Иные наездники водили коней, держа за поводья. Иные рысью пускали их по дорожке. Кричали глашатаи:
— Седлай коней, выходи на круг, э-эй!
— Призы хорошие! Не обижайтесь потом, будто не слышали, э-эй!
— Для жеребцов, пускаемых на один круг, приз — двухгодовалый баран, ха-а!
Колхозный ипподром представлял собой неогороженное четырехугольное поле, где на каждом углу по столбу, на столбах — красные флаги. Вдоль воображаемой дорожки всюду выстроилась толпа, и мужчины сами брали на себя обязанность держать линию. Мальчишки уселись, конечно, впереди взрослых. Живая изгородь из человеческих голов и плеч повсюду, от столба к столбу, вздрагивала и дышала.
Коней выпускали на дорожку не только парами, но и группами. Когда шесть первых жеребцов вышли на старт, Аннатувак обратил внимание Амана на то, что четыре скакуна без седел и наездники некрасиво свесили ноги, не упиравшиеся в стремена. Между тем толпа подалась вперед, следя, как кони выравнивались на старте. Взмах флажка, и вся кавалькада двинулась, поднимая пыль…
Аннатувак тронул за плечо рядом стоявшего старичка.
— Может быть, объясните, почему некоторые поскакали на неоседланных лошадях?
Бровастый старичок обернулся к городскому начальнику и, поблескивая живыми глазками, рассказал побасенку:
— Слушай, братец, и понимай… Один купец ушел с караваном в дальний край торговать, а дома оставил молодую жену. Через четыре года вернулся и нашел дома трех маленьких карапузов. Купец взял на руки старшенького и спрашивает: «Чей это прелестный ребенок?» — «Ай, купец, забыл разве? — пристыдила жена. — Когда ты уезжал, он должен был вот-вот родиться». Купец протянул руку к другому малютке. «А это что за славный ребенок?» — «Ай, купец, когда ты уезжал, я как раз зачала его!» Тогда купец показал на третьего, совсем махонького, и спрашивает: «Ну, а это что тогда?» Жена не нашлась и только застенчиво сказала: «Купец, ты этому дивишься, и я удивлена…» — Старичок, положив свою волосатую руку на плечо Аннатувака, беззубо рассмеялся: — Вот так же, братец, ты удивляешься, что скачут без седел, и я удивлен!
Пока окружающие вместе с Аннатуваком смеялись над басенкой, кони обскакали круг и, тяжело дыша, приблизились к финишной ленте. Прокатились аплодисменты: народ приветствовал победителя. А вот проскакали на кобылах и хозяева быстроногого скакуна — работники колхозной конюшни. У одного из них в руке развевался приз — десятиметровый отрез шелка.
И снова закричали глашатаи. Снова вышли на старт неоседланные кони. И старичок, довольный, что нашел слушателя, опять приник к плечу Аннатувака.
— Видишь, некоторые поверх потников протянули подпруги, а у других и того нету. Неудобно и для всадника и для коня.
— Может быть, седел не хватает? — догадался Аман.
— Кони теперь не в чести, — посетовал старик. — И мастера-седельщика днем с огнем не найти… Но для скачек, пожалуй бы, седел хватило. Это они нарочно так делают.
— Не без причины, конечно? — спросил Аннатувак.
— Братец, а знаешь ли ты, кто сосед у нашего колхоза? Впрочем, ты нефтяник, откуда тебе знать. Здесь неподалеку казахское село. Вот у казахов и переняли наши эту привычку скакать на неоседланных лошадях…
Он, видно, не прочь был бы рассказать и о том, почему казахи испокон веков любят такую степную скачку, но снова возопили глашатаи:
— Кто идет на четыре круга, выводи коней, ха-а!
— На четыре круга приз назначен — годовалый верблюд, э-эй!
Толпа дрогнула по всему полю — всех волновал исход борьбы на главной, восьмикилометровой, дистанции. Махтум первый заметил, что стали поспешно седлать и тех двух красавцев скакунов — белого и гнедого.
— Товарищ начальник, — почтительно обратился он к Аннатуваку. — Который из тех коней, по-вашему, придет первым?
Аннатувак, уже вдоволь налюбовавшийся мощным крупом гнедого, его широкой грудью, стройной шеей, красивой головой, не задумываясь, ответил:
— Конечно, гнедой!
— А я считаю, — вкрадчиво заметил шофер, — что белый перегонит.
— Если так разбираешься в конях… — Аннатувак удержался от грубого словечка и закончил шуткой: — Махтум, что с тобой? Глаза плохо видят или пора заправляться горючим?
— Сейчас не об этом речь, товарищ начальник, хотя в желудке слышу перебои.
— О чем же речь?
— Я так предполагаю, что, ежели скакать на короткую дистанцию, гнедой обскачет. Но восьми километров его холеные ноги не выдержат. В этом убежден, и никто меня не отговорит.
— А я другого коня и не вижу, — пытаясь быть хладнокровным, возразил Човдуров.
— Можно поспорить с тобой? — ласково приступил Махтум к главной своей задаче.
— На что хочешь спорить?
— Если белый обгонит гнедого, дашь мне двухмесячный отпуск?
Аннатувак усмехнулся.
Махтум, не болтай что попало. Не я издаю законы, не я устанавливаю продолжительность отпусков.
— Ладно… Тогда премируешь чем-нибудь из директорского фонда.
— Глупости говоришь. Разве не знаешь, для чего предназначен директорский фонд?
— Тогда… Тогда сто рублей из своего кармана!
— Это другое дело, — согласился Аннатувак. — А что ты мне дашь, если придет гнедой?
— Я… — Махтум толкнул локтем Амана. — Я готов доверить тебе на обратном пути баранку… Жизнью рискую, как видишь.
Этот сговор мог тянуться долго, если бы кони не изготовились на старте и не раздался выстрел.
Толпа ахнула — гнедой сразу вырвался вперед, оставив за собой четырех коней, бежавших кучно. Аннатувак толкнул в плечо шофера.
— Гляди, Махтум! Гляди, Махтум!.. Еще наездник сдерживает, а то он все четыре круга обежит, пока остальные сделают первый…
И в самом деле, если б дугой пригнувшийся к шее коня гибкий мальчик-наездник показал плеть и сделал сильный посыл, гнедой далеко оторвался бы от остальных. Махтум это чувствовал, но понимал, что такого темпа нервный скакун долго не выдержит, и потому хладнокровно ответил:
— Не торопись, товарищ начальник, дело еще впереди. Будем рассчитываться па финише…
Но и на втором и на третьем кругах гнедой скакал далеко впереди других, и Човдуров, увлекшийся не меньше Махтума, то и дело выкрикивал:
— Ну как, Махтум?.. Эге! Ну как теперь?..
Но на половине четвертого круга белый конь вдруг отделился от остальных и быстро стал настигать гнедого. Теперь уже Махтум, приплясывая от возбуждения, кричал:
— Товарищ начальник, гляди, гляди!.. Ай, что делает белый!
Когда прошли третий столб четвертого круга, оба коня шли голова в голову. Зрители проталкивались вперед, раздвигая плечами стоящих ближе, подбадривая фаворитов:
— Гнедой, красавец мой, жми!
— Жертвой буду ради тебя, белый мой, покажи себя!
Иные шутники прыгали на спины своих соседей, а те и не замечали. Аннатувак тоже в азарте выскакивал из рядов, бормоча про себя: «Жаль, что его пустили на большую дистанцию… Эх, гнедой, не подведи меня, постарайся!..» Даже не чувствовал, как шофер что есть силы колотит его по плечам, крича:
— Гляди! Гляди!..
Часто мелькали ноги белого, приближался издали глухой топот копыт, сияла мокрая от пота спина гнедого… Распластываясь в воздухе, кони летели мимо ухающей толпы… Только в последнюю секунду стало заметно, как на финише белый уже на целый корпус опередил гнедого под рев зрителей… Казалось, громче всех орал Махтум:
— Что?.. А?.. Белый победил гнедого!
Кончились скачки — начался гореш, излюбленная в туркменских селах борьба пальванов.
Тойджан и Ольга протиснулись в круг, где схватывалась в единоборстве то одна пара, то другая… Ольга ничего не понимала в тонкостях гореша, но Тойджан, надеявшийся показать русской девушке туркменский праздник во всей его красоте, только презрительно кривил губы. Зарясь на приз, то и дело выходили на круг обыкновенные, не отличающиеся ни ростом, ни телосложением шоферы, пастухи, конюхи. Не те были пальваны, что прежде, не та была борьба, какую Тойджан видывал в родном селении…
— Детская забава, — сказал он и даже плюнул.
— А мне нравится! — говорила Ольга и тянулась на цыпочках, чтобы лучше видеть.
— Видела бы ты, какие прежде на тоях выступали пальваны… — недовольно гудел бурильщик. — Затылки были как пудовые сахарные головы, а ноги точно кувшины для воды… А эти, ах!
— Да что ты брюзжишь?
— Не нравится.
Тойджан был уверен, что, выйди он на круг, всех бы раскидал. Но он был застенчив и потому сердился и отворачивался, когда кто-нибудь из толпы выбегал на круг и повязывал на себе кушак… А когда победителю вручали сторублевку, он даже начинал что-то напевать себе под нос, и Ольга удивленно приподнимала брови, с интересом поглядывая на придирчивого спутника. Впрочем, и она рассмеялась, увидев шофера Махтума, который успел с кем-то схватиться и сейчас, азартно прикладывая ко лбу сторублевую бумажку, точно пьяный, шел из круга. Его, видно, интересовала не сама борьба, а приз, и он нес его над толпой, как флаг. И уже, кажется, готов был снова ринуться в схватку.
Когда Тойджан и Ольга разыскали в толпе своих, был уже третий час дня. Махтум, изрядно проголодавшийся после борьбы, нетерпеливо поглядывал на Аннатувака — тот спорил о чем-то с Ягшимом.
— Сказать по совести, товарищ председатель, — говорил Аннатувак, и трудно было сразу понять, всерьез ли он или разыгрывает толстяка, — ваш той не превзошел моих ожиданий…
— Дорогой товарищ Човдуров, потерпите, угощение вас единогласно удовлетворит, — перебил Ягшим.
— Нет, Ягшим, вы меня не поняли.
— А что?
— Почему на конях скачете без седел?
— Мы этого даже не замечаем.
— И гореш у вас словно детская забава, — вставил слово Тойджан.
— Ай, как же это так? — изумленно оглядел Ягшим своих колхозников. — Товарищи активисты, неужели не удался наш праздник?
Льстивые голоса тотчас откликнулись:
— Как будто неплохо, товарищ председатель.
— Люди повеселились, товарищ председатель.
— И призы щедро раздавались…
Аман, слушая этот хор подхалимов, рассмеялся.
— Где прежние пальваны? — спросил он. — Где Балхан-пальван? Где Пеленг? Где Непес Чака?
Ягшим решил обратить в шутку неприятный разговор.
— Не тревожь мои раны, товарищ Аман, женщины теперь единогласно рожают карапузов!
— Разве товарищ Ягшим — карапуз? — наседал Аннатувак, почувствовав поддержку товарищей-нефтяников. — Вот этот друг — разве карапуз? — он показал на рослого кладовщика. — И тот, что в праздничный день стоит с папкой под мышкой, разве карапуз?
— Ай, ведь мы же актив!
— А разве актив… — Аннатувак чуть было не сказал «должен гордиться своим пузом?», но поправился: — Разве актив не должен заниматься физкультурой? Забыли, видно, пословицу: «Старший начнет — младший работает!» Почему сами не вышли бороться?
Ягшим уныло ответил за всех:
— Товарищ нефтяник, разве не слышишь, какая у меня одышка, даже когда с места встаю?
— Дальше так пойдет, и встать не сможешь.
Ягшим хитро подмигнул своим и рассмеялся.
— А ведь это единогласно золотые слова, а?! Пойдемте покушаем, дорогие гости.
Пир был на славу. Ягшим угощал шефов чем только мог. Махтум неутомимо уплетал кюртюк. Шашлык из грудинки пришелся по вкусу Аннатуваку. А когда разрезали поджаренного на углях козленка, фаршированного черным перцем и луком, тут уж перестали стесняться и Тойджан с Ольгой. Помня о золотых словах, только что сказанных в назидание толстяку Ягшиму, один только Аман не слишком налегал на жирную еду, а больше тянулся к мискам с кислым молоком и крепким чалом.
Ягшим произносил тосты — один за другим и все «единогласно».
С трудом Тойджан втиснул словечко в этот фейерверк красноречия. Ему захотелось опять поддразнить тщеславного толстяка.
— Товарищ председатель, в вашем колхозе на досуге, особенно на тоях, молодежь не играет в кольцо?
— Ай, играют иногда в карты, в дурачки…
Ответ показался обидным Тойджану. В его родном Сакыр-Чаге любили играть в кольцо: садились в кружок на сыпучем песке и пускали колечко по рукам, а тог, кто сидел в середине круга, должен был угадать — у кого. Нелегко было, держа в кулаке колечко, не выдать себя ни улыбкой, ни движением ресниц.
— Товарищ председатель! — воскликнул Тойджан. — Пренебрегая тонким искусством наблюдательности и сметливости, вы, по-моему, проявляете халатное отношение к своим обязанностям. Была бы моя воля, я бы крепко наказал вас за беззаботность, а эту игру ввел бы как урок в сельских школах…
С блуждающей улыбкой Ягшим вслушивался в слова бурильщика, пытаясь разгадать, серьезно он говорит или шутит.
Все засмеялись, и у председателя отлегло от сердца, он сделал вид, что очень занят едой, и промолчал.
Теперь к нему приступил Аннатувак:
— Может быть, я не заметил, но, кажется, на тое не упражнялись в благородном искусстве стрельбы?
Ягшим поглядел на гостей страдающим взглядом. Он не мог представить, что и Човдуров подшучивает над ним. Это было бы слишком легкомысленно для такого большого начальника. Но раз критикуют, надо обороняться.
— Стрельба? — насмешливо переспросил он. — Чтобы стрелять, где найдешь древние хирлы?
— В Красноводске можно купить малокалиберные ружья.
— Ай, товарищ Човдуров, зачем по всему селу греметь выстрелами? Собак пугать, что ли?
— Не то, Ягшим, не то, — миролюбиво заметил Аман. — Стране нужны меткие стрелки, снайперы. Ты ведь сам воевал на фронте, знаешь… А забыл.
— Эта твоя критика верна, товарищ секретарь, — согласился Ягшим и снова взялся за жаркое.
— В одном признался — и то польза, — проворчал Аннатувак.
Ягшим живо присел на корточки и, размахивая сальными пальцами, перешел в наступление.
— Дорогой товарищ Човдуров, когда я стрелял на берегах Днепра, я думал, что, кроме военного дела, ничего не нужно знать человеку. А теперь все позабыл на свете, кроме заботы об увеличении поголовья скота… Это верно! Только, товарищ начальник, товарищ секретарь, я тоже хочу немного вас задеть, не сердитесь. Если не каждый месяц, то хотя бы каждый квартал приезжали к нам, указывали на недостатки, разве Ягшим учился бы у верблюдов? В крайнем случае, если сами не можете оторваться от кресла, прислали бы агитаторов…
Аннатувак весело прищурил глаз и спросил:
— А не помнишь ли, товарищ Ягшим, как ты участвовал в одном бурном нашем совещании, даже выступил там?
— В совещании? Я выступил? — Ягшим закивал головой. — Об электростанции шла речь? Да?
— Хорошенько припоминай.
— А, просил вырыть колодцы…
— Ты нам говорил: «По горло сыты вашими агитаторами, наша Кейкил-эдже не уступит вашим профессорам насчет агитации, даже верблюдов научит разговаривать…»
Эти слова развеселили всех сидевших на ковре. Под дружный смех колхозников Ягшим долго чесал затылок.
— Память у тебя цепкая, товарищ начальник… Эй, товарищи активисты, зовите сюда Кейкил-эдже, пусть она с ним поспорит, я не могу…
Махтум, которому — грех не сказать — понравилось колхозное угощение, хохотал вместе со всеми, слушая застольный поединок начальника конторы с председателем колхоза. Про себя он давно решил, что хорошо бы задержаться тут дней на пять. Он не смотрел на часы. Но Аннатувак, боясь, как бы Махтум не «разучился» водить машину, не раз уже подумывал, что пора ехать домой.
Солнце начало клониться к закату, участники тоя понемногу расходились по домам. Ягшим напомнил гостям, что вечером будет концерт самодеятельности. Но тут Аннатувак и Аман решительно поднялись — пора ехать, спасибо за веселый, полный удовольствия день…
— А как же концерт? — засуетился Ягшим. — Оставляйте тогда молодежь. Их не отпустим! И думать не о чем! — И стал кружить вокруг Ольги и Тойджана с такой же легкостью, с какой встречал высоких гостей на скаковом поле.
— Что ж, надо уважить хозяев, — сказал Човдуров и вопросительно взглянул на Тойджана.
— На мотоцикле догоните, — улыбаясь, поддержал Аман.
— Нет, утром, утром уедут! У нас и комнаты приготовлены в гостинице! — кричал Ягшим.