— Ну а теперь куда? — спросил Александр Сергеевич, вытирая рот салфеткой.
— Гулять, — невозмутимо сказала Соня, Фарт же молча и довольно закурил новую тапробану, не преминув предложить сигару и Алехандро, и вот они, покинув уютное кафе «У Олиньки», идут неспешным, фланирующим шагом по проспекту герцога Корвина, по левой его стороне, Соня в центре, справа, ближе к обочине, Фарт, слева — Алехандро, с удовольствием вертящий головой по сторонам, ведь смотреть на Элджернон так намного приятнее, чем из окна кабриолета, пусть в нем и сидит на переднем (рядом с водительским) сидением принцесса Вивиан, мимо большого портрета которой, между прочим, и проходит сейчас наша троица, Алехандро смущенно улыбается и читает надпись, что «В этом здании находится благотворительный фонд имени герцога Рикардо, патронирует который светлейшая герцогиня Вивиан Альворадо», ярко сияющая на солнце бронзовая дощечка с красиво вырезанными буковками, правее которой большая, наглухо закрытая дверь, ведущая в помещение фонда, но вот они уже прошли и это здание, как миновали и множество других, ты еще не устала, спрашивает Фарт у Сони, та отрицательно мотает головой, а Алехандро все так же смотрит по сторонам: проспект герцога Корвина остался позади, и они вышли на уже упоминавшийся в одной из предыдущих глав бульвар Синдереллы, где — на месте пересечения бульвара с переулком Вогезов — и находится тот самый фонтан, возле которого в один летний день был сделан фотографом журнала «Дзаросские леди» тот самый кадр, что так пленил Александра Сергеевича и в чем–то (может быть) даже способствовал пробуждению его чувства к принцессе Вивиан, но пока до фонтана еще семь, а то и восемь кварталов, и наша троица, все так же медленно неторопливо, воскресным, планирующим шагом идет по этой знаменитой торговой (надо заметить, что широкой и обсаженной по обочины все теми же, платаноподобными деревьями) тропе, хотя и воскресенье, но здесь магазины, магазинчики и ларьки открыты, Алехандро с удовольствием глазеет в яркие и пестрые витрины, народу тьма, так что не трудно и потеряться, но теперь они поменялись местами и Алехандро — в центре, слева, ближе к домам — Соня, справа — к обочине бульвара — Фарт, этакая миленькая коробочка, из которой время от времени чертиком выскакивает безденежный (что на этой праздничной улице — ведь сколько можно талдычить слово «бульвар»? — воспринимается им самим очень болезненно) Алехандро, у которого — что вполне естественно — разбегаются глаза, ибо пусть он и был всегда человеком духовным, но мир материальный, вещественный, ему отнюдь не чужд, а качество товаров, продаваемых бойкими элджернонскими торговцами и торговками, намного выше, чем в его несчастной отчизне, о которой, надо сказать, он даже не вспомнил ни разу с самого утра, начавшегося, ко всему прочему, для него почти в полдень (не надо забывать, что спать Алехандро улегся лишь в шестом часу).
Шел уже третий час дня, чувствовалась усталость, хотелось где–нибудь присесть и дать ногам отдохнуть, но вот и фонтан виден, тот самый, у которого фотограф «Дзаросских леди» минувшим летом столь блистательно заснял принцессу Вивиан: тот же мальчик и та же туна, та же тоненькая струйка воды, с журчанием сбегающая в больше овальную чашу и застывающая в неподвижной прозрачной глади, усыпанной золотистой листвой, нападавшей за последние дни с растущих по–соседству деревьев, среди которых есть и «платаны» (на этот раз закавычим), и прочие порождения элджернонской флоры, включая редчайший в этих краях, багровостволый кристофер, единственное дзаросское дерево, цветущее осенью, вот и сейчас, среди крупной, тяжелой листвы, хорошо различимы мелкие белые цветы, торчащие наподобие множества небольших растопыренных пальцев (приходившее перед этим в голову сравнение с церковными свечками отбросим, как некорректное, и прежде всего, по цвету). Под сенью Кристофера, на успевшей облупиться от летней жары скамейке, когда–то ярко–зеленого, а ныне невнятно–жухлого оттенка, и решила отдохнуть наша троица, поставив передо мной довольно сложную задачу: что делать с ней дальше?
Конечно, есть несколько вариантов решения, можно, дав троице хорошенечко отдохнуть на невнятно–жухлой лавочке, погнать ее снова на прогулку, заполнив оставшиеся до конца главы страницы новыми зрительными впечатлениями милейшего Александра Сергеевича (из коих наиболее запало ему в душу лицезрение большой передвижной выставки «Династия Альворадо. К возобновлению правления Дзаросом», на которую наши гуляки наткнулись где–то в районе четверти четвертого), можно, усадив за очередной столик очередного кафе (к примеру, вот этого, под броским названием «Три короны», изысканное меню, но цены в пределах доступного, на этот раз герои выбирают морские и рыбные блюда, наиболее удачным из которых можно считать (поверим Александру Сергеевичу) тушеное в белом вине филе из рыбы блонд с гарниром из метрапской капусты и горных грибов с непроизносимым названием «суаря») и дав возможность плотно отобедать, отправить затем в кино, на пятичасовой сеанс, на премьерный просмотр нового боевика «Загнанные и убитые», где три часа пальбы перемежаются роскошными любовными сценами, с фантазией и изысканностью снятыми мэтром местной киноиндустрии, пятидесятивосьмилетним Антонио Фукехидо, можно, в конце концов, сжалиться над уже хорошенько набродившимися по Элджернону Соне, Александру Сергеевичу и Фартику и вновь вернуть их к вокзалу имени герцога Викторио, позволить Фарту открыть ключиком дверцы кабриолета, дама и господа занимают свои места, Фарт заводит кабриолет, тот начинает фырчать и потихоньку трогает с места, вливаясь в вереницу машин, идущую сплошным потоком по предвечернему воскресному Элджернону, довольный Александр Сергеевич, утоливший любопытство, даже не смотрит в окошко серо–замшелого передвижного средства, принадлежащего, как известно, дядюшке Го, но думает Алехандро сейчас не о дядюшке Го, и даже не о своих спутниках по сегодняшней увлекательной (на самом деле!) экскурсии, а — и это не странно — о принцессе Вивиан, тягу к которой, столь стремительно возникшую в последние двадцать четыре часа, не могут убить никакие сплетни, даже наоборот получается — чем больше он слышит неприличных рассказов о поведении венценосной прелестницы, тем больше ему хочется ее видеть, но ведь недолго осталось, вечер да ночь, вот и день прочь, утро придет, что принесет?
Что же, утро понедельника приносит великолепную погоду, солнце, отчаянно бьющее в окно, невзначай попадает в зеркало и солнечными зайчиками щурит глаза прихорашивающемуся перед долгожданным визитом Александру Сергеевичу, жалеющему об одном — что не взял он с собою в Дзарос свой единственный костюм и столь же единственный галстук и придется ему предстать перед загадочными глазами (напомним, карими) Вивиан таким, каков есть — куртка, джемпер, джинсы, кроссовки, но ничего, думает Алехандро, вспоминая бойкую торговлю на бульваре Синдереллы, дай Бог — найду работу и куплю себе блейзер, а может, что и смокинг, но тут его зовет Фарт, отпросившийся на сегодняшнее утро со службы, ведь визит во дворец — дело серьезное и как не сопроводить туда г-на Лепских, мало что разумеющего в придворном этикете, впрочем, и Фарт, надо отметить, разумеет в нем не очень, но две головы всегда лучше, чем одна, и вот уже дежурный начальник дворцового караула, выслушав лепет изрядно волнующегося Фарта, велит поставить кабриолет (все же добрая душа этот дядюшка Го!) на дворцовой стоянке и распахивает перед ними маленькую калитку, ведущую в одну из боковых аллей, объясняя при этом, как проще дойти до дворца, чтобы не заплутать и не попасть — что совсем уж будет нехорошо — куда–нибудь не туда, к примеру, в приемную герцогини Стефании, так что прямо в калитку, затем в аллею, пройдете до конца — свернете направо, потом налево, потом вновь направо, а там и вход в покои пресветлой Вивиан, ясно?
— Ясно! — с казарменной краткостью отвечает бравый рейнджер, а Алехандро чувствует, что у него дрожат не только коленки, но и все поджилки трясутся. — Иди, иди, — подталкивает его в спину столь же красный от смущения гроза контрабандистов.
12
Можно долго описывать то, как Фарт и Алехандро Лепских шли по чудесному дворцовому парку, с которым — к этому утверждению Алехандро пришел быстро, еще, надо сказать, не дойдя до покоев Вивиан — не сравнились бы ни Версаль, ни Сан — Суси, ни венский Шенбрунн, ни парк королевского дворца в Бангкоке, Таиланд, ни прочие замечательные порождения совместного труда архитекторов и садовников, с которыми Александр, заметим, был знаком лишь по передачам отечественного телевидения, но это не имеет никакого отношения к нашему рассказу, а потому просто повторим, что парк дворца герцогов Альворадо был чудесен, аллея, по которой Фарт и А. С. Лепских шли неторопливым, прогулочным, почти таким же фланирующим, как и по бульвару Синдереллы, шагом, прихотливо извивалась между ровно подстриженными невысокими деревцами с листвой густо–зеленого цвета, отбрасывающими прихотливые тени на мелкий речной песок розоватого оттенка, коим и была усыпана упомянутая аллея, по которой как раз в этот самый момент доходят до первого поворота направо страж дороги и филолог–медиевист, идут они молча, ибо смущение не пропадает, а наоборот — чем ближе к цели, тем все больше робости и стеснения, ну да как иначе, чувства Алехандро к принцессе Вивиан нам уже известны, а Фарт всегда понимал разницу между титулованными правителями Дзароса и собой, простым обывателем, обитателем казармы, заурядным племянником заурядного (в плане социального происхождения и общественного статуса) дядюшки Го.
Но вот и поворот направо, аллея, посыпанная мелким речным песком розоватого оттенка, переходит в совсем узенькую дорожку, петляющую между большими, разбросанно стоящими деревьями с серебристой корой и красивыми, резными кронами, отчего–то увешанными маленькими разноцветными фонариками, воздух необычайно чист, парк в этот утренний час тих и пустынен, ни одной живой души не встретилось нашим приятелям, если не считать таковыми несколько кошачьеподобных тварей, отдыхающих за плотной сеткой большой вольеры, внезапно оказавшейся по левую руку от дорожки, но вот и вольера позади, а вот и поворот налево, за которым — и достаточно быстро — возник обещанный дежурным начальником дворцовой стражи последний поворот направо, представляющий из себя такую же узенькую дорожку, проложенную между двумя громадными клумбами с фиолетовыми цветами, напомнившими Алехандро несуразную помесь хризантем с георгинами, хотя были фиолетовые цветы очень красивы, это надо отметить особо, а вот почему? Да наверное, лишь потому, что сразу за клумбами вырастала из переплетений деревьев и кустарника стена праздничного, розового кирпича, в которую и упиралась — прямо в небольшую дверцу с хорошо различимым кругляшком звонка — эта последняя дорожка, но вот осталось пять метров, вот два, вот рука Фарта поднимается и — совершенно верно; раздается где–то в глубине здания приятного тембра звонок, дверь открывается и навстречу выходит рослый гвардеец (Алехандро сразу же вспомнил слова Сони о том, что «Вивиан ни одного смазливого гвардейца не пропустит»), одетый в парадную форму, но пора прекратить изрядно затянувшееся описание и поскорее свести основных действующих лиц непосредственно в покоях Вивиан.
Ах, Алехандро, Алехандро, сколько ожидал ты этого часа, но вот и дождался, что же, переставай робеть, возьми себя в руки, понятно, конечно, что для тебя, рожденного и выросшего совсем в ином мире, лицезрение дзаросской принцессы подобно явлению божественного откровения, но ведь принцесса — просто женщина из плоти и крови, как принято говорить в таких случаях, красивая, прекрасная, можно даже употребить эпитет «роскошная», но женщина, немногим отличающаяся от твоей бывшей жены, милейшей (что тоже надо отметить) Катерины Альфредовны, но Алехандро не помнит сейчас о Катерине Альфредовне, забыл он и Феликса Ивановича Штампля, он все забыл в этот утренний час понедельника (дворцовые часы только что пробили половину одиннадцатого), когда открылась, наконец–то, большая, цвета слоновьей кости дверь, украшенная резной позолотой, распахнулась, как уже сказано, дверь, и упомянутый в конце прошлого абзаца гвардеец, чеканя шаг, ввел Фарта и Александра Сергеевича в большой, естественно, что залитый нежарким осенним солнцем, зал, в самой середине которого, в уютном и симпатичном кресле, стоящим рядышком с таким же уютным и маленьким столиком на четырех раскоряченных ножках, сидела за утренним макияжем Вивиан Альворадо, одетая лишь в полупрозрачное дезабилье хорошо известного читателям цвета, ее длинные, каштановые волосы отливали на солнце очаровательным блеском, на губах играла улыбка, а руки перебирали какие–то баночки/тюбики/ футлярчики/коробочки, в великом множестве и таком же великом беспорядке разбросанные по столику.
— Привет! — сказала герцогиня Вивиан, на мгновение оторвавшись от всех этих баночек–коробочек, а потом вдруг добавила очень смешливым тоном: — Вы все же пришли, — и непонятно, чего больше было в этом добавлении, восклицательного знака или вопросительного.
Гости сели в предложенные гвардейцем кресла, отличающиеся от того, в котором восседала Вивиан Альворадо, но мне что–то прискучило описывать прелести дворцового интерьера, равно как и мебель и прочие заимствованные из нереальной жизни предметы и явления, а потому я вновь перейду к Алехандро, ибо сев, наконец–то, в предложенное кресло (причем, на самый кончик, ссутулившись, не зная куда деть такие длинные и дурацкие сейчас руки с тонкими, покрытыми выгоревшими на солнце еле заметными волосками, пальцами) Алехандро растерял все слова, что вертелись на его языке всю дорогу — от гостиницы «Золотой берег» и до двери, ведущей непосредственно в покои Вивиан, хотя отнюдь не о любви (и это совершенно естественно!) собирался он говорить, а всего лишь о том, что нуждается в помощи, ибо оказался — один, лишенный всех родных и близких, хотя и по своей, надо заметить, воле, впрочем, спасибо Соне, Фартику и дядюшке Го, если бы не они, но пора вновь, минуя многоточие, перескочить через тире, — без всяких средств к существованию, а ведь единственное, что он может делать, так это предаваться занимательным, но мало кому интересным филологическим штудиям, за что и в отечестве, надо сказать, платили не густо, и если бы не премия Крюгера… Но тут, после уже реально промелькнувшего многоточия, Александр Сергеевич все же открывает рот и начинает (внезапно для себя самого, внезапно для Фартика и, может, для Вивиан Альворадо столь же неожидаемо) долго и бойко излагать свою концепцию преподавания литературы в Тапробанском университете, ибо, как кажется Алехандро, дело это надо поставить совсем иначе, ибо — опять же идет многоточие и утомленная многословием разболтавшегося гостя Вивиан предлагает г-ну Фарту и г-ну Александру выпить по чашечке прекрасно заваренного чая, а она пока пойдет, переоденется, затем они вновь продолжат этот, столь интересный разговор.
— Что с тобой? — поинтересовался Фарт, когда за Вивиан закрылась дверь, ведущая из залы во внутренние покои.
— Не знаю, — честно ответил Алехандро, — но меня как прорвало…
— Бей на жалость! — грозно заявил Фарт.
— Хорошо, — покорно согласился Алехандро, сделав глоток действительно очень вкусного чая и подумав, что нечего ему было тащиться во дворец, ибо ничего–то он здесь не выходит, да и кто он такой, в конце концов, чтобы помогала ему сама младшая герцогиня Альворадо, ставшая еще более нездешней и недоступной за те считанные минуты, что они провели вместе, вот тут она сидела за столиком, одетая лишь в легкое утреннее дезабилье. Александру Сергеевичу безумно нравится перекатывать это слово во рту, лаская его небом, кончиком языка, чуть прикусывая зубами, пробуя на вкус, замечательное такое слово, как замечательна и сама принцесса Вивиан, вновь впорхнувшая в залу как раз на этой самой минуте, но уже одетая в строгий деловой костюм, волосы перехвачены лентой, походка стремительна и весь вид ее выражает озабоченность судьбами державы, по крайней мере, именно так думает Александр Сергеевич, но Вивиан садится обратно в кресло, закуривает тонкую сигаретку, изъятую непосредственно на глазах визитеров из ручной работы портсигара непонятного материала и странной работы и просит вдруг Александра Лепских рассказать о своей былой жизни. И надо сказать, что это предложение не привело Александра Сергеевича в восторг.