Мы шли куда-то. Я шел позади. А может быть, и впереди. Сложно определить. Потому что я не знал, куда же мы шли. Если бы знал, то определить было бы легче. Я не старался держаться в отдалении или оставаться за деревьями или углами. Некоторые деревья уже облезли, другие только собирались. Углы облезли все. У старых заводов всегда облезлые углы. Если что, то я шел к доктору. Чтобы он выписал мне таблеток. Поэтому я чувствовал себя спокойно. Если Чарис вдруг обернется и спросит меня. Куда я иду? То я сразу скажу ему, что иду к доктору Марти за таблетками. Я скажу это сразу, но не очень быстро. Потому что я не волнуюсь об этом.
Чарис немного спешит. Становится жарко идти за ним. На нем бетонная футболка с капюшоном. Мягкие штаны цвета черной дыры и белые красные кроссовки. А у меня левый ботинок на один размер меньше. Приходится покупать две пары. Если бы у меня был зеркальный брат, то он мог бы носить вторую половину моей обуви. И мы могли бы выступать в шоу оптических иллюзий.
Влажный воздух. Воздушная влажность. Какая влажная воздушность! Восклицал кто-то восклицательный. Левой стороной я не чувствую ветер, только правой. Так же как восклицательный знак не чувствует свою точку. Ветки больных деревьев похожи на старушечьи пальцы. Солнце освещает их, и они становятся моложе. От солнца все становятся моложе. Поэтому на юге все молодые, а на севере все старые. Всегда стараюсь стоять к солнцу левой стороной. Решкой.
А вот и Витек. Стоит около входа в метро. Важно объясняется со своим коллегой. В замызганной, давно не мытой курточке. В руке бычок, глаза припухшие, зубы желтые. Щерится – увидел.
– Здорово, Чарис. Как сам?
– Нормально.
– Самглавное.
Этот разговор повторяется из раза в раз с такой скоростью, что я еще не успеваю произнести нормально, как он уже сообщает мне, что это самое главное. Я знаю, что он спросит. Он знает, что я отвечу. И чем дольше это продолжается, тем больше весь этот разговор походит на одно длинное слово, которое мы вместе произносим. Он свою часть, а я свою. Каксамнормальносамглавное. Не так давно мы сократили это слово, и теперь оно выглядит примерно так – каксамнормалсамглавн. Все происходит настолько стремительно, что ответь я на его вопрос плохо, уверен, он по инерции скажет, что это самое главное. Иногда он еще говорит, что мы ходили с ним в один детский садик, и спрашивает, помню ли я. Я честно пытаюсь. Иногда у меня получается – тогда Витек гордится и щерится изъеденными зубами в воспаленных деснах.
Мы подошли ко входу в метро. Вероятно, мы шли сюда с самого начала. Не люблю метро. Все смотрят, но никто не подает. Люблю церковь. Никто не смотрит, и все подают. Пахнет крысиной норой. Много девушек, но я никого не знаю и ни с кем не могу поздороваться за руку.
Как удобно протирать эскалатор! Стоишь и держишь тряпку. Он сам под ней едет и протирается. А можно даже и не держать. Пусть сама лежит. Как было бы хорошо, если бы все само вот так делалось. Не ходишь к церкви и не стоишь весь день, а люди сами приходят к тебе и подают. И Руби тоже сама приходит и здоровается с тобой за руку. Долго. Бесконечно. И смотришь на нее. И чувствуешь ее пальцы. Цветковые. Лепестковые. Долго. Бесконечно.
Место, где переплетаются воображение снов и воображение книг. Магический эскалатор. Людей еще не так много – час пик начнется через полчаса. Междугородние поезда всегда приходят так рано. Грязная плитка, и к ней грязной головой прислонился нищий – как на расстрел. Глаза закрыты – спит стоя. Сейчас ноги подогнутся и упадет. Часы над платформой показывают время. Время показывает себя в часах над платформой. В складчатом лице старой женщины. В треснувшем белом квадратике под ногой. В лязгающем дребезжании под ребром справа. В рытвине на носу в зеркале. В стройных идущих ногах – раннее теплое сентябрьское утро. Тик-так, тик-так.
Раньше в метро я глазел на девушек. Сейчас тоже глазею. Мне нравится смотреть на девушек. Особенно на движения ног и рук при ходьбе. Сколько вариаций! Стервозная походка: короткие шаги вбиваются в землю, носки расставлены, руки в такт отлетают назад. Двигается с чрезвычайной энергией, но скорость перемещения невелика. Серьезные девушки ходят серьезно, как ферзь в шахматах. С лицом задумчивым и сосредоточенным, шаги машинальны, в руках обычно что-нибудь есть. Усталая: девушка будто вся обвисла и просто подставляет ноги под беспрерывно падающее тело. Лошадиная – достаточно редкая, с выносом вперед коленей. Выглядит забавно и сексуально. Плывущая походка, когда движения настолько плавны, что корпус совсем не двигается вверх и вниз, а только плывет в направлении взгляда. Миражи подстерегают вас рядом с такой девушкой. А вот идет девушка чуть вприпрыжку, беззаботная, ни до чего нет дела.
И Пермоллой здесь. Походка у него особого рода, но он и не девушка, чтобы на него смотреть. Увидел. Думает, подходить или нет, пошел. Какая бледная кожа, совсем бесцветная, бескровная. Наверняка на ощупь обычная кожа: мягкая, податливая, а на вид – мрамор. Можно голову расшибить, если удариться. Кожа – это молодость. Ну у мужчин еще волосы. У женщин – руки.
– Куда едешь?
– Я еду к доктору Марти. За таблетками. А ты куда?
– На вокзал – встретить Тэвери. Это брат Руби. Он приезжает сегодня, хочет посмотреть город.
Я кивнул в знак того, что понял.
Как дела – я уже спрашивал. Что еще спросить? Рассказать что-нибудь? Как лечение. Спрошу про лечение. Правда же, заботливый выйдет вопрос?
– Лечение доктора Марти помогает тебе?
– Я не знаю. Доктор Марти говорит, что мы на правильном пути.
– Это хорошо. Мне кажется, доктор Марти хороший специалист.
Откуда я знаю, какой он специалист? Я его видел всего один раз. Тогда, в церкви, приходил по приглашению Пермоллоя – Джеймс показал нам. Что я несу вообще? Выдавливаю из себя какую-то чушь. По-моему, Пермоллой чувствует это. Он достаточно чувствительный, в этом ему не откажешь. Что он думает только – совершенная загадка.
Почему люди всегда пытаются со мной разговаривать? Я совсем не из тех, с кем обязательно нужно разговаривать. Особенно, когда разговаривать не о чем. Можно просто молчать. Все думают, что я очень молчаливый. Это не так. Просто мало с кем хочется разговаривать. Мне хочется разговаривать только с Джеймсом и Руби. Не знал, что у Руби есть брат. Мы всегда так мало с ней разговариваем. Только привет и пока, когда она ходит в церковь. Но я ей нравлюсь. Я чувствую это, когда держу ее за руку. Она не спешит, когда со мной здоровается. Все стараются отнять руку быстрее, а она нет. И ее руки не потные. Всегда такие гладкие, как живые шелковые перчатки.
Виден свет. Сейчас выбритый поезд появится из плоти земли. И потом снова войдет в нее, со вздохом. И снова выйдет. И снова войдет. Перед нами была всего одна станция, много свободных мест. Твердые сиденья, от которых отекают ноги. Не хочу садиться. Следующая станция хркшсчупсш.
И вагоне летит во тьме. Так и будет стоять? Странный человек. Да уж. Наблюдательность – моя сильная сторона. На чья ты сторона? На сильная сторона. Что-то с утра голова совсем не работает.
Каждый раз, когда я сажусь не на тот поезд метро, я чувствую себя разведчиком или тайным агентом, запутывающим след. Такое бывает нечасто, но случается. В общем-то, думаю, хорошему разведчику нечасто приходится запутывать след. Еще иногда, в момент когда поезд останавливается и двери открываются, меня торопливо спрашивают – какая сейчас станция, и я никогда не знаю – какая.
В метро часто можно встретить итальянцев. Круги под глазами. Нос как умывальник. Губы как лазанья. Вон сидит. А рядом с ним его дочь, кажется. Она совсем не итальянка. Наверное, в маму. Фигурка как контурная карта. Щечки сияют гемоглобином. Лицо светлое, безбровое. Хоть бы нарисовала. Маленькая еще рисовать. Отведать бы ее руки. Станет она со мной здороваться за руку? Конечно, не станет. Папа не разрешит.
Что, интересно, чувствует отец, на дочь которого глядят влажным, лапающим взглядом? Облизывают взглядом. А она сидит нога на ногу и поводит плечами от надоевшего ремня сумки. Совсем не накрашенная, свежая – росинка. У вас хорошая дочь, если вы будете ее хорошо воспитывать… даже если вы не будете ее хорошо воспитывать, она все равно будет хорошей, потому что вы уже неплохо потрудились. Мне так кажется. Ну сколько можно, Пермоллой?
Смотрит по сторонам, крутит головой. То на меня, то на нее. Отчего ты такой сонный и усталый, Чарис? От Руби? Тебе нужно отдохнуть. Совсем повесил голову. Какой профиль у тебя. Линия подбородка. Скулы. Прямой нос. Пряди волос залазят на уши. С таким профилем ты всегда будешь выглядеть молодым. Если не облысеешь. Но мне кажется, ты облысеешь. Люди пытаются определять характер по форме головы. По выражению глаз. По походке. Но мало что так выражает характер, как запах после человека в туалете. Если это едкий. Буравящий. Выворачивающий всё нутро запах, то это была женщина. Если этот запах совершенно нестерпим, так что дышать нет возможности. Это была стерва. Мужские запахи спокойнее и мягче. Вообще. Чем шире кругозор у запаха, тем интереснее и развитее человек. Однажды я зашел в туалет вслед за очень красивым и модным парнем. Запах после него был остр. Как самурайский клинок. Подозреваю, что этот парень был гомосексуалистом.
Что глядишь на меня? Думаешь, почему у меня нет друзей? Потому что я не люблю друзей. Я не хочу отягощать себя дружбой. Я настолько дружу со своими друзьями, что никогда ни о чем их не прошу. Они же со мной дружат меньше, и от этого одни хлопоты. Я дружу только с отцом Джеймсом. Потому что он дружит со мной так же, как и я с ним. Мы никогда ни о чем не просим друг друга. Как настоящие друзья.
Остановка. Сейчас войдут люди – разношерстные. Светлые, темные, рыжие, лысые. Не так давно мне показалось, что у меня начинают появляться залысины на лбу. Если начинают мерещиться подобные вещи, значит так всё и есть. Вообще, я опасаюсь что у меня не просто появились залысины, а я начал лысеть. Ощущаю свою шевелюру наверное также, как ее ощущает одуванчик. Теперь я обращаю внимание на волосы мужчин. Сколько, оказывается, существует видов облысения. Могут появиться залысины на лбу с двух сторон, и на этом все останавливается. Я надеюсь на такой исход. Не то чтобы я боюсь облысеть. Но с волосами как-то повеселее. А бывает, что залысины появляются и начинают распространяться вглубь – дальше и дальше оголяя лоб, так что уже передняя половина головы совсем без волос. Бывает маленькая плешка на макушке. Если человек высокий, ее даже и не видно. Самое обидное, наверно, когда волосы исчезают совсем. Остается только пушок вокруг головы – затылок и над ушами. В достаточно заполненном вагоне метро можно отыскать все эти виды.
А вот на женские волосы я смотрел и до того, как мне что-то там показалось. Пожалуй, после пышности в женских волосах главное отлив – мягкий и матовый – естественный. Как конская грива. Символ здоровья. У окрашенных волос отлив глянцевый – ядовитый, автомобильный, металлический. Как знак опасности. Прочие опасности – восклицательный знак!
Девушка, а у нее лицо с низким коэффициентом аэродинамического сопротивления. Похожа на птичку. Стрижка «рыцарский шлем». Осматривается, ищет место, но уже все расселись и заняли. Восклицательные глаза и светлые волосы – спускаются ниже плеч. А у корней темные. Отвернулась. Надо было уступить. Но вот – сейчас уступлю женщине. Прямо передо мной женщина в плаще с клетчатым, замысловатым, переливающимся рисунком. Руки ее засунуты в карманы, и кажется, что рук нет – есть только туловище. И вдруг, как амеба, она создала руку из туловища и ухватилась за поручень.
– Садитесь, пожалуйста.
– Спасибо.
Пермоллой посторонился, позволил мне встать, а женщине сесть. Теперь мы стояли с ним рядом. Он по обыкновению немного заваливался налево, в сторону от меня. И мне вдруг показалось, что от меня плохо пахнет. Но пахло от него. Вот бы взять и помыть всех людей в мире. Просто помыть, с простым мылом, но всех, всех-всех. Как бы хорошо было выйти на улицу в такой день!
Рядом с женщиной-амебой сидит мужчина с большой грудной клеткой – футболист или пловец. По другую руку от него очень толстый человек. Бородатый, не очень опрятный. Я смотрел на него и никак не мог перестать представлять, как он ест – потребляет, поглощает, на глазах увеличивая свою толщину.
Снова остановка. Новые лица – парень не в себе. Глаза бегают, вертится, не может стоять на месте. Вдруг чуть не крича: «Вот станция, выходите. Что вы сидите, куда вы едете?! Вот хорошая станция – выходите! Все выходите. Можно же выходить, что вы сидите? – в лицо женщине. – Двери открыты – идите! Можно идти!» Женщина испугано глядит, мигает. Мужчина рядом поднялся. Парень быстро занял его место и умолк, понурив голову. Кажется, даже уснул, сам утомленный своим выступлением.
А вот парень в рубашке. Только что вошел. Красный прыщик на левой щеке. Рубашка. Воротничок подчеркивает подбородок. Рубашка разрешает все. Если бы я носил рубашку, то мне можно было бы быть идиотом. А без рубашки нельзя. Без воротничка нельзя. Рядом девушка с фигурой зубочистки. В очках и в телефоне. В очках отражается квадратик телефона. Красивые руки. У зубочисток красивые руки. Справа от нее схема метро. Линии метро. Голубая для гомосеков. Красная для коммунистов. Серая для алкоголиков и наркоманов. Оранжевая для цветных приезжих.
Кажется я потупел. Или это стекло изогнуто? Не прислоняться. Я точно потупел, на счет стекла не знаю. Волосы на ушах – пора стричься. В маленьком городе ты выходишь на пустую улицу и чувствуешь, как на тебя все равно все смотрят. В большом городе ты стоишь в переполненном вагоне метро, смотришь по сторонам, и кажется, что тебя совсем нет.
Кто-то движется из дальнего вагона в нашу сторону. Мужчина. Ему бы тоже подстричься. Карандаш-пятновыводитель. Карандаш-пятновыводитель с легкостью удалит любые пятна. Лейтмотив метро. Карандаш-пятновыводитель. Говорят, пока не появились русские, никто не ходил и ничего не продавал.
Подъезжаем к станции. Здесь всегда выходит много народу. Парень в рубашке собирается выходить. Взять его за руку, сказать: нам будет не хватать тебя. Улыбнется?
Если рубашку хорошо сложить, то можно ее не гладить – непосвященный человек этого не увидит. Распознать вас сможет только тот, кто сам этим пользуется. Во всяком случае, мятая рубашка должна привлекать искушенных и одиноких самок, я так думаю. У них глаз на мятые рубашки.
Вошли три женщины. Сели. Неискушенные самки. Переговариваются о насущном: одежде, еде, кремах, целлюлите, – точно как курицы на нашесте. Да, они не очень красивы, не очень умны, не молоды и даже по большому счету не женственны, но что не говори, а есть в таких женщинах что-то милое. Примерно то же самое, что и в курицах на нашесте.
– Мой мне говорит, куда намылилась?
– А я говорю, по делам. Хвостом махнула и пошла.
Заливаются.
Шутить – не женское занятие.
Смеяться – вот это для женщины.
Слепой пробирается, побирается – тянет руку. Втыкается во всех. Врезался в девушку с одутловатой попой. Извиняется. Сейчас много таких рождается – незрячих. Сколько информации в голове у слепого – весь маршрут, полный запахов, углов, расстояний, поворотов. А если голова не работает? Как бы ты поступила?