Дык вот. Объявили Генке отпуск. А Генка любитель был натурального черешневого сока. Понимаете? Тришняк назывался. Аналог наших вин типа "Солнцедар" и иже с ними. И вечером состоялось торжественное заседание демсостава по поводу объявления отпуска дорогому другу.
И надо же было в этот момент приехать ответственному по роте, прапорщику Ионову. Он был зампотехом роты и удивительнейшим человеком. Не было в роте ни одного солдата, кого он называл бы на "ты". Он лейтенантам! честь отдавал. СВОИМ РОТНЫМ ЛЕЙТЕНАНТАМ! Его коронка — это звонок по телефону:
— Это говорит, как его, прапорщик Ионов…
Но вместе с тем он был превосходный спец. Не было в роте ничего механически-электронного или электрического, чего бы Ионыч не смог привести в чувство, и очень быстро.
Он пожилой был уже, служил 25-й календарь (вот опять, написал "пожилой"… а он тогда младше был, чем я сейчас) и домой его не особо тянуло. Это я всё к чему? Да очень просто. Ответственный назначался у нас на ночь. Дык после отбоя, через час, все они сваливали, до подъёма. Уходили или уезжали домой. Ионыч тоже ушёл. Но не домой, а к корефану, нач. вещу. Тот по лётной столовой дежурным стоял. Поквасили они там чуток и вернулся Ионыч в роту. Баиньки. Ну, кто знал-то, что ему дома уже скучно. А там, понимаешь… Он же со стороны взлётки пришел. Там калиточка была, для понимающих.
Ну и здрасссте!!! Фишка проморгала и Ионыч въехал в тему с полного разгона. АБЗАЦ!!!
Пацаны его, конечно, НЕ докладывать, уговаривали полчаса. Если бы он их одних поймал, где-нибудь в парке, скажем, сто пудов бы не вложил. А тут… Вся рота свидетели, вложат ведь самого!
Короче, пролетел Генаха с отпуском, как лист авиационного алюминия над городом Парижем. Шурша и со свистом. Жалко. Он, в натуре, заслуживал. Потому что дело делал спокойно, без истерик и суеты, но мощно. Очень за него обидно было!
Вспомню сейчас тех ребят из демсостава, которых теплом хочется упомянуть.
Сашка Печёнкин. Печень. Рядовой. Вот тоже пацан был настоящий. Спец сильнейший, но не выпендривался никогда. Вообще… Ни по какому поводу. Если что-то спросишь, то будет с тобой возиться, пока не врубишься. И без нервов, что характерно.
Было дело, я, когда из госпиталя вернулся… Мне операцию делали — гайморотомия, очень противная вещь, кто знает. Так вот, ещё кровью сморкался. А тут плановый марш-бросок. Я вроде хотел к старшине подойти, но, понимая, что понимания не встречу, передумал. Подумал — добегу, не впервой. Но! Сашка сошёл со смены, и воткнул меня, вместо себя на ПЦ. Т. е. на боевое дежурство, на приёмный центр. Это для молодых была синекура. Сиди себе шесть через шесть, в тепле и без особых проблем. Так вот и я думаю, зачем это было Сашке-то надо? Бежать десятку с полной выкладкой и ещё воевать по дороге? Но ведь сделал же. Сам. Безо всяких просьб. Я его отблагодарить решил.
Роточка прибежала, грязные же все по макушку. Вовка Щенников, ротный наш, гонял на таких мероприятиях нас как в спецназе ГРУ, откуда он сам и был родом. Подошёл вечером и говорю:
— Сашка, давай я тебе помогу хэбчик постирать.
Так он меня не просто послал, а ещё пообещал употребить в извращённой форме и коллективно… И пошёл сам стираться. И это в то время, когда абсолютное большинство дедов нагнуло молодёжь вплоть до стирки портянок.
Аркаша Сугробов. Зеленоград. Этот, по-моему, даже спал с плакатным пером. Его ротный с замполитом насиловали постоянно. То ленкомната, то стенды какие. Короче писал-рисовал парень без продыху. Вообще-то говоря, художники пользовались особым почётом и уважением. Но об этом будет дальше. Вот с ним тоже можно было на любую тему поговорить и он никогда ни ухом ни нюхом не давал понять, что как-то положение у него выше, чем у тебя, молодого и неопытного.
Мишка Юсов. Москва. Этот вообще был как танк. Непробиваемый!!! Скала. Даже завидно до сих пор. Но если когда приколет, то рота просто умирала. А сам… Ну не помню я, чтобы он хоть раз улыбнулся. Вот помню, что ржали мы миллион раз с его подачи, а конкретного ничего рассказать не могу. Не вспоминается.
Андрюха… То ли Гринёв, то ли Гринин. Этот жил на параллельной улице. У нас даже общие знакомые были. В смысле дома, на гражданке.
Сами понимаете, что никаких проблем в отношенях с ним не возникало никогда. Но вот в роте он никаким авторитетом не пользовался. Был совсем никакой. У него какая-то история была на 1-м периоде. Руку повредил на физо. Так потом до дембеля и ходил, баюкая её на весу. Он по ходу в госпитале чуть ли не больше чем полгода провалялся. Может его поэтому и не любили. Шлангом что ли считали. Я его потом встретил дома. Дык он с рукой так и ходил, подогнутой. Поэтому мне кажется, что не шланговал парень. Но армейский коллектив — это организм сложный.
Под стать ему был Мишка Сорокин. Питер. Тоже спокойный и добрый парень. Отличный спец. И тоже — дело делал молча и спокойно.
Ну, питерцы, это вообще особая статья. Но, вот что интересно — это потом и в дальнейшей службе выяснялось — большие были любители попить-выпить. И это при какой-то особой, интеллигентности, что ли? Какой-то особый стиль и жизни и поведении.
Был у нас Гога. Жидков, звали-то его Славка, кажется. Я точно не помню. Из Мытищ или Калининграда, сейчас Королёв. Замстаршины. Старший сержант. Первый в казарме человек, после того, как последний офицер из казармы уходил. Длинный, лбом лампы сшибал. Здоровый как слон. Громогласный, как репродуктор. Гонял он роту жёстко, но вот чтобы унижал — не помню. Была у парня жилка такая — командирская. Его и любили и боялись одновременно. Но не ненавидели, как некоторых. Я полгода спал над ним.
Вот гадость только в чём была. Если письма из дома нам выдавал Гога, то производилось это действие всегда в каптёрке. Они на пару с ефрейтором Бет-ким, с каптёром, вызывали получившего письмо и вручали его при закрытых дверях. Почему? Да просто всё. Слали нам из дома рубли-трояки-пятёрки. Вот письмо-то и вскрывалось. При них. Нет, письма никто не читал и даже в руки не брал. А вот разворачивать приходилось. И если что-то находилось, то экспроприировалось. Но не просто, а под разговор, — что если бы добрые дедушки сообщили бы в особый отдел или замполиту там, то мотать бы тебе, молодой, срок… Дыр-тыр-пыр бла-бла-бла. Ну, все прекрасно всё понимали и не ныли. Я тока разок налетел. Мне брат рубль, по-моему, вложил в письмо. Он тогда на стипендию жил, а ЭТИ скрысили.
Я у Гоги, когда он уже отправки домой ждал спросил, в смысле, зачем ему-то это надо было. Ведь нормальный же парень. Он мне ответил просто:
— Дембель. Понимаешь?
Теперь о каптёре. Алмаатинец. Фамилия вот запомнилась, но полностью не назову. Специально. Бет-кий. Имя не помню. Его я понять так и не смог. С одной стороны была в нём какая-то человечность, а с другой… Может, должность обязывала
Пятое лирическое отступление
О служивых обличенных особым доверием
Пару слов о том, кто это вообще такие? Это некое, скажем так, сословие срочников обличённых какой-нибудь… Нет, не властью, а особым, так сказать, доверием вышестоящих начальников. Всякого рода писаря (делопроизводители), кладовщики, хлеборезы, директора бань, начальники стиральных и швейных машин и прочие-прочие каптёрщики и т. п. Были такого рода должности и штатными, но чаще всего по штату этого предусмотрено не было и тогда начальники всевозможных служб подбирали бойцов в подразделениях и те работали на всякого рода, как правило, тыловых объектах. Жили они в подразделениях, вернее ночевали в них, а служили там… где уже было сказано. И конечно доставляли массу хлопот командирам.
Ну, а какая такая особая власть у каптёрщика, кладовщика, писаря или скажем, кодировщика? Никакой! А вот положение-то привилегированное. Отсюда и особое отношение, конечно, в первую очередь к младшим по призыву. К своим однопризывникам? Тут по-разному. Потому что внутри одного призыва тоже существовала иерархия. К старшим? Тут без вариантов. Старший он и есть старший. Особо-то не поборзеешь. Но к младшим всегда свысока и с пренебрежением. Чаще всего. Исключения бывали. Какое же правило без исключений? Но крайне редко. Почти никогда.
Отличительным знаком кастовой принадлежности служили ключи. А уж если на колечке помимо ключей была ещё и печать, то это был не просто принц, а наследный принц. Ибо печать!!!
Ключи крепились к ремешку или к цепочке. С другой стороны этот удлинитель цеплялся к ременной петле на поясе брюк. Чтобы, значит, не потерять случайно. Длина этого приспособления была такой, что если свободно отпустить ключи, то связка оказывалась на уровне колена. Во-первых, это было сделано для того, чтобы можно было открыть дверь или там сейф или шкаф, не отстёгивая ключей. А во-вторых… Во-вторых, при перемещениях по казарме или нахождении в местах, где не было начальства, курилке например, цепочка эта раскручивалась на пальце и на него же наматывалась. Потом процесс повторялся, но в другую сторону. Опять раскручивалась и снова наматывалась. И так, пока не надоест. Это считалось круто, и было отличительным опять-таки признаком принадлежности к касте хранителей ключей, и даже печати.
Ещё это сооружение использовалось для шуток или наказания-воспитания личного состава, младшего конечно. Фактической властью это сословие не обладало никакой, но формально имело право. На что? Представьте, идете вы в строю или просто идёте. Сзади вас вот такой хранитель. Вытаскивает он свою цепь и лупит сзади по… тому, что ниже ремня, но выше сапог. По ногам или выше. Разницы никакой. Всё равно больно. Останавливаться, тереть ушибленное место или как-то выразить своё недовольство не рекомендовалось. Ибо следовал вопрос:
— Ты чё, чем-то недоволен, военный? — и, как правило, следовала добавка.
А это просто так, потому что старослужащему военному, обличенному доверием особым, было скучно.
Если оному хотелось проявить власть с пользой для службы, то вылавливался кто-нибудь из вечно нарушавших, по мнению стариков, порядок и дисциплину молодых. Ставился по стойке смирно и воспитывался. Слова разные говорились, конечно, но смысл их сводился к сакраментальному вопросу:
— Ты поал? Поал, нет? Чё, не поал? ("поал" — в смысле "понял").
И вопросы эти задавались очень раздражённым и злым тоном с видом совершеннейшего превосходства и непогрешимости в своей правоте. Потому что только одним своим видом молодой боец вызывал в этом самом… раздражение и возмущение. Чем? Да просто своим существованием. Но это ладно. Но в определённый момент этого воспитательного процесса ключи на ремешке начинали использоваться в качестве "весомого" аргумента. Очень неприятно было получать этими "аргументами" по ногам. А если уж доставалось, извините, по вашему… м-м-м "аргументу", то и совсем было неприятно.
Таких вот коззлов удальцов-молодцов было в роте двое. Вот этот каптёрщик и кандедушка кодировщик. Если первый всё-таки ещё как-то был сдержаннее и выдержаннее, то второй… Он постоянно сидел в штабе. В своей каптёрке. Там и спал. А когда приходил в роту, соскучившись… В общем был он просто патологическим садистом, хотя и трус редкий. Вечно оглядывался и озирался. Как бы кто не увидел чего.
Вот такие были… игрушки… для взрослых и не очень умных мальчиков.
Но, тем не менее, вся эта каста была связана между собой общностью интересов. Люди одного круга, знаете ли. И что не менее интересно близость к ним считалась тоже своего рода привилегией. Как ни крути, а в руках этих деятелей были ключи к некоторым очень удобным и нужным ценностям и благам. Даже вручённое тебе прямо в руки письмо, минуя контрольное вскрытие или томительное ожидание, пока дедушки наконец решат раздать почту и молодым тоже, превращалось в действительно ПРАЗДНИК. А для этого надо было иметь отношения с почтальоном.
Конечно, были ещё ребята очень хорошие.
Слава Желтов, кажется, тихий и спокойный парень.
Юрка Лозовский. Он был с Украины. И вечно попадал в какие-то истории за счёт своей активности. Он всегда хотел сделать как лучше, а получалось у него, как всегда. Просто рок какой-то над парнем висел. Он прилично знал чешский и немецкий, кто-то у него из родных был совсем западных кровей и языки Юрка учил с детства "на дому", что называется. Так ему особист жизнь постоянно заедал. Лоза по телику ночью что-нибудь услышит, потом трещать начинает, осведомлённостью, блин, блистать в курилке. Ну а стукачей-то хватало, вот его потом и выворачивали замполит с особистом. Два друга-брата.
Лоза, будучи на смене, на ПЦ, сигнал поймал. "РЕЙНФОРДЖЕР". Было предупреждение. Это начало учений означало. Стопроцентный отпуск! Но хрен вам. Замылили! А всё его неуёмная активность. Чрезмерная, я бы сказал.
Но были и другие. В чем повезло, так это в том, что их было очень, просто очень ничтожно мало. Но были. Не буду их называть. Хотя и помню в общем-то неплохо. Но столько лет прошло, может, изменились люди.
Итак. Был такой младший командир у нас. Младший же сержант Д-н. Откуда-то из Подмосковья. Я уж и не помню сейчас. Но вот что интересно. Другие сержанты нас и гоняли и воспитывали, но я не помню, чтобы унижали, а вот этот кадр… У него был фетиш — его накачанный организм. Пришёл-то он, как ребята рассказывали, задохлик-задохликом, но накачался. И возомнив себя крутым и сильным, а, тем более что добавлялась и безнаказанность — казарма есть казарма. Вот и летали мы по контркурсам. Особливо он полюбил Васю. Был такой парень. Гнул его и по делу и без. Он, Вася вообще-то не Вася был, это прозвище такое. Он вообще-то никакой был. Чуть что — падал. Нет, он не припадочный был, хитрый просто, немножко. Понятно, что хитрость его была шита белыми нитками, но связываться с ним, мало кто хотел.
Вот Д-н. его и доставал. То выключателю Вася докладывал что-нибудь. То перед отбоем минут по пять должен был уговаривать его художественно, выключатель, в смысле, по поводу "разрешите выключить".
Так вот этот Д-н. в отпуск поехал. А как же! Он ведь орёл был перед молодыми, а перед начальством хвостом мёл так, что пыль столбом стояла! Так вот из отпуска он вернулся с огромным бланшем под глазом. Ох, мы и радовались, хотя это было и неправильно. В смысле радоваться. Но зато как нам было приятно, потому что эта гнида была наказана! Пусть не нашими руками, но наказана. И было это лишним подтверждением, что человек был вот такое гавно! Этот, блинн, младший сержант.
Второй, подобный — это был рядовой П-в. Вот тоже фуфел, хлебом не корми, а дай поизгаляться. Он единственный кто из дедов лупил по ногам в строю, типа "выше ногу". Стишки ему читали, водители ночное вождение сдавали, деньги он собирал с половины молодых. Тоже был какой-то патологический садист. Даже и вспоминать-то про него не хочется.
Вообще-то по армейским понятиям, дедушка не должен был заниматься ничем, кроме ожидания дембеля и подготовки к нему. Большинство наших дедов именно так и поступали, но вот встречались всё же уроды, блинн…
И что характерно. Очень часто чмо из чмов становится, задедовав, настолько крутым… что… А вот сильные ребята, которые не позволили себя загнобить… Ну тут, честно 50 на 50. Кто-то продолжает жить как человек, а кто-то и подонком становится. НО! Как правило, самые свирепые деды — это те, кто лазил под койками и дедам портянки стирал. Они-то и самоутверждаются в своих глазах. Типа — я так жил, потому что положено, теперь другие будут.
Говорю же вам — очень всё неоднозначно.
Другое дело категория военнослужащих, именовавшаяся в ЦГВ "кандеды". Кандидаты в дедушки, так сказать. Это 3-й период службы. Уже не молодые, но и не деды. О них будет отдельный разговор.
Кандедушки
Тут разговор особый.
Эта категория военнослужащих, которая имеет и права, в отличие от первого и второго периодов, но и обязанностей у неё, у этой категории хватает тоже. С них спрашивают и командиры строго, а с другой стороны они находятся под контролем дедов. Нет, их не гоняют в открытую, не гнобят, как молодых. Их никто не заставляет пахать, явно, по крайней мере, но и буреть не позволяют. Если, не дай Бог, дедов командование нагибать начинает за порядок или там ещё за что, то спрос с кандедов. Почему, мол, молодых распускаете так, что нам беспокойство получается. Вот и крутятся они между дедами и командирами, обеспечивая и тем и другим спокойствие и порядок в подразделении. И вот тут интересная вещь случается.