«Тут, в армии, все как-то по-другому. Я сейчас стал страшным фанатом всяких ирисок, карамелек, печенья, вафель и прочей ерунды, которой дома не ел. Даже халву тут уписывал за обе щеки. Да, армия меняет человека! 15.12.1986 г.»
Я, очевидным образом, нарушил причинно-следственную связь, и про процессы, предшествующие финальной части работы пищеварительной системы надо было бы рассказывать раньше. Но лучше поздно, чем никогда, тем более что про еду и разговор будет более приятным. Краткий вывод такой – есть хотелось все время!
И что самое удивительное, хотелось того, что дома никакого интереса не вызывало: конфет, печенья и тортов. Потребность удовлетворялась двумя способами – походом в чайную и посылками из дома.
В чайную можно было ходить хоть каждый день, были бы деньги. А вот посылки – это совсем другая история. Присланные из дома гостинцы приобретали совершенно иной вкус, я бы сказал – метафизический. Это была не только материальная пища, но и духовная! К тому же процесс получения посылки, ее вскрытия и употребления содержимого быстро превращался в обязательный элемент социалистического сосуществования. Что, кстати, почти всеми воспринималось как само собой разумеющееся. Когда один из рядовых нашего шестого взвода был замечен за углом казармы, жующим вафли, присланные ему из дома, справедливое наказание оказалось скорым и довольно чувствительным.
Процесс поглощения вкусных подарков, которые привезли друзья с гражданки
В полковую столовую почти ползимы приходилось ходить в шинелях. Из-за ужасного холода решено было не раздевать личный состав в казармах и не гонять нас по улицам «голышом». Так в шинелях и ели… Несмотря на питание по жесткому распорядку, «в коня корм не шел» – первые недели службы все стремительно худели. Процесс начинался сразу после того, как новобранцы переставали «срать бабушкиными пирожками». (Это была любимая фраза старшины батареи, сержанта Федуна.) За полгода в учебке посылки мне приходили неоднократно, благо Москва находилась совсем рядом, но как показывала практика – потеря веса являлась временным явлением. В конце концов организм перестраивался и, как правило, все начинали прибавлять. «Что ни день – сто грамм! Что ни день – сто грамм!»
Если же говорить о настоящих ста граммах, то для курсантов учебного центра они оставались непозволительной роскошью. Мы еще были слишком неопытными в тонкостях армейского неуставного быта, поэтому подобное удовольствие позволяли себе только сержанты-деды и то по большим праздникам, самым большим из которых был, конечно, Новый год.
«У нас было семь тортов, каждый килограммов на шесть, очень большие и плоские, но вкусные. Шесть ящиков конфет, три ящика пряников, ящик печенья, два ящика яблок, ящик мандаринов и четыреста бутылок лимонада! Съели в первый день, конечно, не все, хотя мы и старались. Так старались, что на следующий день у меня заболел живот, и я не смог идти на ужин. 02.01.1987 г.»
Главным украшением стола, несмотря на приведенный выше список, был телевизор. Об этом очень правильно в свое время говорил почтальон Печкин. Я ухитрился посмотреть все: «Огонек», «Ритмы планеты» и «Ну, погоди!» Это было поощрением за то, что я трудился официантом во время праздничного ужина, которому предшествовала большая развлекательная программа. Мы (наш взвод) выиграли в игру «Что? Где? Когда?». Тогда все викторины всегда называли «Что? Где? Когда?», хотя со знаменитой телеигрой они имели весьма отдаленное сходство. Тем не менее было приятно правильно ответить на поставленные вопросы. Например, как переводится слово «камикадзе» или кто из советских клоунов является обладателем циркового «Оскара». Нашими соперниками оказались «заезжие профессионалы» из второй батареи, которые покинули место интеллектуальной схватки пристыженными и мрачными.
В повседневности телевизор выполнял в основном патриотически-воспитательные функции. Ежедневно личный состав ровно в девять вечера усаживался на табуретки для просмотра программы «Время». То, что на самом деле ее никто не смотрел, никого не волновало. Главное, чтобы все сидели на своих табуретках и смотрели в телевизор.
Такая же история происходила в выходные, когда в таком же обязательном порядке все смотрели передачу «Служу Советскому Союзу!», по понятным причинам именовавшуюся не иначе, как «В гостях у сказки». Развлекаться с помощью телевизора было сложно, но оставался еще проигрыватель, стоявший в ленинской комнате.
Обычно здесь писали письма, хотя изначально это помещение предназначалось для проведения политинформаций и других важных мероприятий «разъяснительного характера». Наша «ленинская комната» запомнилась мне бесконечным прокручиванием двух пластинок. Первой была «Песни на стихи Леонида Дербенева», главным хитом которой являлась композиция в исполнении Михаила Боярского со словами «Уеду срочно я из этих мест».
Вообще-то в ней речь шла о свадьбе друга, на которой лирический герой влюбился в чужую невесту, но мы реагировали исключительно на вербальный раздражитель «уеду срочно я». Вторая популярная пластинка, название которой, к сожалению, моя память не сохранила, была сборником узбекской эстрады, с абсолютным хитом – песенкой про цыплят. «Цып-цып-цып, мои цыплятки» – такой перевод текста был мне известен на русском. Не исключаю, что в узбекском варианте пелось о чем-то другом, но, так или иначе, две эти мелодии навечно отпечатались в моем подсознании именно благодаря бесконечной «ротации» в нашей ленинской комнате.
Искусство постоянно присутствовало в нашей повседневности. Начать с того, что строем мы ходили, конечно, с песней. Репертуар был проверенный, одобренный всевозможными инстанциями и потому быстро приевшийся. Но оставалась лазейка – иногда мы маршировали в полях или лесах, куда ухо замполита не проникало. Одним из самых интересных экспериментов оказалось исполнение в маршевой аранжировке песенки Крокодила Гены «Пусть бегут неуклюже». Она идеально подошла для прохождения строем: поднимала настроение, была известна всем без исключения бойцам и оказалась не лишена некоторых изысков. После слов «к сожаленью, день рожденья только раз в году!» правофланговый пел: «Па-бада-бадам-бада-бадам-бада-бадам!»
Радиотрансляции на территории полка тоже вносили свой вклад в абсурдизацию мира. Тогда большой популярностью у «городской» армейской молодежи пользовалась радиостанция «Юность», время от времени включавшая в свои передачи западную музыку. Причем иногда даже не слишком старую. Например, полы в казарме особенно успешно натирались «машкой» под AC/DC. (Поясню, что «машкой» называлась огромная швабра. Вместо щетки к ней крепилась большущая деревянная чушка с войлочным покрытием. Полы натирались мастикой, а затем с помощью этого инструмента доводились до блестящей кондиции. Что касается названия, то оно объясняется незамысловатым солдатским юмором. Сам процесс натирания полов именовался словом «ебаться», а так как делать это в одиночку было, согласитесь, странно, то и происходило это – «с «машкой»)
Процесс уборки помещений в армии превращался в подобие религиозного ритуала. Прошу понять меня правильно, я не имею в виду ничего такого, что могло бы оскорбить чувства верующих. Лишь хочу подчеркнуть его важность. Как говорил нам старшина Федун, в армии все должно быть «пусть хуеобразно, но однообразно!» Это удивительно, как быстро молодые ребята, несколько месяцев назад получившие сержантские погоны, а вместе с ними – полномочия руководителей, перенимали язык и манеру поведения старших командиров. Видимо, это общее такое человеческое качество. Наблюдая за стремительными метаморфозами многих известных людей, ставших, например, депутатами Государственной думы, я сейчас думаю, что именно в армии впервые заметил эту особенность – власть меняет человека. И не в лучшую сторону.
Что касается «однообразности», то она достигалась за счет многократных повторений, почти дрессуры. Одеяла на койках выравнивались по трем полосам, нанесенным на один из краев. Иногда через весь ряд кроватей натягивалась ниточка. Это помогало удостовериться в том, что все койки заправлены одинаково аккуратно. Впрочем, чаще обходились без ниточки, хотя, справедливости ради, надо сказать, что если бы в казарме не существовало таких драконовских бытовых правил, помещение быстро превратилось бы в помойку.
До армии, впрочем, и после нее – тоже, я часто слышал популярную «страшилку» о другой армейской процедуре: чистке унитазов с помощью зубных щеток. Как правило, с такими рассказами выступали люди, сами в армии не служившие. Просто потому, что в армии унитазов не было. Но «очки» в нашей батарее действительно пару раз натирали щетками. Этот процесс носил ярко выраженный экзекуционный характер, поскольку подчеркивал абсолютную бессмысленность самого занятия. То есть, если надо было наказать кого-то за некий ужасный проступок, ему придумывали такой наряд, бытовой пользы от которого не было никакой, но зато все становилось понятно: человек наказан и отрабатывает это наказание в поте лица своего.
ОЗК – общевойсковой защитный комплект
Утренние построения периодически также приобретали чудную (с ударением на первый слог) окраску. Достаточно представить такую картину. Личный состав полка стоит на плацу в ОЗК.
ОЗК – это «Общевойсковой защитный комплект», средство индивидуальной защиты от отравляющих веществ, биологического оружия и радиационной пыли. Вещь, совершенно необходимая для любителей зимней рыбалки или чего-то подобного, связанного с экстремальным копанием в грязи, но вряд ли способная спасти жизнь в условиях химической войны. ОЗК закрывает фигуру одетого в него человека полностью. Практически – это резиновый комбинезон, дополнительно снабженный резиновыми же сапогами. Финальной точкой служит противогаз. Так вот, когда наряженные в костюмчики веселого зеленого цвета солдаты стоят на плацу после команды «вольно», стоят довольно долго, а новых распоряжений все не поступает – возникает желание как-то разнообразить свое времяпрепровождение. В этот момент через громкоговорители начинает звучать песня «Симона» в исполнении Владимира Кузьмина. И весь полк пускается в пляс! Если бы фильм «Письма мертвого человека» не был бы столь серьезным и трагическим, эту картину вполне можно было бы в него включить – сотни человек в противогазах весело скачут под рассказ о том, что «на рижском взморье воздух свеж»!..
В полковом клубе нам бесплатно показывали кино. Хотя при наличии свободного времени и необходимой суммы по выходным можно было ходить и на платные сеансы, которые организовывали для офицеров и членов их семей. Этой возможностью я пользовался при каждом удобном случае. Я уже хорошо знал дорогу в клуб, поскольку мой вопрос про конферансье, заданный прапорщику из строевой в первый же мой день в учебке, упал на подготовленную почву. Меня довольно быстро «взяли в оборот» и творческие процессы в полковой художественной самодеятельности проходили при самом активном моем участии.
«Дивизионный смотр самодеятельности нагрянул внезапно и неожиданно. Замполит полка бросил все силы (то бишь – нас) на разгром врага (то бишь – комиссии). В общем, я получил наглядный пример армейской жизни и организации. Судите сами: за один день нужно было сделать часовой концерт с разными номерами, песнями, стихами, танцами, оригинальным жанром и хором! Хора у нас, конечно же, не было, но, так или иначе, его нужно было создать. Кроме того, нужно было одеть всех участников концерта в «парадку». Вроде не сложно, если два дня назад весь полк был в «парадке». Но теперь нужны были фуражки и ботинки. Фуражки – ерунда, но самые большие ботинки в батарее были 42 размера! Вот вам и концерт!
В результате наших действий, умноженных на солдатскую смекалку, мы выдали концерт на два с лишним часа, а я работал его в ботинках 46 размера! Хор был такой, что не умещался на сцене и, выучив две песни за несколько десятков минут, спел их с большим энтузиазмом, прикрепив слова к спинам впереди стоящих. Были и авторские песни, и выступления офицеров, и художественный свист, и даже – самый настоящий йог, который ходил по битым бутылкам, прыгал на них, лежал и к тому же – ел! 27.02.1987 г.»
После этого триумфа я едва не загремел в наряд вне очереди. Наивно решив воспользоваться своим «довоенным» опытом, во время концерта я допустил существенное нарушение формы одежды – снял ремень. Замполит полка сделал мне весьма внятное замечание, но от более сурового наказания меня спасла благожелательная реакция вышестоящего начальства. Наш полк отметили с положительной стороны, а как я уже знал, в армии – это очень важный аргумент: если командование довольно, допустимо абсолютно все!
Наряды вне очереди широко практиковались в качестве наказания проштрафившихся, но и без них проблемы нехватки кадров не существовало. Самым тяжелым считался наряд по кочегарке. В этом небольшом помещении, почти до самого потолка заполненном углем, два человека безостановочно подбрасывали топливо лопатами в печь. В такие наряды, как правило, попадали «чморики», те, кто по каким-то причинам быстро терял способность сопротивляться внешнему давлению. А давление это порой приобретало весьма агрессивные формы. Через неделю после моего появления в полку, в нашу батарею привезли еще одну группу «молодых», в числе которых был высокий парень с громким, хорошо поставленным голосом. Он уверенно зашел в ленинскую комнату, заполненную пишущими письма курсантами, и произнес текст, смысл которого сводился к тому, что скоро он наведет тут надлежащий порядок. Не знаю, что произошло в дальнейшем (он попал не в мой взвод), но судьба его оказалась печальной.
Вообще в учебке дедовщины не существовало. Ее и не могло быть, потому как почти все проходящие службу были одного призыва. Исключение представляли сержанты: командиры отделений, отслужившие полгода и год, и заместители командиров взводов, «дедушки», через полгода уходившие на дембель. Конечно, сержанты гоняли молодых, но без экстремального усердия. Другое дело, что если младший командирский состав этого хотел, – национальные противоречия в солдатской среде быстро брали свое, и тот или иной курсант становился жертвой какой-нибудь группировки.
Мой взвод. Я – второй справа в верхнем ряду
Русские не слишком защищали своих, в отличие от кавказцев и представителей Средней Азии. Те всегда держались сплоченными группами и при необходимости вставали за земляков горой. А вот братья-славяне запрягали очень долго и весьма выборочно. Таким образом, в каждой из батарей через пару месяцев выделялось небольшое количество совершенно безропотных «тварей дрожащих», с которыми было позволительно делать все что угодно. В буквальном смысле. Упомянутому мною громкоголосому новобранцу, обещавшему навести в батарее собственный порядок, в конце концов прямо на плацу рот заткнули членом. После этого он уже не вылезал из наряда по кочегарке. По-моему, он даже ел и спал там. Мы встречали его только в бане, куда он приходил совершенно черным от угольной пыли.
Конечно, сержанты (кстати, все они были исключительно славянами – русскими, белорусами и украинцами) могли бы пресечь подобную практику. Но они ее не пресекали. Так же, как и офицеры. В каком-то смысле это диктовалось правилами жизни. Не закон джунглей, конечно, но, дескать, если ты сам не в состоянии при необходимости себя защитить, то делать это за тебя никто не будет.
Мне, безусловно, повезло и с командиром взвода, и с сержантами. Мои командиры отделений были старше меня чисто символически: одному – 19, второму – 22. Они отслужили лишь по полгода к тому моменту, когда я пришел в армию. И Сергей, и Валера были по-настоящему хорошими ребятами. Не придирались по пустякам, не разыгрывали из себя «дедов», охотно помогали. Мы подружились, как это могло бы произойти «на гражданке», очень скоро перешли на «ты» и именно ребята первыми предложили мне постараться сдать выпускные экзамены так, чтобы остаться в учебке. Стоит ли говорить, что эта идея мне очень понравилась.