В те же двадцатые годы на селекционной станции имелись такие отделы, как селекционный, садоводства и огородничества, прикладной ботаники, химический и агротехнический. Отдел полеводства был перенесен на Баяндаевское опытное поле.
Кстати сказать, в двадцатые годы селекционной работой в области занимались Иркутская опытная станция, Тулунская опытная станция и Баяндаевское опытное поле.
На Тулунской селекционной станции работали В. П. Кузьмин, К. М. Крамм, А. Г. Лорх, Н. Л. Удольская, К. Н. Миротворцев, И. Е. Быков, К. А. Антропов, А. Д. Мансуров – в последствии академики и профессоры.
Примерно в одно и то же время с Маркиным на станцию пришли А. А. Гусельников, В. П. Сидоревич, А. С. Ловенецкий, Ф. П. Руссков, Е. А. Глухих, В. А. Михайловский, К. А. Старицин, А. И. Казанцев.
Все хозяйство станции Маркин обошел в один день. На следующий он уже знакомился с сотрудниками своего отдела. А работали здесь агроном Мусатов Виктор Степанович, старшим техником – Колчин Александр Ни-колаевич, техниками – Филипп Омелич, Степан Ефименко и Надежда Сенкевич.
Маркин, испытывая некоторое смущение, поглядывал на сотрудников отдела, те – на него.
«Верно, думают, молод годами новый заведующий, да и фактически без опыта. Но ничего, попривыкнут, а там посмотрим, было бы желание…»
Кто-то предложил поставить чай, и Маркин согласился – надо же с чего-то начинать знакомство.
Вскипятили чайник, Надежда Сенкевич достала коробочку с пахучей травой, всыпала в заварник. Нарезала ржаного хлеба.
– Что за травка? – поинтересовался Василий.
Зубровка. В наших лесах растет. Он кивнул головой, спросил:
– Мы с вами на селекционной станции, а хлеб на стол режем ржаной: разве нет пшеничного?
– В том-то и дело, что пока нет. В настоящее время районирован только один сорт яровой пшеницы – Балаганка, – ответил за всех Мусатов.
– За двадцать пять лет один сорт? – удивился Василий.
– Вот ты, уважаемый новый заведующий, и покажешь нам всем, как надо работать, чтобы новые сорта появлялись каждый год, – съязвил Мусатов. – Если же по существу, то дело с сортами обстоит так: Писарев над Балаганкой начал работать в 1913 году, в 1921-м передал сорт на испытания. А районирован он был только в 1928-м. Вот тебе и вся картина с новыми сортами. Ты же понимаешь, что новые сорта ниоткуда не возьмутся, а могут быть созданы только на основе исходного материала. Те популяции, что имелись в распоряжении Писарева, – позднеспелые, и он пытался работать с местными, которые хотя и были скороспелыми, но имели мелкое зерно, высокую полегаемость и поражались пыльной головней. Поэтому Писарев обратил внимание на образец из Балаганского уезда и методом индивидуального отбора вывел новый сорт, который и назвал Балаганкой. Сегодня Балаганка высевается почти во всей Иркутской области. К нам за семенами приезжают из Черемхово, Бохана, Баяндая, Заларей. Сорт устойчив к весенней засухе, неприхотлив к почве, но унаследовал часть недостатков от местных сортов. В общем, для тех лет новый морозоустойчивый сорт с коротким периодом созревания – прорыв в сибирской селекционной науке. Писаревым же были выведены сорта ржи Тулунская зелёноозёрная, овса Тулунский 86/5, ячменя Червонец и Заларинец, гороха Тулунский гибрид, картофеля Снежинка.
– Что же дальше? – продолжал делано наивно спрашивать Маркин.
– А дальше вот что: изучив местный материал, Писарев пришел к выводу, что без гибридизации нельзя вывести нужные для нашей области сорта. Он же и начал эту работу, наш отдел – продолжил.
Помолчал, потом спросил, видимо, об интересовавшем всех:
– Сколько же тебе, Василий Степанович, лет?
– Двадцать три.
– Негусто, хотя… Революцию делали далеко не старики. Нашему земляку Федору Лыткину, когда его назначили комиссаром правительства Центросибирь, было и всего-то девятнадцать годков.
– Не беспокойтесь, коллеги, о моем возрасте. Я парень дотошный, вредный и работать умею. О способностях и личных качествах каждого будем судить по делам.
Все заулыбались, заговорили разом, на столе появились кружки и откуда-то взявшаяся бутылка водки. Мусатов разлил, обратился к Маркину:
– Тебе, Степаныч, и первое слово. Заодно расскажи и о себе.
Маркин волновался, оглядывая тех, с кем придется работать ближайшие годы, решая такую непростую задачу – обеспечить людей новыми сортами пшеницы, которая бы по своим качествам устроила всех без исключения.
Он слово в слово помнил, что тогда сказал сотрудникам своего отдела, и это была первая в его жизни речь – горячая, искренняя, честная.
– Дорогие мои коллеги и новые товарищи, я родом из крестьянской семьи. Не скрою, семьи зажиточной, трудовой, не использующей наемный труд батраков. Да вот только земли на Ставропольщине маловато, а здесь, в глухой и вольной Сибири, – ее непочатый край. Еще работая на Шатилов-ской опытной станции, я слышал о Писареве, держал в руках его выведенные здесь сорта, мечтал поехать сюда, и такая возможность представилась. И вот я здесь, с вами и обещаю вам, что все силы положу на то, чтобы появились на свет хорошие сорта пшеницы, и не только пшеницы. Давайте за это и выпьем и будем друг другу помощниками, будем единомышленника-ми и соратниками.
Высокий, красивый, с открытым лицом парень нравился, и скоро все сидящие за столом почувствовали себя свободно, разговорились – каждый хотел поделиться чем-то своим, сокровенным. Поднявшись из-за стола, все пошли на высокий скалистый берег Ии, что негромко шумела своим перекатом, который как бы ограничивал поселок.
– А пойдемте на наше место, – предложил все тот же Мусатов, и ватага стала спускаться по крутой тропинке к воде.
Снег уже давно стаял, тропинка была сухая, и разнотравье перло из всех щелей согревающейся под майским солнцем земли.
Скалы будто нависали на гладью воды, огромные валуны приходилось огибать, а где-то и перепрыгивать с камня на камень. Наконец, открылась небольшая площадка с песчаным берегом – это было излюбленное место для купания, где бывала не только молодежь, но и более зрелый люд. Сюда приходили целыми семьями – с детворой, незатейливой едой в сумках, здесь разводили небольшой костерок, пекли картошку, кипятили воду, пили заваренный на травах чай, пели песни. Здесь они и остановились, вдыхая свежий прохладный воздух реки, которая чуть дальше от них поворачивала вправо.
Василию Маркину начальство выделило квартиру в доме на берегу реки. Добрые люди принесли старую деревянную кровать, набитый соломой матрац, старое же стеганое одеяло и перьевую подушку. А проживающий по соседству Виктор Мусатов принес медный, видавший виды чайник и алюминиевую кастрюлю с такой же алюминиевой кружкой.
– Вот тебе и справа, – сказал, рассмеявшись. – А там и сам обживешься, может, и женишься – девок у нас негусто, но для тебя молодого да красивого, авось, подруга найдется. В наши с тобой годы только и заводить семью, да и работать будет легче: у семейного человека иной стимул – есть для кого трудиться и жить.
Маркин покраснел, вспомнив, что еще утром заприметил внимательный взгляд на себе молодой девушки в светлом ситцевом платье, которая куда-то быстро шла с книжками и тетрадками под мышкой. Как он узнал чуть позже, это была учительница из местной школы Прасковья Евдокимовна Епихина.
До начала полевых работ Василий прочитал часть научных отчетов своих предшественников, ознакомился с наработанным селекционным материалом, результатами пересевов подающих надежды линий и гибридов.
Всем отделом наметили и основные направления своей деятельности, отобрав и отсортировав семена по опытным партиям и гибридным линиям. Набросали рабочий план.
С гибридными линиями было не так просто. Некоторые опытные образцы подвергались опылению уже в шестом поколении, и с ними предстояло повозиться. Зато местных сортов было в избытке, потому представлялась возможность методом отбора в короткие сроки получить новый сорт.
Рабочий день Маркина длился все светлое время суток, лишь на обед прерывался, да и то только тогда, когда о необходимости поесть напоминал ему кто-нибудь из подчиненных.
Станция имела свою столовую, где две женщины по очереди готовили еду. Первая, Валентина Павлова, была уже в возрасте. Вторая, Ирина Огло-блина – помоложе, вдова. Муж ее погиб в гражданскую.
Женщины кормили людей обедами, а завтрак и ужин устраивали себе уже сами работники селекционной. Поэтому Маркин привык питаться один раз в день, позволяя себе иногда утром выпить кружку чаю с хлебом. Этого ему хватало, так как с утра до вечера был занят работой.
Отсеялись, ожидали всходов и занимались прополкой межполосных дорожек, сбивая тяпками нарастающую траву, а затем прикатывая тяжелыми катками. Работа тяжелая, под силу только что разве молодым крепким ребятам.
Среди прочих здесь выделялся Петр Болоткин. Василию нравилось, как работал этот одетый в холщовую рубаху, высокий и широкоплечий парень. Его черные, заправленные в сапоги шаровары развевались на ветру, и казалось, что вот-вот новый порыв июньского ветра поднимет его вместе с катком и унесет куда-нибудь за горизонт. Петра никто не торопил, не подгонял, но он трудился без остановки, а дорожки выравнивались, и посевы на делянках от того веселели, дружно поднимаясь все выше и выше.
В обеденный перерыв Болоткин бегал к реке искупаться, а после в просторной землянке съедал свой обед, состоящий из дымящейся картошки, квашеной прошлогодней капусты, успевшей к тому времени нарасти зелени.
В эти летние погожие деньки Маркин с Мусатовым изучали посевы на опытных делянках, проводили опыление. И мало-помалу Василий стал понимать, что низкая продуктивность пшеницы объясняется слабой устойчивостью к весенней засухе и повреждением внутристеблевыми вредителями. Необходимо было найти способы и пути, исключающие подобные явления, и с присущим молодости жаром они продолжали свое дело.
Между опытным полем и рекой – посадки смородины, крыжовника, ульи пасеки и две землянки: первая заменяла омшаник, во второй жил сам пасечник Зиновьев Тимофей Захарович, бородатый пожилой человек, которого в любой день можно было видеть топтавшимся среди ульев. Одет он обычно был в серый армяк, из-под которого виднелась синяя рубаха.
Василий Степанович сдружился с ним, часто спрашивая у Зиновьева совета.
Маркин понимал, что в сельскохозяйственном отношении Иркутская область значительно отстала от европейской части страны. На крестьянских полях, где он также бывал, хлеба росли недружно, поэтому посевы издалека похожи были на большое, сшитое из лоскутков, ситцевое одеяло. Не раз и не два Маркин останавливался у таких полей, поднимал поникшие стебли пшеницы, считал зерна в колосе. Зерна были тощие и мелкие.
Обо всем этом его и тянуло поговорить со старым пасечником.
И на этот раз Маркин подошел к Зиновьеву, присел рядом на валежину, заговорил о своем.
– Пшаничка здесь, парень, испокон веку така. Вот рожь – получше, потому-то ее и сеет хрестьянин. Она не така затратна, а хлеб с нее – сытный и вкусный, да и привыкши хрестьяне к ржаному-то хлебу, не избалованы. Може, и надо сеять рожь? А, Степаныч?.. И я знаю, чё говорю, потому что родом из здешних краев и сам много лет гнул спину на полосе. Вот ежели другую завезти пшаничку откуда-нибудь из других краев – то было бы дело. Но откуда завезти?
– Другие края, Тимофей Захарович, должны быть сходными с нашими по климату, по продолжительности теплого времени года, когда семя вызревает. По почве. Где найти такие условия, когда зима – длинная и морозная, а придет лето, и в июне вдруг ударит мороз? Может ударить и где-нибудь в августе, когда хлебу надобно наливаться. А в конце сентября, начале октября выпадет снег и положит хлеба, убрать которые уже не представится возможность.
– Вот и я говорю: таких краев, схожих с нашими, сибирскими, нечай, нету. Иль есть? Как ты думашь, есть ли в иных местах пшаничка лучше нашей – вот чтобы была сходной по срокам, устойчивости к заморозкам и урожайная? – отозвался пасечник на слова молодого агронома.
Маркин, задумавшись, произнес неуверенно:
– В Канаде, может быть… В командировку туда надо посылать селекционеров. В другие страны.
– И в другие, окромя Канады посылать, но мы вить сразу зачнем подозревать человека.
– В чем?
– А ты не видишь, что происходит вокруг? И это тока первые росточки.
– Вы имеете в виду Гусельникова?
– И его – тако же. Ты, Василий Степанович, человек ученый и неглупый, потому о других странах думать забудь, – продолжал между тем старик. – Твое дело здесь, на месте пшаничку сильной да урожайной сделать. Ты нам дай хорошее зерно, чтобы оно полное было, тяжелое да породистое, чтобы хлеба от него много родилось, а уж мужик всю жизнь будет тебе благодарен за то. И своих сыновей, внуков заставит уважать тебя.
Осенью с опытных делян собрали урожай вместе со стеблями и корнями – надо было изучить все растение целиком. Оставляли только те из них, которые отличались устойчивостью к возбудителям болезней и полеганию, имели крупный колос с большим числом зерен. Мелкие семена и колосья, что были подвержены болезням, таким как внутристеблевые вредители и головня, списывали на корм скоту.
Маркин регулярно выезжал в областной центр, в Иркутское областное зерновое управление для сдачи отчета. Там познакомился с Ермаковым Сергеем Алексеевичем, который работал агрономом по сортоиспытанию.
На вид Ермакову было лет сорок, но держал себя Сергей Алексеевич с Василием Маркиным как с ровней, стараясь по возможности полнее отвечать на его вопросы, подсоблял выбить новое оборудование для лаборатории, инвентарь. Говорили они и о выходящих в свет постановлениях партии и правительства, которые касались сельского хозяйства.
Вместе обсуждали статьи Лысенко, который в конце 1932 заявил в институте генетики и селекции в Одессе, что берется выводить сорта за вдвое меньший срок, то есть за два с половиной года. Это же обязательство он повторил в январе 1933 года на собрании в институте, пообещав «в кратчайший срок, в два с половиной года, создать путём гибридизации сорт яровой пшеницы для Одесского района, который превзошел бы по качеству и количеству урожая лучший стандартный сорт этого района – саратовский «Лютесценс 062».
Многие видные селекционеры выступали против такого сокращения сроков, говорили о «недопустимости игры в науку». Ермаков полностью поддерживал их точку зрения и просил Маркина очень серьезно подходить к селекции пшеницы.
Василий знакомился со всеми, кто мог быть полезным в его работе, но прежде всего с учеными Сибирского НИИ растениеводства и селекции, где однажды выступил с докладом на ученом совете. С этого момента и следует вести отсчет совместных исследований ученых института и Тулунской селекционной станции в области влиянии почвенной и атмосферной засух на развитие перспективных сортов яровой пшеницы и агрометеорологических условий – на урожайность.
Ознакомившись внимательно с материалами, оставшимся от его предшественника Гусельникова Аркадия Аркадьевича, Василий понял его главную мысль, которая, по мнению Маркина, заключалась в том, что селекционная работа в Сибири, с ее своеобразным, суровым и крайне непостоянным климатом, всегда будет очень сложной. Поэтому нельзя надеяться на то, что здесь относительно быстро будут созданы такие сорта, которые устроят земледельца во всех отношениях. Предстояла работа скрупулезная, длительная по срокам, напряженная и вместе с тем опасная. Опасная невозможностью доказать очевидное всем тем шарлатанам от науки, которые внушают правительству мысль о нежелании селекционеров работать так, как то требует партия. Мысль Аркадия Аркадьевича Гусельникова заключалась еще и в том, что для районирования, для приспособления к неустойчивому климату и удовлетворения нужд колхозного производства необходимо иметь не менее трех типов сортов – раннего, среднего и относительно позднего сроков созревания. При этом каждый сорт должен совмещать в себе сразу несколько важнейших качеств, без которых немыслим большой хлеб в Сибири. Это вот, вероятно, и было вменено в вину думающему селекционеру Гусельникову, научная деятельность которого, в связи с его выводами была крайне уязвима для шарлатанов.