Великий тайфун - Сычев Павел Алексеевич 6 стр.

Раскрылись двери бывшей царской комнаты, в нее быстро вошел Ленин, а за ним и все остальные, в том числе и мы с Василием.

В царской комнате Ленина — ожидала делегация Исполнительного комитета Петроградского Совета — сам «вождь пролетариата» Чхеидзе и Скобелев. Чхеидзе хмуро посмотрел на Ленина.

— Товарищ Ленин! — обратился он к своему давнишнему идейному противнику. — От имени Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов и всей революции мы приветствуем вас в России…

Фраза эта прозвучала у Чхеидзе торжественно. Он, конечно, понимает, как велико значение Ленина в революции.

— Но мы полагаем, — продолжал Чхеидзе, — что главной задачей революционной демократии является сейчас защита нашей революции от всяких на нее посягательств как изнутри, так и извне, а для этой цели необходимо не разъединение, а сплочение рядов всей демократии. Мы надеемся, что вы вместе с нами будете преследовать эти цели.

Ленин как бы в недоумении взглянул на Чхеидзе, перевел глаза на Скобелева, потом на других, неизвестных ему лиц, стоявших позади Чхеидзе и Скобелева, и пожал плечами.

Чхеидзе ожидающе смотрел на Ленина, но Ленин обратился к вошедшим вместе с ним в царскую комнату:

— Дорогие товарищи! Солдаты, матросы и рабочие! Я счастлив приветствовать в вашем лице победившую русскую революцию, приветствовать вас как передовой отряд всемирной пролетарской армии… Рабочий класс России не может остановиться на полпути… он превратит буржуазно-демократическую революцию в революцию пролетарскую, социалистическую… Никакого «единого фронта» с партиями, идущими на поводу у капиталистов!.. Да здравствует всемирная социалистическая революция!..

Открылись двери на площадь. Ленин вышел на каменное крыльцо. Прожектор осветил его. Блеснули медные трубы оркестра, и площадь дрогнула:

— Ура!

— Да здравствует Ленин!

— Да здравствует революция!

Это было необыкновенное зрелище, которое больше всего потрясло, несомненно, самого Ленина. Он взволнованно смотрел на приветствовавший его народ.

Но вот он сошел со ступенек, его подхватили на руки и понесли к броневику.

Освещенный ослепительным голубым светом прожектора, Ленин стоял на броневике. Вот он поднял руку. Народ замер.

— Товарищи рабочие, солдаты, матросы, граждане Петрограда! — раздался его голос.

Я стоял неподалеку от броневика, смотрел на Ленина, слушал его голос. Душа моя взволнованно трепетала.

— Участию в позорной империалистической войне, — говорил Ленин, — должен быть положен конец…

— Долой войну! — ответила гулом площадь.

— Грабители-капиталисты, — продолжал Ленин, — кровью народа завоевывают рынки для своих товаров, ложью и обманом заставляют простой народ проливать кровь…

— Долой войну! — вновь грозно пронеслось по площади.

Народ, о котором говорил Ленин, сейчас стоял перед ним. Здесь собрались люди со всех концов земли русской. Война стерла границы губерний и областей и смешала народы, населяющие великую страну от Архангельска до Севастополя, от Петрограда до Владивостока. Массы народа, точно волны в открытом море, ночью, во время тайфуна, перекатывались по площади, набегая на броневик. И из этой темной волнующейся массы народа поднимался Ленин. И народ, и броневик, и Ленин словно слились в единый, монолитный живой организм. Казалось, это сам народ выбрал из своей массы его и поставил на броневик. «Говори, — сказал народ. — Говори то, о чем мы думаем». Устремленный вперед, как вихрь, Ленин говорил то, о чем думал народ. Он произносил слова, которые были дороже всяких других слов, которые были самым заветным у каждого, кто пришел на площадь:

— Да здравствует социалистическая революция!

— Ура! — отвечал народ.

Окруженный отрядами солдат и матросов, рабочими делегациями с красными знаменами, освещаемый прожектором, броневик двинулся по улицам уже уснувшего города. Разбуженные «Марсельезой», грохотом броневика и ликованием народа, жители Выборгской стороны подбегали к окнам, отдергивали занавески и — кто со страхом, кто с недоумением, кто с восторгом и надеждой — смотрели на необыкновенное полуночное шествие…

…И вот двухэтажный особняк Кшесинской. Из окон льется на улицу электрический свет. На стенах алые знамена. Склонившись, они, казалось, приветствовали вождя.

Уже давно перевалило за полночь, а на улице, перед особняком, стоял народ.

— Ленина!

Ленин выходил на балкон и, опершись руками на перила, бросал в толпу слова, казалось, невероятные:

— Революционное оборончество — измена социализму… Кончить войну нельзя без свержения капитала… Не парламентарная республика, а республика Советов рабочих, батрацких и крестьянских депутатов…

В окна дворца Кшесинской уже смотрел рассвет. Улица против особняка пустела, лишь настороженно бродили, поглядывая вокруг, вооруженные рабочие.

Жители Петрограда с его широкими улицами, прекрасными каменными домами, ажурными чугунными решетками, бирюзовым небом только что закончившейся ночи спали, казалось, мирным сном.

Взволнованные всем виденным и слышанным, молча мы шли к Василию по длинному Каменноостровскому проспекту.

Небо быстро светлело. Проспект был пуст, только расхаживали посреди улицы милиционеры в штатской одежде, с винтовками за плечами.

В восемь утра уходил мой поезд. Василий провожал меня на Николаевском вокзале.

— Я уезжаю весь под впечатлением от встречи Ленина, — говорил я.

— Да, приезд его — это поворот истории, — сказал Василий.

— Вот и я чувствую в Ленине что-то такое, что трудно передать словами.

Мы прогуливались по перрону вдоль поезда. На перроне была обычная вокзальная суета. Запоздалые пассажиры бежали в вагоны. Носильщики возили на тележках багаж. Военные с красными повязками на рукавах останавливали солдат с котомками за спиной и проверяли документы.

Дежурный по станции ударил в колокол. Мне жаль было расставаться с Василием. На меня нахлынула грусть.

— Увидимся ли мы теперь?

— Прощай, дружище, — сказал Василий. — Время такое, трудно сказать.

Мы крепко обнялись. Раздался второй, а потом третий звонок…»

Часть вторая.

МОРСКИЕ ТУМАНЫ

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Петроград остался позади. Он возникал в памяти Виктора как сон, только что виденный, волнующий сон. Никогда еще его духовные и умственные силы не получали такого сильного возбуждения, такого толчка, как это было в Петрограде. Все, начиная от прогулки по Невскому до встречи Ленина, было необыкновенно, незабываемо. Поездка в Петроград была новым рубежом в жизни Виктора, новым этапом в развитии его миропонимания. Вместе с впечатлениями от великого города Виктор увозил с собою живой образ Ленина.

На исходе восемнадцатого дня пути — поезда ходили плохо — ранним утром в окне вагона показался Амурский залив, вершина его, имеющая свое собственное название — Угловой залив.

Всю дорогу от станции Угольной — тридцать верст — Виктор Заречный не отрывался от окна, любуясь родным заливом. Уходивший отсюда на юг, в бледно-голубую даль, залив уже совершенно очистился ото льда, и в его широких просторах чернели паруса шаланд, плывших по направлению к Семеновскому базару. По ту сторону залива на десятки верст тянулся пустынный гористый берег. У железной дороги, на откосах и косогорах, зеленела трава, но сопки были еще голы.

На вокзале Виктора встретила Женя. Он увидел ее в публике на перроне. Она еще больше пополнела, но была хороша собой. Виктор устремился к ней. Как свет утреннего солнца, радость осветила ее лицо.

Они пошли по перрону. На вокзальной площади сели в трамвай.

Расспросив Женю о доме, Виктор стал рассказывать о Петрограде.

— Ленина видел.

— Да что ты!

— Да, да!

И Виктор рассказал о встрече Ленина, о Василии Рудакове — словом, обо всем, о чем он писал в своем неотосланном письме.

У Мальцевского оврага они сошли с трамвая. Проходя по Маньчжурской улице, мимо знакомого серого деревянного забора, за которым, в глубине двора, стоял двухэтажный дом, Виктор невольно вспомнил девушку с русыми косами вокруг головы.

«Первая встреча, последняя встреча», — пронеслись у него в голове слова навсегда запомнившегося романса.

— А я устроилась на работу. Опять в городскую больницу, — сказала Женя.

— Довольна?

— Очень… Федю Угрюмова видел?

— Нет. Дал ему в Иркутск телеграмму, но он к поезду не вышел.

— Странно!

— Да, не понимаю, в чем дело. Может быть, не получил моей телеграммы?

— Ну, а сынишка у Василия хорош?

— Чудесный.

Заглянув в глаза Виктору, Женя шепотом сказала?

— Я тоже хочу сына.

Виктор прижал ее руку к себе.

— Будет сын.

— У нас организовался профессиональный союз медицинских работников, — заговорила вновь Женя. — Меня избрали членом комитета. Но скоро уже придется бросить, — с сожалением добавила она. — Вот участь женщины, которая хочет стать матерью. Я часто думаю об этом, и мне становится грустно.

— Это сейчас, пока нет ребенка, — старался Виктор утешить Женю. — А вот появится на свет сын — и ты будешь счастлива. Ну, на полгода оторвешься от общественной работы — что за беда? А там мама вступит в права бабушки… Ну, а как партийные дела? — перевел Виктор разговор на другую тему. — Организация все еще объединенная?

— Объединенная. И знаешь, много таких, которые собственно к революции не имеют никакого отношения. Модно.

— Да, в тюрьму теперь за это сажать не будут.

— Новостей целая куча! — рассказывала Женя. — Во-первых, вернулся с каторги Володя Маленький.

— Вот как! — обрадованно воскликнул Виктор.

— Теперь его зовут Дядя Володя.

— Дядя Володя? Почему «дядя»?

— Не знаю. Во-вторых, тебе привет от Антона Грачева.

— Приехал!

— Был у нас с женой, американкой. Он пробыл во Владивостоке всего два дня, рвался к себе, в Хабаровск. Там у него отец, мать. Десять лет не видел их.

— Как жаль, что не удалось повидать его! — воскликнул Виктор.

— Обещал написать из Хабаровска… Знаешь, Витя, у его жены такой испуганный вид! — Женя засмеялась.

— Испуганный?

— Она насмерть перепугалась, увидев Россию. Антон Грачев говорит, что Рабочая слободка поразила ее своей нищетой. Она изумлена условиями, в каких мы с тобой живем: этот жалкий домишко, две комнатушки с потолком, который можно достать рукой… Она спрашивала Антона: «Неужели и мы с тобой так будем жить?»

— А кто она такая?

— Работала упаковщицей афиш в какой-то типолитографии.

— Что же она, не видела нищеты в Америке?

— Должно быть. Они, вероятно, жили хорошо. Одета она прекрасно, изящная такая, маленькая, черненькая. Только глаза испуганные, — Женя опять рассмеялась.

Виктор прижал к себе ее руку: он так любил ее смех.

— Как она будет жить в России? — говорила Женя. — Что-то уж очень они не подходят друг к другу. Но, должно быть, любят. Поехала же она с ним из своей Америки!

Они поднялись в гору.

— Отдохнем, — сказала Женя.

— Устала? Тяжело ходить?

— Да, стала уставать.

Внизу лежал глубокий Мальцевский овраг с убогими домишками портовых рабочих; к Сибирскому флотскому экипажу шли Маньчжурская и Абрекская улицы.

— Из Сан-Франциско — и прямо к нам, в Рабочую слободку! Испугаешься! — Женя опять звонко рассмеялась.

— Как ее зовут? — спросил Виктор.

— Гарриет… Гарриет Блэк. Она очень приятная, только чужая какая-то, уж очень иностранная. Все на ней чужое, нерусское… Из Америки приехало много бывших эмигрантов. Среди них большинство анархисты, и такие, знаешь, оголтелые. Один Передвигав чего стоит!

Они подошли к Рабочей слободке.

Серафима Петровна встретила Виктора так, будто век не видала. Ну, и первым долгом стала хлопотать, чем бы покормить своего ненаглядного сына. Мать всегда остается матерью.

Идя на другой день после приезда в Совет по Абрекской улице, Виктор увидел знакомую фигуру человека,

«Неужели он?» — подумал Виктор.

Да, это был тот, о ком подумал Виктор. Это был Володя Маленький.

Встреча была так радостна, что они не знали, что и сказать.

— Шутка ли, десять лет не виделись! — говорил один.

— Да, да, десять лет! — восклицал другой.

Володя сильно изменился, отрастил усы, но главное, что меняло выражение его лица, — это скорбные складки в углах губ, под усами. Минутами он задумывался, будто вспоминал что-то. Он тоже направлялся в Совет, и они пошли, оживленно рассказывая друг другу о себе.

Володя пробыл на каторге восемь лет. Перед самой революцией его назначили в ссылку в Якутскую область. Была зима, надо было ждать открытия навигации по Лене, и его отправили в Куналейскую волость, Верхнеудинского уезда. Там-то и получил он известие о революции. Каторге и ссылке пришел конец. Заехал он к своим родным, в Читу, а оттуда покатил в Приморье.

— Семья твоя здесь оставалась? — спросил Виктор.

(Володя женился еще в 1907 году на милой и умной девушке, социал-демократке; родились у них две девочки.)

Володя промолчал, темная хмурь залегла у него в глазах.

Виктор не стал расспрашивать.

— Рассказывай, как в Питере, — сказал Володя. — Ленина видел?

Расстояние до Совета было порядочное, и Виктор успел рассказать о многом, что он видел и слышал в Петрограде.

— У нас здесь тоже мелкобуржуазная стихия, — заметил Володя. — Мы в меньшинстве — и в Совете и в организации.

— А где ты работаешь?

— Пока в Совете, секретарем. Перейду в комитет,

— Надо разъединиться с меньшевиками.

— Конечно, надо. У нас, брат, совершенно противоестественный симбиоз большевиков с социал-демократами современного германского образца — скорее филистерами, чем революционерами. Кого только у нас нет, даже сын миллионера, Вульф Циммерман, пребывает в организации.

— Так это что же — единый фронт с меньшевиками?

— Какой, к черту, единый! Такая грызня идет! Но наша фракция малочисленна, среди меньшевиков — влиятельные служащие банков, адвокаты, журналисты. Сейчас создается газета. Недавно я был в Спасске — там продается небольшая типография. Я договорился с владельцем, а денег у нас нет. Меньшевики устроили кредит в банке. Организуем газету и будем постепенно брать ее в свои руки, расширять фракцию… Вот такие-то, брат, у нас дела. Что ты думаешь делать?

— Да еще не знаю… что найдется для меня. Хотел бы по партийной линии. А вообще-то уже давно хлеб зарабатываю себе литературным трудом.

Они вошли в подъезд здания, где помещался Исполком Совета. Навстречу им по лестнице спускались двое с портфелями. Слегка приподняв шляпу, один из них, с моржовыми усами, невнятно буркнул:

— Здравствуйте.

Володя ответил.

На площадке второго этажа он сказал:

— Вот они, с кем у нас симбиоз, — меньшевистские лидеры Агарев и Новицкий. Такие фрукты!

Вскоре после приезда Виктора была получена «Правда» с знаменитыми тезисами Ленина.

Затем пришли петроградские газеты с материалами о конференции большевиков.

Василий писал Виктору:

«Я же говорил тебе, что приезд Ленина — поворот истории».

В Приморье начались ожесточенные споры вокруг тезисов Ленина, борьба стала раздирать социал-демократическую организацию на две глубоко враждебные друг другу части. «Симбиоз» дальше становился невозможным и бессмысленным.

ДОЧЬ ДОБРОГО БОГА