– За что? А… за изменения, да, за личностные изменения в каждом из них. Наконец, за возможность открыть какие-то глубоко потаенные черты в себе. Знаешь ли, встреча с собой реальным дорогого стоит, – продолжала Мира. – Человек, он ведь как сосуд с очень сложным наполнением. Часто и не знает, что на дне или в глубине самого себя находится.
– Люди готовы покупать товар или услугу, известную, разрекламированную. Бренды особо котируются. Кто и как узнает о предложении? Не будет же Лялька сама выходить с ценником к своим «мэрам-пэрам», как ты их величаешь, и предлагать себя – это же пошло, – вставила свое замечание Ника, долгое время просто наблюдавшая за ходом этой безумной дискуссии. Ника много лет работала в городской администрации, а в последние пять была заместителем руководителя управления по культуре. Дама практичная, основательная. Не стоит обманываться ее легкомысленной женственностью в стиле подиумной модели зрелых лет. Подруги поражались ее способностью последовательно реализовывать свои жизненные цели. Особенно, когда это касалось гардероба и обустройства быта. Здесь Нике, пожалуй, не было равных. Она могла приглядеть понравившуюся брендовую вещь, ходить по нескольку раз на примерку и, затаившись, как охотник, ждать, когда на нее появится скидка. И получалось! Ника умудрялась не быть мещанкой, но дружить с вещами. Ее мнение о конкурентоспособности услуг в нематериальной сфере заслуживало особого внимания – именно она внедрила в городской культуре, в смысле в учреждениях культуры, систему различных платных услуг.
– Да, а кто говорит, что это легко? Услугу надо заявить, внедрить в сознание… Знаешь, в детстве говорили, что чистая питьевая вода там, на Западе, продается за деньги, и это казалось безумием. А теперь и ты, и я потребляем то, что Майя со своим шефом разливают.
– Девочки, за качество нашей продукции я ручаюсь! – не преминула вставить Майя. Она откровенно веселилась и получала от происходящего нескрываемое удовольствие. – Но выход на рынок товара, услуги требует профессионализма, времени и денег.
– Послушайте, что вы такие зануды! – не унималась Мира. – Сначала трубим банальное: «Время – деньги!» Это и так все знают. Все думают о деньгах, не все говорят. Потом, как золотая рыбка: «Чего тебе надобно, старче?» Философский вопрос. А чего надо? Денег и счастья. При чем здесь Лялька? Минуточку терпения. И тут, бабах, тезис: «Старче, преобразись!» Ну, типа, духовное преображение, как квантовый скачок, возможно и реально. И, главное, есть не самоцель, но путь к максимальному раскрытию потенциала и, заметьте, как следствие, еще большему успеху в бизнесе и удовлетворенности в личной жизни… – Мира с облегчением выдохнула. Она, вероятно, и сама не предполагала, что сможет так логично закрутить и, что немаловажно, выпутаться из этой головоломки.
– Как? Как ты предлагаешь это делать? – уже всерьез начала заводиться Лейла, нервно прокручивая вокруг пальца перстнь с большим черным агатом.
– Девочки, нам не обойтись без мага, – обрадованно вставила Любася.
– Кто про что, а вшивый про баню. Любася, не исключено, и твой маг нам, наконец, пригодится. Словом, детали обдумаем, главное, мы знаем, что надо концептуально. А потом, кстати, проведем то, с чего я и начала, – аукцион.
– Мира, тебя несет, – Ирча резвилась, знала: скептицизм – во благо. Нетривиальный мозг Миры выдаст новую порцию для драйва.
– Да, аукцион! Лот первый и единственный – время жизни Ляльки. Что, слабо? Да с нашим потенциалом. – Мира кивнула в сторону Любаси и Ники.
Любася в своем агентстве стала асом в проведении корпоративов, свадеб и торжеств любого интеллектуального уровня сложности и изыска. По запросу клиента – в духе времени.
– Придумаем повод, соберем лялькиных друзей-поклонников на закрытую вечеринку в хорошем ресторанчике, потом, как на невольничьем рынке, выведем рабыню духа и продадим… время ее жизни (это я про нашу Ляльку, на всякий случай). Интим исключается! Вы направление мысли улавливайте, а детали появятся. И не надо о цене вопроса. Майя как говорит? Деньги – это инструмент, важный, но не первоочередной ресурс, когда это касается стратегического планирования. Да и вообще: дорогу осилит идущий.
Была пятница. Резвились по полной. Разошлись за полночь. Словом, день рождения удался.
Путь к себе
На следующее утро Лялька проснулась, четко помня свой сон. Будто собралась в дорогу, и отец Амвросий ее благословил. Дорога эта была едва заметной тропинкой, ведущей в темный лес. Ей и жутко страшно, а идти надо. Именно этот сон заставил Ляльку серьезнее отнестись к тому, что они с подачи Миры обсуждали накануне. Не так часто ей во сне являлся отец Амвросий. Так случалось перед какими-то важными, поворотными событиями, например, перед появлением ее авторской программы «О главном без купюр». Тогда приснилось: пьют они чай с отцом Амвросием в ее гостиной, а в это время по телевизору идет программа, и в кадре она ни много ни мало с президентом страны. Редактор информационных программ – лицо закадровое. Ляльке сон показался забавным бредом. А буквально через несколько дней поступило предложение о ее авторском телешоу, так кардинально изменившем ее жизнь.
А еще и слова его вспомнились: «Служение бывает разным». И стали всплывать сами собой картинки из ее недавнего прошлого.
В той знаковой паломнической поездке она какое-то время пребывала в состоянии зомби. Ходила со всеми по монастырям и церквам, осеняла себя, как и все, крестным знамением, ставила свечи, заказывала службы и… ничего не чувствовала. С недоверием наблюдала, как истово, часто со слезами молились ее спутницы, как подходили к батюшкам за благословением, как окунались в святые источники. На лицах многих потом считывала благодать. И не верила. Думала – играют, вошли в образ. От долгих служб у нее ломило спину, ноги деревенели. До конца не всегда могла выстоять. Чин службы понимала с трудом, молитв, кроме «Отче наш», не знала. Половину текстов и слов уловить не могла. И монахи казались ей убогими. Особенно, когда припадали к ручке для целования. Зато получала истинное наслаждение от архитектуры храмовых построек, любила рассматривать иконы, внимательно вглядываясь в лики Святых. Было лето, и золоченые, а порой и расписные луковки церквей удивительно органично вписывались в природу Русского Севера. Места для всех этих сооружений выбирались на удивление красивые.
Разговоры спутниц по поездке слушать не могла: и то они почувствовали, и там побывали, и чудеса повидали, и именами Святых сыпали, и как вести себя в храме знали, и молитвами обменивались, и водой святых источников запасались. Нет, она не насмехалась над ними. Внутренне, про себя, она старалась выйти из оценочного пространства, словом, пыталась стать пустой. На третий день поездки у нее окончательно выветрились мысли обо всех ее перипетиях, оставшихся в далеком Славногорске. Они как будто отодвинулись в иное пространство, утрачивая актуальность. По крайней мере для ее жизни в ипостаси паломницы. В какой- то момент Лялька решила оперировать двумя категориями: чувствую – не чувствую. Совершенно не уточняя для себя, что же предполагалось почувствовать.
В монастырях жили в гостиницах для паломников, условия близки к спартанским. Нужно было принимать участие в работе, которую почему-то называли «послушанием». Чаще всего убирать в храме, иногда помогать на кухне и в столовой, по-монастырски – «трапезной». Лялька работала, не уклонялась, но без особого рвения. Через неделю у нее наступило состояние, которого достигают долгими месяцами медитации – появились достаточно продолжительные паузы между мыслями. Ей это было знакомо. Как-то в детстве она тяжело заболела ангиной с высокой температурой, с раздирающей болью в горле, ужасным компрессом на шее с жесткой царапающей, когда высохнет, компрессной бумагой. На пятый день температура, наконец, спала, и наступило состояние упадка сил. В голове стало практически тихо: редкая мысль посещала сознание. И все они касались актуальности момента. Такое состояние безмыслия наступило и в этой казавшейся бесконечно долгой поездке по монастырям. Мысль затормозила, а вот слух невероятно обострился: жизнь вокруг зазвучала, как оркестр. Иногда казалось, что она превратилась в большое ухо, которое одновременно улавливало разговор двух остановившихся на пригорке монахов, щебет детей, неизвестно откуда-то появившихся в таком количестве (человек десять, не меньше), звон посуды в трапезной, рычание мотора заводимой монастырской машины и жужжание голосов ее спутниц по поездке… И все это одномоментно на фоне музыки живой природы – шума ветра, пения птиц.
После утренней трапезы она отдраила две двадцатилитровые кастрюли, начистила ведро картошки и миску других овощей для борща и была свободна. Вышла на волю и чуть не задохнулась от открывшейся красоты: как удивительно вписался монастырь в этот лес с высокими соснами с рыжими стволами, темной зеленью хвои и песочной массой осыпавшихся на землю иголок. А еще это синее, да прямо-таки синее небо над головой! Она почувствовала желание зайти в монастырский храм. Сработала данная себе установка: чувствую – не чувствую.
Храм был практически пуст. Две паломницы из ее группы дочищали круглый большой подсвечник. Она никак не могла запомнить, как называются по-церковному эти канделябры. Села на скамеечку у самого входа. Хотела устало вытянуть ноги, но сдержалась, просто удобнее оперлась спиной о стену.
Какой красивый все же здесь иконостас! А перед алтарем, как будто на невысоком подиуме еще несколько икон внушительных размеров. Во время утренней службы одна – с изображением Матери Божьей – привлекла ее внимание. Ее лик словно магнитом притягивал взгляд. Она и сейчас смотрела на Нее. И тут Ляльку то, что называется, проняло. Она, такая сильная в своей предыдущей жизни – комсомольский секретарь, бизнес-леди, правда, обанкротившаяся, – почувствовала себя маленькой, обиженной и страшно горюющей девочкой. Почему, почему все так случилось? В приличном возрасте без семьи и ребенка, без дела, без целей, планов? Почти на грани бездны алкоголизма… За что? И вдруг поняла, что плачет. Она даже не почувствовала, когда появилась первая слеза, просто глаза потеряли остроту восприятия. Концами косынки утерла слезы – у нее не оказалось с собой носового платка. Она просто и не предполагала, что может расплакаться, подобно другим спутницам по путешествию. А лик будто притягивал к себе. В храме уже никого не осталось. Лялька встала и подошла.
Матерь Божья, которую обычно изображают с младенцем на руках, на этой иконе держала мальчика лет четырех. Он стоял, а Она будто Его придерживала. Лялька рухнула на колени. Она не стояла, как это делают во время службы, держа корпус прямо, она рухнула лбом об пол, совершенно не думая о том, насколько эстетично выглядит. Какое ей было до этого дело? Она надрывно рыдала, казалось, зацементировавшаяся боль-обида на жизнь с треском, как льдина, разламывалась в ней на куски. «Матерь Божья, помоги! Прости! Я грешна. Я не знаю, как жить». Если бы годы спустя ее попросили повторить, что она тогда как-то складно, неизвестно откуда взявшимися словами говорила, отрывая лицо от дощатого пола и время от времени поднимая глаза к лику, она просто ничего не смогла бы воспроизвести. И даже сколько это продолжалось по времени – пять минут или полчаса- час – сказать не смогла бы. Поднялась с пола на ноги, когда почувствовала, что ей стало легче. Лик был и прежним, и другим. Для нее другим. Впервые за всю поездку неформально перекрестилась, поклонилась в пояс и тихо вышла из храма.
Перед вечерней Лялька, не дожидаясь колокола, собиравшего всех насельников монастыря к молитве, специально пораньше зашла в храм. Ей хотелось посмотреть, что это за лик. «Взыскание погибших», – прочитала вязь букв. – Да, это обо мне, я погибла или почти погибла». И почувствовала надежду и какое-то особое доверие к красивой молодой женщине, что была изображена на иконе. Мальчик Иисус трогал рукой красный камень, который был на шее Марии в красивом вороте-ожерелье, стягивающем ниспадающие полотнища Ее бордового наряда с ярко-синим верхним покровом. Так часто делают дети, играя бусами и украшениями своих мам, когда они их держат на руках.
– Это очень сильная, чудотворная икона, – услышала она мужской приятный голос. Перед ней в черной монашеской одежде стоял человек на голову выше нее с удивительно правильными чертами лица, седой бородой и такими же седыми волнистыми волосами. Он был удивительно красив! На вид лет пятидесяти с небольшим. Его глаза смотрели как-то глубоко внутрь Ляльки. Ей даже показалось, что она перед ним голая. Но почему-то стыда не было.
– К ней приходят с мольбой об освобождении от пороков, притекают с ходатайством об исцелении болезней глаз и слепоты, от недуга пьянства, при головной боли, о вразумлении отпавших от веры Православной и о возвращении заблудших в Церковь, – продолжил он.
Каждое его слово было обращено к ее глубинной внутренней сути. Казалось, он видит ее насквозь.
– Вы правильно выбрали икону, у которой следует молиться. Хотя, когда вы здесь, полны раскаяния и надежд, каждый из Святых, глядящих с ликов, готов помочь вам и, поверьте, пытается это сделать. Надо быть готовой принять эту помощь.
– «Когда я молчал, обветшали кости мои от вседневного стенания моего, ибо день и ночь тяготела надо мной рука Твоя. Свежесть моя исчезла, как в летнюю засуху. Но я открыл Тебе грех свой и не скрыл беззакония моего. Я сказал: „Исповедаю Господу преступления мои!“ И Он снял с меня вину греха моего», – помните строки из псалма Давида?
– Стыдно признаться, но не только не помню, но и не знаю. Что мне делать с моей жизнью? Подскажите!
– Давайте завтра, сейчас уже время вечерней. Да и утро вечера мудренее.
– Как мне вас найти, я вижу вас впервые.
– Зато я наблюдаю за вами ровно три дня, как вы здесь. После утренней и трапезы приходите сюда, в храм. Если будут привлекать на послушание, скажите: «Отец Амвросий велел быть в храме».
И он ушел за алтарную стену. А Лялька, как во сне, переместилась на свое место в левом углу храма – там была скамеечка, если устанешь долго стоять и успеешь оказаться рядом раньше других, можно присесть. К своему удивлению, уже более внимательно следя за службой, услышала в хоре голосов других священников, руководящих богослужением, голос своего недавнего собеседника. А память подсказала – он звучал во время службы все эти три дня, что они были в монастыре.
Тяжелая работа
Лялька спала беспокойно. Голова вспухала от опять обрушившихся мыслей. Казалось, что они влетели, распахнув запертую дверь, за которой столпились за дни тишины разума.
«Что мне говорить? И чем он может мне помочь? Как мне объяснить все, что со мной произошло? И кому нужны чужие проблемы? Кто я такая, чтобы тратить на меня время?»
Лялька всегда знала цену времени жизни. Не любила людей, которые претендуют на внимание, если были ей не интересны. Это не мешало в прошлом работать, как это теперь принято говорить, топ-менеджером в сфере молодежной политики, а потом в бизнесе. Она была достаточно прагматична, могла отстраниться и уйти от назойливого общения, если личность, как ей казалось, не заслуживала того. Добродетелью терпимости не обладала. Правда, умудрялась делать это в меру деликатно, но границы своего личного пространства охраняла. Близко к себе допускала тех, кого полюбила. Уж если впустила, так впустила. И никогда ничего не делала наполовину. Ирча всегда говорила: «У тебя середины нет. Меры ты не знаешь». Это так и было. Иронизируя над собой, определила: ее метод познания мира и способ общения с ним – это ограниченный во времени фанатизм. Ей всегда претила фальшь, и честность она считала наименее энергозатратной, а, значит, наиболее предпочтительной формой отношений. Предъявляя себя миру такой, какой была, с щенячьей наивностью полагала, что и остальные поступают так же. И только с годами поняла – так работает механизм ее мировосприятия, но это не повод требовать того же от окружающих. Они – другие.
Измучившись в полудреме, утром встала разбитая, но прежняя – злость на себя, как ни странно, вернула волю к жизни. Она не знала, чего ждать от предстоящей встречи с отцом Амвросием и решила успокоиться – будь что будет. На утренней стояла спокойная и пустая. Одними глазами наблюдала за священниками, изредка поглядывая на ее, как она для себя уже определила, икону. Боялась разменять глубокое внутреннее чувство, которое испытала накануне. А после трапезы, отговорившись от послушания, не без внутреннего трепета вошла в храм.