Может быть, в эту минуту Гюре жалел о том, что пришёл сюда, но отступать было уже поздно.
— Я хотел просить вас сказать мне, может ли кто-нибудь на корабле дать мне в долг немного денег до Бордо… Я верну их на следующий день после прибытия…
Донадьё знал, что поступает жестоко, но он не мог сделать иначе. Лицо его было замкнуто, голос звучал холодно и чётко:
— Зачем вам нужны деньги, если ваш проезд на корабле оплачен, включая питание?
Разве Гюре не чувствовал, что его партия проиграна?
Он хотел встать, слегка приподнялся, снова сел, решив испытать свою судьбу до конца.
— Существуют мелкие расходы, — сказал он. — Вы знаете это так же хорошо, как и я… Как и у вас, у меня есть счёт в баре. Повторяю вам, я хочу только взять деньги в долг… Я ничего ни у кого не прошу… Может быть, сама Компания…
— Компания никогда не даёт денег взаймы…
Теперь Гюре был весь красный и обливался потом, как больной в жару. Его пальцы рвали сигарету, и табак из неё падал на линолеум.
— Простите меня…
— Минутку… На днях вы выиграли около двух тысяч франков на бегах…
— Тысячу семьсот пятьдесят… Мне пришлось угостить всех шампанским…
— Сколько вы должны бармену?
— Точно не знаю… Наверное, франков пятьсот.
— А вашим партнёрам?
Гюре сделал вид, что не понимает.
— Каким партнёрам?
— Вчера вы опять играли в покер…
— Почти ничего! — торопливо сказал Гюре. — Если бы кто-нибудь согласился одолжить мне тысячу франков… Или даже… Послушайте…
Он снова хотел добиться своего. Слишком много сил он уже на это потратил. Он вытащил из кармана чековую книжку.
— Я даже не прошу одолжить мне денег… Я подпишу чек, и по нему можно будет получить, как только мы приедем во Францию.
Он был готов расплакаться, но что-то заставило Донадьё тоже идти до конца.
— У вас есть деньги в банке?
— Сейчас нет… Но как только приеду в Бордо, я сделаю вклад…
— Вы хорошо знаете, что ваше Общество заплатит вам лишь в том случае, если его принудит к этому суд… Процесс будет тянуться несколько месяцев…
— А всё равно у меня будут деньги! — вызывающе произнёс Гюре.
Он держал в руках грязную, мятую чековую книжку, которую он увёз из Европы два года назад.
— У меня есть родственники… Одна из моих тёток очень богата… Я даже хотел послать ей радиограмму…
— Почему же вы этого не сделали?
— Потому что я не знаю, дома ли она сейчас. Она живёт в Корбейле, но лето проводит на море или в Виши…
— Радиограмма последует за ней…
Разве это не было жестокой и бесполезной игрой?
— Моя тётя не поймёт… Я должен объяснить ей…
— А ваша жена знает, что у вас нет денег?
Гюре сразу выпрямился.
— Надеюсь, вы ей этого не скажете?
Теперь перед ним был враг. Он гневно смотрел на доктора, так как понимал, до какой степени тот прижал его к стенке.
— Заметьте ещё раз, что я ничего у вас не просил. Я надеялся, что вы мне дадите совет. Я откровенно рассказал вам о своём положении…
Губы его задрожали… Он подавил рыдание, отвернулся.
— Сядьте!..
— Зачем? — ответил Гюре, пожав плечами.
— Сядьте! И скажите мне, почему, зная, что у вас нет денег, вы задолжали в баре и согласились играть в белот и в покер?
Всё было кончено. Гюре виновато опустил голову. Его адамово яблоко поднималось и опускалось, но глаза оставались сухими.
— Ваша тётя в самом деле существует?
Вместо ответа он бросил на Донадьё взгляд, в котором блеснула ненависть.
— Я согласен поверить, что она существует! Но только вы не уверены, что она даст вам то, что вы у неё попросите.
Гюре, весь напряжённый, не шевелясь, смотрел в пол и мял свою чековую книжку, влажную от его потных рук.
— Я всё-таки одолжу вам тысячу франков.
Гюре поднял голову и недоверчиво посмотрел на Донадьё, пока тот открывал ящик, в котором хранил свои деньги.
В эту минуту Гюре, кажется, соблазняла мысль отказаться. Он смотрел на дверь, колебался. Донадьё отсчитывал ассигнации по сто франков и клал их на стол.
— Подпишите мне всё-таки чек… — И он встал, чтобы оставить место за столом своему собеседнику, снял колпачок с авторучки.
Гюре послушно сел туда, куда ему показали, и обернулся к Донадьё.
— На имя кого? — И добавил с бледной улыбкой: — Я даже не знаю вашей фамилии.
— Донадьё. Пишется, как «дай богу»[4].
Перо заскрипело. Возле подписи Гюре посадил кляксу. И он всё ещё не решался взять деньги.
— Благодарю вас, — пробормотал он. — Простите меня… Вам не понять…
— Я прекрасно понимаю…
— Нет, вы не можете понять. Сегодня утром я хотел покончить с собой.
Он плакал, жалея себя самого. Стюард обходил палубу и бил в гонг, оповещая о завтраке.
— Спасибо!
Он колебался, протянуть ему руку или нет, и так как Донадьё стоял неподвижно, он пятясь отошёл к двери, всхлипнул, вытер глаза и стремительно вышел.
Он с опозданием явился в ресторан. Из-за праздника разговоры были оживлённее, чем обычно. Обсуждали вопрос о том, будут обедать в маскарадных костюмах или нет. Те, у кого было во что переодеться, стояли за это; другие колебались и думали о том, как нарядиться, используя то, что имелось у них под рукой.
— Да нет же! Уверяю вас, вы найдёте у парикмахера всё, что вам понадобится.
Днём никто не отдыхал, и Донадьё спал плохо, потому что пассажиры ходили взад и вперёд по палубе, над его головой.
Барбарен согласился быть председателем комитета, и казалось, что он всю жизнь только этим и занимался. С первого взгляда чувствовалось, что он важная персона. На нём были брюки из бежевой хлопчатобумажной ткани, белая рубашка с засученными рукавами, голубая повязка на руке — он делал вид, что смеётся над ней, — и кроме того, он потребовал свисток и в четыре часа подал сигнал, оповещая, что начинаются игры.
В течение получаса слышались только крики детей, потому что они начали тянуть канат, бегать с яйцом, лежащим на ложке, которую они держали в зубах, сражаться подушками.
Капитан должен был присутствовать при играх. Его строгая фигура контрастировала с пёстро наряженной толпой и, чувствуя это, он пытался улыбаться, рассеянно поглаживая рукой свою бороду.
— А вы не играете? — спросил он у мадам Дассонвиль, которую заметил в уединённом уголке палубы.
— Спасибо! У меня нет настроения.
Он решил, что должен настаивать, делал это неловко, и молодая женщина смотрела на него с досадой. Её плохое настроение было настолько заметно, что Барбарен в свою очередь тоже подошёл к ней.
— Простите, что я надоедаю вам. Нет сомнения в том, что Лашо — скотина. Он заслужил, чтобы его проучили. Но зачем же наказывать всех нас? Праздник будет не полным, если самая очаровательная из пассажирок не примет в нём участия…
Она улыбнулась, но настояла на своём и, облокотившись на фальшборт, снова устремила взгляд на море.
Донадьё стал искать Гюре и обнаружил его в группе, подготовлявшей турнир игры в белот в пользу кассы моряков. Гюре, несомненно, казался немного нервным, но от утреннего волнения в нём не осталось и следа.
Его огорчало отсутствие мадам Дассонвиль. Он издали наблюдал за нею.
Ему предложили быть четвёртым в игре, и он не знал, что ответить.
— Сейчас…
— Пора составлять партии…
— Найдите другого партнёра…
Офицеры были очень веселы. Вместо того чтобы отдохнуть днём, они выпили по несколько рюмок ликёра и теперь уже принялись за шампанское. Из-за отсутствия мадам Дассонвиль королевой праздника стала мадам Бассо, и она играла эту роль так же рьяно, как продавала билеты вещевой лотереи.
После детей за традиционные игры принялись взрослые, и начался бег в мешках. Гюре воспользовался тем, что внимание всех было сосредоточено на комическом старте участников, чтобы подойти к мадам Дассонвиль.
С тех пор их видели только вместе; они не принимали участия в общем оживлении. Сначала они долго шептались, глядя на море, а теперь прогуливались, как будто не произошло ничего особенного.
Мадам Дассонвиль смотрела вокруг себя вызывающе. Гюре пытался не подавать вида, но чувствовал, что ему не по себе. Разве его спутница не старалась нарочно проходить взад и вперёд мимо террасы, которая была центром всех аттракционов? В их сторону оборачивались. Новые пассажиры, севшие на корабль в Дакаре, не понимали, почему эта пара так подчёркнуто держится особняком. Одна женщина подумала даже, что это молодожёны.
Барбарен был в весёлом настроении, какое обычно царит на Монмартре. Он суетился.
— Послушайте, мадам, — говорил он какой-то сорокапятилетней даме. — Не хватает одного участника в беге с яйцами. Чего вы боитесь?
Все смеялись. Ей насильно сунули в руку ложку с яйцом. Женщина, краснея, оглядывалась вокруг, словно извиняясь за то, что она смешна.
— Слушайте свисток!.. Первый приз — механическая бритва…
Мадам Дассонвиль и Гюре обходили палубу с такой же точностью, с какой Донадьё каждый вечер совершал свою обычную прогулку.
Сначала Гюре удавалось избегать взгляда доктора, потому что он знал, где тот находится, и выбирал путь так, чтобы не столкнуться с ним.
Немного позже это уже стало невозможно: путь загораживали участники игр, и Гюре нос к носу столкнулся с Донадьё.
Тогда он улыбнулся застенчивой и смущённой, даже немного страдальческой улыбкой. Казалось, он говорил: «Вы же видите, что я не виноват».
Немного погодя эта пара исчезла, и помощник капитана подошёл к доктору.
— Сегодня вечером лучше отменить прогулку вашего безумца. Пассажиры третьего класса сильно выпили и слишком развеселились. Как бы чего не вышло…
Нельзя было помешать китайцу умереть, но никто, кроме Матиаса, не узнал об этом, и в восемь часов пассажиры в своих слишком узких каютах лихорадочно примеряли маскарадные костюмы, в то время как в трюм корабля вызвали главного механика.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В полночь праздник, казалось, уже закончился. Правда, на палубе первого класса по-прежнему играл патефон, но никто уже не танцевал. Зато в салоне второго класса ещё кружились какие-то пары.
Впрочем, возможно, они преследовали определённую цель. Потому что перед тем произошло одно происшествие. Сразу же после ужина какая-то молодая женщина в костюме «Французской Республики», или вернее мадам Анго[5], под предлогом участия в фарандоле ворвалась на палубу первого класса вместе с четырьмя или пятью молодыми людьми в костюмах, более или менее напоминающих пиратские. Раздался смех. Никто не противился этому вторжению: ужин прошёл невесело. Только несколько дам пришли в маскарадных костюмах, другие же ограничились тем, что надели вечерние платья, и впервые пять или шесть мужчин появились в чёрных смокингах.
Мадам Бассо одолжила у кого-то матросский костюм, который был ей так узок, что она в нём едва дышала. Но она всё-таки пыталась вместе с окружавшей её компанией офицеров внести оживление в общество.
Мадам Дассонвиль, словно не замечая праздничной обстановки, явилась к столу в своём обычном платье, а на Гюре тоже был его каждодневный костюм.
За столом державшегося с присущим ему достоинством капитана сидел Лашо в своём парусиновом костюме. Зато Барбарен с помощью жжёной пробки подрисовал себе большие усы и бакенбарды. Его маскарадный костюм дополняли повязанный на шею красный шёлковый платок и фуражка с высокой тульёй, которую он достал у кого-то из женщин.
Когда группа из второго класса ворвалась на палубу первого, это оказалось кстати, так как помощник капитана тщетно пытался хоть как-то оживить праздник.
«Марианна» во фригийском колпаке и трёхцветной юбочке, красивая рыжая девица, уже успела много выпить и веселилась с оглушительным шумом.
Впервые пустился в пляс тучный, тяжёлый Барбарен. Заказали шампанское. Образовалась новая фарандола, которая пронеслась через всю палубу, в то время как Гюре и мадам Дассонвиль по-прежнему сидели в углу бара, неподалёку от хмурого Лашо.
Полчаса спустя рамки приличия стали нарушаться. «Мадам Анго» целовала пассажиров и скоро принялась одна выделывать па из кадрили, напоминавшей старинные танцы, исполнявшиеся в «Мулен-Руж».
В группе офицеров раздался смех. Барбарен распалился. Но семейные пары отнеслись к этому иначе, а помощник капитана тихо сказал одному из окружавших «Марианну» молодых людей:
— Вы бы попытались теперь увести её…
Этот молодой человек тоже выпил лишнее. Он подозвал своих товарищей и громко сообщил им, что сейчас, когда они достаточно повеселили пассажиров первого класса, их просят удалиться в положенный им второй.
В этом была доля правды. «Марианна», заметив что-то неладное, потребовала объяснений и, не слушая уговоров, вылила на помощника капитана и пассажиров поток ругательств, достойных мадам Анго, которую она и представляла в своей трёхцветной юбочке.
Это произошло вскоре после одиннадцати часов. А теперь, когда склянки только что пробили полночь, наступил покой — покой, правда, несколько тяжёлый, напряжённый, так как праздник слишком затянулся.
Патефон вертелся впустую. В баре оставалось не более десятка пассажиров, одни доканчивали шампанское, другие — рюмку виски, и даже Барбарен успел смыть сажу с лица и снял свой красный шёлковый платок.
Он сидел за столиком с Лашо и с лесорубом. Воздух был свежее, чем в другие вечера. Донадьё видел, как дрожала от холода в своём очень декольтированном платье его утренняя пациентка. Её муж, небольшого роста, с белокурой бородкой, сидел рядом с нею.
Вечер, по-видимому, был окончен. Первым поднялся Лашо, пожал руку Барбарену и Гренье и удалился, волоча ногу.
Барбарен с лесорубом опустошили свои рюмки и через полминуты вышли вслед за ним, но остановились у фальшборта, продолжая начатый разговор.
Донадьё не обратил внимания на эти подробности, и потом ему не сразу удалось припомнить последовательность событий, которая приобрела некоторое значение.
Уже в течение нескольких минут Гюре проявлял нетерпение, опасаясь сцены, которую ему устроит жена, если он вернётся слишком поздно. Однако же мадам Дассонвиль не очень спешила, и, наклонившись к ней, он стал умолять её вернуться в каюту.
И всё-таки ему пришлось её покинуть. Расстались они довольно холодно. Донадьё подумал, что она ему сказала: «Ладно уж, отправляйся-ка ты к своей жене!»
Гюре, опустив плечи, с досадой удалился, пройдя мимо Барбарена и лесоруба, которые всё ещё беседовали.
Помощник капитана приказал остановить патефон, и бармен, с нетерпением поглядев на офицеров, продолжавших нескончаемую игру в белот, стал убирать со столов и даже нагромождать один на другой стулья на террасе.
В этот момент к нему подошёл стюард и тихо сказал несколько слов. Бармен огляделся вокруг, осмотрел столы, особенно пристально тот, за которым сидел Лашо.
Стюард направился к каютам, и не прошло и трёх минут, как в бар вошёл Лашо, без воротничка, в сандалиях на босу ногу. По всему его виду было ясно, что сейчас разразится драма. Нахмурив густые седые брови, он цинично оглядел сидевших за столиками.
— Бармен! Сходите за помощником капитана!
— Я думаю, что господин помощник капитана уже лёг спать.
— Ну и что с того! Передайте, что ему придётся встать.
Все слышали этот разговор. Барбарен, издали увидев Лашо, вернулся на террасу, а лесоруб направился к себе в каюту.
Широкоплечий и грузный Лашо молча стоял посреди бара. Офицеры, продолжая игру в болот, не спускали с него глаз.
Он редко бывал в таком плохом настроении, как в этот вечер, быть может потому, что среди вторгшихся сюда пассажиров второго класса были двое его служащих, скромных молодых людей, вроде Гюре. Но он притворился, что не узнал их.
Когда их выпроваживали, он услышал брошенную на лету фразу, произнесённую кем-то в соседней группе:
— А ведь есть и такие, которые едут в первом классе, а билеты у них во второй.
— О ком это он? — спросил Лашо у лесоруба Гренье.