?
— Нет. С чего ты взяла?
— Римма видела, что он за тобой ходит.
— Ну, я тоже его иногда вижу. Он здоровается, но мы ни разу вдвоем не оставались.
— И ты ни с кем не дружишь?
— О! У меня теперь много друзей! Такое счастье не быть одной!
— Это ты о бывших заключенных? До добра это не доведет. Я о мальчиках спрашиваю.
— Сейчас мне некогда. Конечно, хотелось бы встретить такого человека, чтобы сразу влюбиться и навсегда. Но мне хочется кого–нибудь постарше. Он должен быть мужчиной, как мой папа или… — Эрика хотела сказать, как Александр Павлович Гедеминов, но вовремя осеклась.
— Да, а маму ты нашла? — вспомнила Инна.
Эрике не хотелось отказываться от матери, но признаваться в этом тоже было нельзя.
— Мне показалось… — сказала она осторожно, но Инна перебила ее:
— Смотри, вон идет Анатолий Севастьянович. Я люблю его, как родного отца, — показала Инна на прихрамывающего Попова. — Весь коллектив нашего второго цеха встречает Новый год в конторе. Ты придешь? Складываемся по десятке. Римма меня уже пригласила. И Анатолий Севастьянович тоже там будет. Он сюда идет! Делай вид, что мы не о нем говорим…
— Здравствуйте, комсомолочки. О чем беседуем? — подошел Попов.
— Да вот, стенд о героях надо к Новому году подготовить, я как раз с Ириной об этом говорю, — придумала Инна, полагая, что парторга только это и интересует.
— Давайте–давайте. Общественная работа важнее всяких гуляний. Все подождет. А комсомольское собрание у вас будет о подведении итогов года?
— Не знаю. Я Римму спрошу. А вы придете на собрание?
— А как же. Я ведь секретарь партийной организации фабрики. Меня интересует, чем занимается наша молодая смена. Не зря же мы в гражданскую и отечественную войну кровь за советскую власть проливали! Так что, молодежь, не осрамите нас, фронтовиков…
— Конечно. Мы стараемся, — ответила Инна, счастливая от того, что он обращался непосредственно к ней. Когда Попов ушел, она сказала Эрике: — На праздничном ужине он нас поздравлять будет. Вот настоящий герой! Вот на кого нам равняться в жизни надо. Только мама его не любит… Не знаю даже почему. При ней я о нем молчу.
Эрика задумалась. Что происходит? Может, Инна права? Надо заниматься общественной работой, чтобы тебя уважали. А иначе ты никто.
Вечером за ужином она решила, не постеснявшись Александра Павловича, как она называла Гедеминова, выложить все свои сомнения.
— Мало того, что я Ирина и Эрика, я еще и живу двойной жизнью. Я совсем запуталась. Где я? И где я живу правильно, а где неправильно? Может, я лицемерка? Это ужасно!
Но и мать, и Александр Павлович на этот раз промолчали. Только перед самым Новым годом отчим пригласил ее в свою мастерскую и показал ей кресло из красного дерева.
— Тебе нравится? Это дерево — карельская береза. Мне ее багажом присылают. Кресло я сделал в стиле барокко.
— Все, что вы делаете, замечательно! А я ничего не умею, даже шить и вязать.
— Если будешь разговорами да чепухой заниматься, то ничего в жизни и не успеешь.
— Мама меня уже учит немецкому языку. Но я его ненавижу.
— Немецкий не такой безобразный, как в кинофильмах. Там его нарочно утрируют. Он просто очень выразительный. И это язык великих — Шиллера и Гете.
— Все равно мне стыдно быть немкой, — ответила Эрика.
— Значит, тебе все здесь нравится? — перевел на другое разговор Гедеминов.
— Конечно — подтвердила Эрика.
— Ну, а если бы я все время ходил на собрания и делал так называемую общественную работу, постоянно говорил о войне, о революции, о белых и красных, о комсомоле и так далее, хватило бы мне времени делать такие вещи? Ведь все, что человек производит, даже для себя, остается на земле, а разговоры улетучиваются, а случается еще и вредят. Ну а ты, твое назначение какое, здесь, на земле, ты знаешь?