– Я вам безмерно благодарен за помощь, Платон Сергеевич, – расплывался тот в меняющихся ядовитых улыбках, пока договор вновь не исчез в недрах крокодилового дипломата.
– Вы ничего не забыли? – спросил Платон, когда гость уже собрался уползать.
Мельников почему-то сразу подумал про деньги, и на его лице отобразился полускрытый ужас. «Сколько ж ему дать, чтобы не обидеть?».
– Наш экземпляр контракта, – вывел из затруднительной ситуации чиновника Платон.
– Ах, я, старый, старый стал, – чуть ли не запрыгал Мельников, вновь обращаясь к своему дипломату. – Простите великодушно, волнуюсь. Вот, будьте добры, это вам.
Платон быстро пробежался по второму экземпляру, удостоверяясь, что он идентичен первому, потом встал, чтобы проводить Мельникова. Уже в дверях чиновник вдруг остановился.
– Платон Сергеевич, извините еще раз. Ведь это не единственный вопрос, в котором я хотел попросить вашего совета.
«Совета?» – ухмыльнулся про себя Платон, и отчего-то даже повеселел.
– Да. Мы можем еще присесть ненадолго?
«Да уж, судя по выражению твоего лица, тебе давно уже не мешает присесть ненадолго».
– Да-да, конечно, говорите.
– Как вы знаете, завезенные деревья, которыми собирались озеленить первую очередь постройки «Нового Света» оказались с отравленными корнями, поэтому почва не приняла их.
– Ничего об этом не слышал, – признался Платон.
– Хорошо, но это имело место быть, можете уточнить у Красовского.
– Я вам верю.
– Благодарю, – еще одна ядовитая улыбка. – В связи с этим, месяц назад из Воронежа пригнали десять грузовиков, наполненных химическим раствором, названия которого я, признаться честно, постоянно забываю. Но могу позвонить и уточнить.
– Не стоит, я тоже не запомню.
– Хорошо. Суть этого раствора в том, что он может оживить отравленные корни деревьев, но внезапно возникшая проблема мешает нам этим воспользоваться.
– А что случилось?
– Видите ли, две недели грузовикам пришлось простоять на подмосковном складе в Химках, принадлежащем министерству сельского хозяйства. А теперь их просто не выпускают оттуда.
– Не понимаю, чем я-то могу помочь? – удивился Платон.
– Видите ли, камнем преткновения явился директор департамента животноводства и племенного дела, небезызвестный вам Михаил Олегович Макаров.
«Интересно, откуда тебе это известно?» – Платон ощутил неприятное предчувствие.
– Так вот, Макаров своим распоряжением приказал не выпускать грузовики. Поскольку его решение явилось для нас полным сюрпризом, признаться честно, оно не имело под собой никаких оснований, мы уже хотели принять соответствующие меры, пожаловавшись на него министру сельского хозяйства, пока не узнали про вас.
И опять Платон метнул в него полный недоверия взгляд.
– Поймите, нам бы не хотелось портить его послужной список. Михаил Олегович весьма уважаемый человек, и пользуется поддержкой премьер-министра, поэтому нам, разумеется, хотелось бы поскорее разобраться в сложившейся ситуации безо всяких последствий.
– Вы утверждаете, что неизвестен мотив его поведения?
– Абсолютно! – всплеснул руками Мельников.
– Хорошо, я поговорю с ним и постараюсь все разузнать. Мне тоже не хотелось бы, чтобы у Макарова начались неприятности. И особо прошу вас, если узнаете о чем-то подобном в дальнейшем, сообщите мне.
– Разумеется! Премного благодарен вам, Платон Сергеевич, да вы просто мой спаситель сегодня! – принялся пожимать ему руку чиновник, расплылся в очередной фальшивой улыбке, самой широкой из тех, что показывались раньше, и уполз прочь из кабинета.
Платон тяжело задумался, вспоминая недавний разговор:
«Мне звонил отец, хотел тебя слышать, но не мог дозвониться.
Что-нибудь срочное?
Да вроде нет, он был весьма спокоен».
Непонятная тревога в душе усиливалась, сливаясь воедино с остальными страхами. Поняв, что собственными думами он не до чего не дойдет, Платон решился и позвонил Макарову, услышав в трубке знакомый голос дорогого человека, между прочим, ожидавшего его звонка. Решив ничего не обсуждать по телефону, они договорились о встрече, и Платон незамедлительно покинул Сити.
Всю дорогу он слушал музыкальный плейер, одолженный у Смольной на полную громкость. Нельзя было думать! Нельзя! Нельзя!
Юра спокойно вел машину, не обращая на подопечного никакого внимания.
Глава 2
Михаил Олегович Макаров, отпраздновавший недавно свое шестидесятипятилетние, еще неделю назад чувствовал себя превосходно и бодро, и все мысли его были сосредоточены на двух масштабных проектах, которые он осуществлял в рамках своей работы в Министерстве сельского хозяйства, являясь директором департамента животноводства и племенного дела. Ему не раз предлагали должность заместителя министра, получив которую он, тем самым, значительно расширил бы свои полномочия и область работы. Но Михаил Олегович, весьма стреляный волк, потрепанный жизнью, уже понимал, что наиболее полезным он может быть лишь в узконаправленной сфере, ведь время идет, оно необратимо, и рано или поздно нам приходиться признаваться себе в том, что что-то уже утеряно навсегда и безвозвратно, и что былой прыти и энергии уже не обретешь никогда. Это, однако, не означало, что Макаров-старший сильно ощущал приближение старости, к которому его отчаянно склонял паспортный возраст, отнюдь, он был, как говориться, живее всех живых, и старался как можно чаще находиться в добром расположении духа, узрев в этом маленьком и малозаметном для большинства людей факте залог здоровья и успеха. Он прекрасно понимал, что при желании еще вполне смог бы потянуть работу и в больших масштабах, но по некоторым причинам не хотел этого. Во-первых, Михаил Олегович не хотел искушать судьбу постоянными попытками подорвать собственное здоровье работой, которой в должности заместителя министра прибавилось бы в разы. Во-вторых, он прекрасно понимал, что его видение развития сельского хозяйства по стране совсем не совпадает с видением большинства коллег, которые прилагали все усилия, дабы поставить страну в зависимость от импортной продукций, и проломить этот щит промышленного геноцида в одиночку он уже не сможет. Остальные причины были не столь значительными, но также препятствовали его окончательному решению отказаться от работы зама. На улице дул ветер и моросил небольшой дождик, размывая недельную пыль, осевшую в столице от бесконечных потоков машин и людей. Макаров-старший неподвижно лежал на небольшом кожаном диване в углу своего кабинета и не открывал глаза. Со стороны могло показаться, что человек просто отдыхает, стараясь сбросить с себя часть той ноши проблем, которые нередко заставляют нам забывать о самом главном в этой жизни. Но Михаил Олегович отнюдь не отдыхал, а напряженно работал, заставляя свой мозг найти выход из сложившейся ситуации. Он давно привык контролировать все, что происходит в голове, и оперативно освобождался от мусора, если тот просачивался путем чужеродных идей, услышанных на улице слов или песен, и даже собственных мыслей, если те рождались в наиболее подавленные моменты жизни. Такие упражнения, выработанные годами упорных тренировок, не замедлили сказаться на ясности разума и четкой работы мысли. Его мозг давно привык выполнять несколько задач одновременно и автономно друг от друга. И сейчас Михаил Олегович тоже размышлял в разных направлениях, но, к сожалению, пока не находил нужного решения. Когда такое происходило, он просто старался остановить полностью все мысли и, как говориться, потушить в помещении (голове) свет, что не замедлил сделать и сейчас. Почувствовал тишину, он открыл глаза, попав взглядом прямиком в висящую на стене картину, которая изображала небольшой деревянный домик на фоне леса и протекающей речки. Это был его дом, в котором он родился и провел первые годы своей жизни. Ностальгия неожиданно поглотила душу и перекинулась на мысли. Макаров-старший был не против. Он погрузился в воспоминания детства и старался вспомнить, что переживал и ощущал тогда, о чем мечтал, к чему стремился, и на душе прошла волна нежной теплоты и грусти одновременно. Он вспоминал места, где любил гулять с дворовыми товарищами, вспоминал родителей, старшего брата, которому, к сожалению, так и не успел высказать все то, что накопилось на душе. Картины, как слайды проносились перед глазами, затмевая на миг все прочие мысли. Окунувшись в эти воспоминания, более всего Михаил Олегович хотел уловить прежний след его детской, непорочной души, на которую годы потрясений наложили несмываемый оттенок, можно сказать, искалечили в какой-то степени. Он прекрасно понимал, как сильно изменился, что, в принципе, для любого человека закономерно всегда, ведь годы и события давят по своему, хотя разные души и воспринимают их по-разному. Но, тем не менее, он был еще уверен, что под тяжестью его настоящей сущности еще не раздавлена окончательно прежняя, чистая душа, и именно сейчас Макаров-старший вдруг решил во что бы то не стало до нее добраться, вытащить и спасти от убийственной тесноты. Когда в мужчине умирает ребенок, он перестает быть мужчиной, ведь истинная мужская сила не может быть выстроена лишь монолитом мужества и железным характером, нет, в ней всегда скрывается нежность, пронесенная через всю жизнь с самого детства, в противном случае мы никогда не сможем полюбить наших детей так, как незабвенно любили когда-то родителей, а также сохранить любовь к своим старикам, которые в старости нуждаются в ней не меньше, чем дети. И все это ни в коем случае не делает настоящего мужчину слюнтяем или тряпкой, наоборот, закрепит в нем великую силу единства противоположностей. Михаил Олегович, проведя небольшой внутренний самоанализ, с удовлетворением заметил, что необходимый элемент ребенка в нем все же сохранился, и тут же пожелал видеть сына, дабы просто обнять непутевое дитя и прижать к груди. Дети, наше бессмертие, они несут часть самих нас, продолжая жить, словно перехватывают сумасшедшую эстафету жизни, поэтому самым глупым во всей мирской суете является то, что кто-то решает отказаться от своих детей из-за глупых принципов, непониманий, разных мировоззрений и прочего. Разумеется, в жизни все бывает, и даже самым любящим родителям, идущим на компромисс, далеко не всегда удается сохранить теплоту отношений с детьми, а те, прельщенные, как мотыльки на свет летят к новомодным, меняющимся с поразительной очередностью жизненным приоритетам, считая, что папан и маман уже древние, и ничего не могут смыслить в настоящей жизни. Так было всегда, об этих проблемах еще Тургенев писал, хотя появились они задолго до него. Проблема здесь еще и в самих детях, в их неискоренимом желании поскорее повзрослеть и сбросить с себя узы родительского дома. Но желая ускорить какой-либо процесс, мы, вмешиваясь в логику матери Природы, незаметно для себя убиваем в сердцах самое святое, что может нести в себе детство, и начинаем смотреть на мир глазами безразличных скептиков. В результате этого меняется и отношение к родителям, а позже и к своим собственным детям. Но это одна сторона медали, которую при желании можно преодолеть. Но что же делать с женщинами, идущими на аборт? Соображают ли они, что убивают часть самих себя, и что сделанного уже никогда не вернуть? Смогут ли спустя долгие годы оправдаться перед собой, кивая на материальные сложности, друга психопата, ненавистного отчима и миллионы других причин? Возможно, перед собой и смогут. Но перед Богом никогда. Тут-то Макаров-старший и решил себя немного одернуть, потому что рисковал из одной рабочей крайности впасть в другую, философскую. Поразмышляли и хватит. Телефон сына оказался недоступен. Скорее всего, сидит в офисе, где толстые стены старого здания не всегда пропускают сигнал мобильного оператора. Можно было набрать рабочий, но Михаил Олегович решил подождать. Все-таки главной причиной его размышлений были не воспоминания, а весьма опасная информация, которой Макаров-старший пока толком не знал, как распорядиться. Эта информация заставила его принять решение и закрыть доступ в десяти злополучным грузовикам, пунктом направления которых был амбициозный проект «Новый Свет». «Хорошо хоть Платон вышел на связь и обещал приехать. Надеюсь, он поможет во всем разобраться», – подумал Михаил Олегович.
Так он и просидел в задумчивости до самого приезда Самсонова, которого встретил с радостью, по-отечески обнял, и проводил к себе в кабинет.
Юра остался ждать в приемной по просьбе Платона, который предчувствовал, что впереди ничего хорошего не услышит.
– Сергей сказал тебе, что я искал? – начал Михаил Олегович.
– Да, но позвонил я не после него, а после того, как небезызвестный вам Мельников попросил помощи в разрешении сложившейся проблемы.
Михаил Олегович заметно осунулся, опустил взор, тяжело вздохнул.
– Так вот какова причина твоего приезда. Не ожидал. А я все думал, кого же они пришлют, но никогда бы не подумал увидеть тебя.
– Я ничего не понимаю, – неприятно удивился Платон, заметив перемену Макарова-старшего, – кто такие они? Чего вы не ожидали? В чем меня подозреваете?
– Что происходит, Платон, расскажи мне правду.
– Нет, это я вас хотел спросить, что, черт возьми, происходит, и почему вы так странно говорите! – Платон чувствовал, как страх, непонятно почему, приближался к его горлу все ближе и ближе.
Макаров-старший перестал смотреть на него, опустил голову и закрыл лицо руками, словно хотел скрыть следы своих волнений.
Платон в ужасе наблюдал эту сцену, боясь заговорить дальше.
Несколько минут оба молчали, пока, наконец, Михаил Олегович не выдержал.
– Хорошо, давай начистоту. Зачем ты приехал? Что сообщили тебе?
– Ну, во-первых, еще днем Сергей говорил мне, что вы меня искали. А потом, уже у себя на работе мне пришлось общаться с заместителем строительства области Мельниковым, который под конец сообщил о возникшей проблеме, причиной которой якобы явились вы. Какие-то грузовики с химической хренотой, способной оживить гниющие корни деревьев, что-то в этом роде, даже не припомню. Говорит, заперли вы эти грузовики где-то на подмосковном складе, безосновательно удерживаете и не хотите отпускать.
Макаров-старший долго и пристально смотрел Платону в глаза, пытаясь уловить фальшивую нить, но так ничего и не обнаружил, кроме непонятного ужаса, и немного успокоился. Потом придвинулся к нему как можно ближе, почти касаясь кончиком носа его уха, и шепотом заговорил.
– Ты что, думаешь, я стал бы удерживать бесполезные грузовики с какой-то химической хренью?
– Не знаю, я вообще ничего не понимаю, – по инерции шепотом отвечал Платон.
– Дорогой мой, я знаю тебя достаточно давно, чтобы делать какие-то выводы. Ты хороший человек, но затянутый на неверную дорогу, которая ни к чему хорошему не приведет.
Если бы Михаил Олегович знал тогда, насколько большой отклик получили в душе Платона эти слова, то сильно удивился бы. Разумеется, каждый думал о своем, но конечные нити приводили к одинаковому смыслу.
– Имеешь ли ты хоть примерное представление, что хранят эти проклятые грузовики? – продолжал Макаров-старший, не отнимая своей головы.
– Только примерно и представляю, я же говорил.
– А что, если я скажу тебе, что все это чуть собачья, и никаких полезных для природы растворов там нет? Что, если я скажу тебе, что эти проклятые грузовики доверху заполнены цистернами с уксусным ангидридом?!
Последние слова – произнесенные особенно тихо, хотя и с большей дозой кипевшей ярости – вонзились в сознание Самсонова острыми гвоздями, усилив и без того запущенную катастрофу в его голове.
– Ты знаешь Платон, для чего используется уксусный ангидрид? – безжалостно наступал Михаил Олегович.
– Знаю, – вместо голоса рот выпустил лишь пустой воздух, словно в немом кино.
– Так и скажи ты мне, какого черта здесь происходит?!
Платон смотрел на Макарова-старшего глазами кролика, наполовину уже поглощенного удавом, и не мог произнести ни звука.
Михаил Олегович оценил произведенное впечатление от своих слов, ослабил хватку, поднялся и сходил за стаканом воды, которую Платон выпил в несколько жадных глотков.
К нему вернулся голос.
– Эти машины предназначены для «Нового Света», по крайней мере, так мне сказали.
– Совершенно верно, – кивнул Макаров-старший. – У меня та же информация.
– Зачем нашему проекту такое количество этого проклятого вещества, ума не приложу! Уж не используют ли его в строительных целях, иди других, близких к нему?
– Нет, не используют. Я уже наводил справки. Его, конечно, используют в промышленных целях для создания ацетилцеллюлозы, но очень сомневаюсь, что она сейчас необходима в строительных целях!
– Тогда я отказываюсь это понимать! – развел руками Платон, хотя в голове уже зрела безумная догадка.
– Признаться честно, ты меня сильно озадачил, Платон, – сказал Макаров-старший, у которого эта безумная догадка созрела уже давно. – Я прекрасно знал, что не смогу удержать этот дьявольский груз, понимал, что, возможно, рискую собственной жизнью, но не мог иначе. Я был уверен, что обязан узнать, кто надавит, откуда пойдет след, чтобы попытаться затем отследить его. Я уже слишком стар, и не могу просто так наблюдать, когда вокруг происходит подобное. Возможно, когда тебе будет столько же лет, ты поймешь меня лучше.
Платон и так понимал Михаила Олеговича достаточно хорошо, но не стал его переубеждать. Слишком многое на него свалилось за последние двадцать четыре часа, и похоже, это был еще не конец. Как назло та, кто хоть как то могла помочь поддержкой и советами, находилась сейчас далеко и проходила полную диагностику.
«Наверняка она решила, что я ее предал».
Подобные и многие другие мысли хаотично менялись в голове, перескакивая одна на другую. Платону казалось, что его мозг от постоянной усталости и тревог разбух уже до такой степени, что рисковал дать трещину, как кипяченое яйцо.
Если бы он мог хоть чем-то помочь Михаилу Олеговичу сейчас, дать хотя бы маленький совет, он бы, несомненно, это сделал. Но беда в том, что обнаружившаяся проблема напрочь выбила его из колеи, хотя она всего лишь добавилась к прежним, не менее серьезным проблемам. Видимо, это была последняя капля.
Макаров-старший тоже думал и молчал, но даже не догадывался о том, что творится сейчас у Платона в голове. Он заказал два крепких кофе, и, после того, как их принесли, нервно закурил и медленно стал потягивать свою порцию. Платон лишь кинул взгляд на кофе и снова уставился в неопределенную точку на стене.
Сколько прошло времени такого молчания, от которого даже мысли в голове, казалось, начали скрипеть, Платон затруднялся ответить, и что побудило его подать знак Михаилу Олеговичу подойти поближе, тоже понял не сразу. Внутри все так и сжалось в комок от стрессов, тревог, неуверенности и страха. Его нещадно обжигало то, что он на самом деле знал, сердце неслось со скоростью метеора, словно выходило на финишную линию его жизни, и даже время словно замедлило свои обороты так, что до момента, когда Макаров-старший подошел и наклонился к Платону, тот пережил еще одну жизнь.
– Мне кажется, я знаю, что происходит, – не своим голосом, стараясь, чтобы даже муха его не услышала, сказал Платон.
И рассказал Михаилу Олеговичу все то, что вот уже сутки успешно разрушало его жизнь. Разумеется, про Настю не было сказано не слова – вряд ли здоровый человек поверил бы в подобное – да этого и не требовалось. Еле успевая переводить дух, Платон старался как можно больше систематизировать последовательность адской информации. Сразу после первых слов, после которых Михаил Олегович напрягся как пружина, Платон устремил свой взгляд ему в глаза, и до последнего предложения уже их не отрывал, словно глаза общались друг с другом автономно, не обращая внимания на словесные колебания воздуха.
После того, как Платон закончил, оба вспотели до такой степени, что можно было смело принимать душ. Михаил Олегович осторожно распрямился, отчего хрустнула спина, ведь до этого он боялся даже пошевелиться, и вернулся к своему столу, раскурив еще одну сигарету.
Платон еще толком не обдумал, зачем поделился столь опасным грузом своей души, но, безусловно, уже успел почувствовать некое облегчение. Опасаться за то, что Макаров-старший неверно распорядиться такой информацией, Платон и не думал. Он достаточно доверял этому человеку и по-своему любил. Но, тем не менее, сердце продолжало бить тревогу, и противоречивые мысли вновь перешли в наступление.