Оказывается, хлеб целыми кусками никто ко рту не подносит, отламывать от него нужно кусочки, а от тех кусочков откусывать. Чего же там откусывать, когда два таких кусочка можно в рот положить сразу. Суп так не едят, да еще с заскребом. Положено оставлять в тарелке несколько ложек супа, показывая тем, что сыт уже, что налито тебе больше чем достаточно. Чай с присвистом пьют одни невоспитанные люди. Вот тебе на! Как же ты его выпьешь иначе, когда горячий он? А холодный чай кто и пьет! Дома Анна Павловна поднесет блюдце ко рту двумя руками да как потянет, потянет, аж на всю избу. В гостях. И ничего.
Анна Павловна просила диетсестру, чтобы пересесть за другой стол, та отказала. Тогда стала она приходить пораньше, к самому открытию, а то дыхнет чубатая табачищем, объясняя, — не до еды. И то ли от переживаний ежедневных застольных, от диеты или смены места жительства и совершенно иного режима, по которому жила теперь, стала она чувствовать, что худеет заметно. Даже пошатывать начало слегка. Идет-идет — и вдруг на минуту какую-то потеряет опору, земля поплывет из-под ног.
— От перегрева, — сказал врач, — злоупотребляете солнечными ваннами.
Но Анна Павловна понимала: не в солнце дело — в еде.
Готовили в столовой нельзя сказать чтобы неважно, нормально готовили. Да сознавать надо, попробуй приготовь отменно на такую ораву в сорокаведерных котлах! Случалось, правда, попадался в супе волос, обломок спички или какая другая мелочь, но никто шуму большого не подымал, не куражился; молча отодвинет тарелку. Соседи по столу делают вид, что ничего не случилось. Требовать замены супа нет смысла; из того же котла нальют. Порции малы были — вот что! Ну, женщинам, допустим, хватало. Не всем, понятно. Некоторые, как Анна Павловна, впроголодь ходили на первых порах, потом втягивались.
Мужики страдали. Борщ принесут, по три черпачка каждому — не ошибутся. Многие после обеда сразу не к морю заворачивали, а через шоссе в шашлычную. Мужики старались с женщинами попасть за стол, один с тремя. Но стол не сам выбираешь, куда посадят. Иной съел поданное, встал и ушел, а другой проглотит и сидит оглядывается. Или добавки начинает просить. Тут уж от официантки зависит. Хотя порции всегда имеются лишние. Редко столы заполнены в обед. Компания из третьего корпуса на целый день в горы ушла, те — в Туапсе за покупками, четверо с утра в шашлычной заседают. Самим нужно поесть — кухонным, а их не пять человек. С собой унести. А как же?..
Один из тех, кому всегда не хватало, однажды не выдержал — а мужчина представительный, одет аккуратно, — одернул пиджак, галстук подтянул и направился в кухню выяснять отношения. Подали плов с двумя — с наперсток — кусочками сухого мяса. Он едва отыскал в рисе кусочки и съел, а потом стал возмущаться. Ему бы надо взвесить на контрольных весах, если были такие, а тогда и затевать разговор. Он же поздно сообразил, пошел без «вещественных доказательств», так сказала дама с чубом. За столами ждали, чем кончится, каким результатом. Анна Павловна ушла, из разговоров узнала, что произошло на кухне...
Недовольного пригласила в кабинет старшая диетсестра. Он, как вошел, стал похлопывать по карманам, сделав озабоченное лицо, и на вопрос диетсестры — в чем дело? — ответил, что забыл захватить удостоверение. Не найдя таким образом удостоверения, которого у него, возможно, никогда и не было, посетитель выложил на стол карандаш, листок бумаги — на обратной стороне бумаги была запись неоконченной карточной игры — и, стоя, потребовал для разговора главврача. Диетсестра якобы побелела тогда — ну прямо как вот эта стенка! — стала успокаивать грозного посетителя, усаживать, обещая удовлетворить любые претензии. В ходе объяснений выяснилось, что санаторий «Южный» — санаторий третьей категории, кормят отдыхающих из расчета рубль тридцать в день на человека, что продукты привозят из города, что штат на кухне не укомплектован как следует, не хватает квалифицированных поваров, что случай с пловом — недоразумение, нужно было бы оставить мясо для взвешивания, и она непременно наказала бы раздатчицу, что она и так проведет с ними беседу, что она приносит ему и всем отдыхающим искреннее извинение по поводу случившегося, надеясь, что этого больше не повторится, и что лично его с завтрашнего дня кормить будут по повышенной норме. Нет, с сегодняшнего вечера. Она даст необходимые распоряжения. Главврача беспокоить не стоит, человек он занятой. Еще раз извините...
И верно. На ужин принесли жалобщику несколько вареных сосисок с двойной порцией картошки вместо ежедневной почти, надоевшей сухой гречки, сахару — полную сахарницу. Часть сосисок он съел сам, часть раздал товарищам по столу. Посмеялись такому обороту дела, на этом все и кончилось. Жаловаться он больше не ходил, уехал скоро. Похудел крепко, сказывали...
Но случай сам породил множество толков, и Анна Павловна участвовала в разговорах. О том, что санаторий «Южный» — санаторий профсоюзный, самой низкой категории, Анне Павловне приходилось слышать и раньше. Кому довелось побывать в санаториях второй категории, вспоминали, что кормят там куда лучше. Супу вдоволь. В санаториях первой категории никому из присутствующих отдыхать не случалось, но, но слухам, кормят там как на убой. А есть еще, узнала Анна Павловна, ведомственные санатории. А есть — куда даже таким крупным начальникам, как главбух или зам по хозчасти, ни в жизнь не попасть. Уж как там кормят, можно только догадываться! Ну об этом Анна Павловна меньше всего печалилась, ей в них не отдыхать, а удивляло ее следующее: как можно, да при теперешних ценах, накормить человека на рубль тридцать в день. Мужика, даже отдыхающего. Здоровый мужик, день целый на воздухе, на воде. Его, наоборот, поддержать надо, чтобы он, домой возвратись, год отпуск вспоминал. А то — рубль тридцать! Подсчитать, так за двадцать четыре дня на еду тридцать два с полтиной уходит. «А куда остальные деваются? — поинтересовалась Анна Павловна, — Путевка стоит сто тридцать, дорога за свой счет. Где остальные сто рублей?» — «На лечение», — объяснили ей. «На какое же лечение?» — удивилась Анна Павловна. Она, к примеру, гимнастику делает да душ принимает — вес сбивать — вот и все лечение. Остальные так же. Оказывается, тем, кто пользуется лечебными ваннами, — женщины пользуются, — привозят какой-то дорогой концентрат, он и поглощает деньги. Не поверила этому Анна Павловна, никто не поверил, чтобы концентрат сжирал за двадцать четыре дня по сто рублей с каждого. Ванны принимает человек двадцать в заезд. Мужики на них не ходят. А высчитывают, получается, поголовно. Тогда совсем ничего не понятно. Плутня.
Поговорили, перестали. Как обычно. А что еще? Вот если б заезд возмутился, заметно было б! А порознь — что ж? Одному безразлично, другому хватает, третий боязлив, голоса не подаст, корми его хоть голой гречкой, четвертый придет в обед горячего похлебать, а утро-вечер — в шашлычной. Винцо сухое, коньячок. А что? На то и отпуск, на то и отдых. Год ждал. Приехал на считанные двадцать четыре дня и станет нз-за каши скандал затопать, себе и другим настроение портить? Да гори оно ясным огнем!
Кому нужно, пусть идет требует. Дома ругань надоела. «Вот вы, Анна Павловна, возглавьте компанию по борьбе с недостатками, а?..»
Анна Павловна нашла выход — стала фрукты есть. До обеда, после обеда, утром, на ночь. И так ей это понравилось! Недельку усиленно попиталась, почувствовала себя увереннее. Крепость в теле появилась, не качало, шаг тверже сделался. Через шоссе, за шашлычной сразу, магазин «Фрукты-овощи», базарчик рядом, небольшой, правда, но бойкий. Туда и ходила она ежедневно почти. Две посылки с яблоками-грушами отправила девкам, для себя покупала. На пляж в мешочке целлофановом приносила, возле моря угощалась...
После завтрака отдыхающие к морю спешили — успеть топчаны занять, кто в тени любил полежать под навесом. Топчаны под навесами в два ряда поставлены, много, но на всех не хватает. Пришел на полчаса позже — ни одного свободного, бери лежак, располагайся на песке. Многие так и делали, помоложе кто, кому солнце не во вред. Лежаки тут же выдают по санаторным книжкам, отдал книжку - получил лежак. Как разлягутся в двадцать два ряда так и этак, к воде не проберешься, через тела шагать приходится. Иной прямо на песок упадет, без лежака, подстилки. Спину прогрел, животом повернулся. Уснет, бывает, да с храпом, его толкнут, вскочит очумелый, разморенный солнцем - и в воду. Прополощется — обратно на песок. Спина красная, вечером стянет кожу— помучаешься...
Четыреста человек, говорят, принимает санаторий. Приехала партия в четыреста человек, отдохнула, новая на пороге. Скользящий график. Одни приезжают, другие уезжают. Заезды каждый по себе считает. Кто с кем прибыл в одни день — те в одном заезде. Так круглый год. На пляжах не только санаторские, дикарей не одна сотня.
Пойди разберись, кто свой, кто чужой. Те вон, что на песке да на гальке лежат, видно, дикари. Дикари, растолковали Анне Павловне, все, кто приезжает к морю не по путевкам, а сам по себе. Приехал, поселился у частника в сарае или на чердаке — и загорает. Многие с палатками. В отличие от санаторских дикарь может и месяц прожить на берегу, и два — кому сколько время позволяет. Выйдешь на конец пирса — в обе стороны побережье, пока глаз хватает, усеяно. Сентябрь, осень, а в июне — июле что делается! Да здесь, по мнению многих, терпимо. От города далеко. А когда санаторий в черте города — не протолкнешься. Повезло вам, Анна Павловна, сюда попали.
Анна Павловна лежала обычно на своем топчане, крайнем в первом ряду, на море смотрела, разговоры слушала. На топчанах в основном женщины, кому под пятьдесят, кому больше. На солнце они бывают мало, боясь перегрева, ожогов, шока, выкупаются, плавая неподалеку, выйдут на пирс, постоят, обсыхая, и опять под навес. Уходя на обед, оставляют на топчанах подстилку, еще что-нибудь, чтобы не заняли. Иная после обеда и не придет вовсе, топчан пустует, глянут, подстилка лежит, значит, хозяйка купается. Над пляжем — музыка, ни громко, ни тихо — в самый раз. Песни больше.
Анна Павловна с удовольствием слушала. Некоторые она знала, пела с бабами на гулянках.
Жарко. Песок не шибко, а галька и голыши накалились — не ступить, горячо. В море солнце, куда ни глянь. Глазам больно. Но под навесами благодать! Ветерок малый налетает с воды. Воздух легкий. Медсестра туда-сюда проходит мимо топчанов, смотрит, не плохо ли кому. Время от времени музыку отключат, и матрос-спасатель кричит в усилитель:
— Отдыхающие, вернитесь в зону купания! Всем, кто за буи уплыл!
Некоторые, заметила Анна Павловна, женщины в особенности, плавают неутомимо и подолгу. Около часу могут находиться на воде. Уплывет, едва голова видна, перевернется на спину, руки-ноги раскинет и лежит. Анна Павловна и сама так умела, но далеко не заплывала, глубины боялась. В детстве тонула в своей речке, вытащили полуживую, с той поры боялась воды. В море — Анна Павловна чувствовала это — она могла плыть и плыть, но когда поворачивала назад, то, увидев берег, начинала думать, доплывет или нет, слабела мгновенно, теряла силы.
Анна Павловна первые дни переусердствовала на солнце — хотелось за двадцать четыре дня загореть втройне, — обожгла кожу и теперь время проводила под навесом; выходя, накрывала плечи полотенцем. Играли с соседкой в подкидного, подолгу разговаривали. Соседка ее по топчану, женщина из Таганрога, отдыхала с мужем третий раз в этом санатории. Черноликая, бойкая, а поговорить!.. О чем ни спроси — все знает. Муж только усмехался, слушая...
Оказывается, с апреля по октябрь, каждое лето на море этом Черном отдыхает едва ли не треть страны. Со всех краев. С Камчатки прилетают — вон аж откуда, с островов северных. Большинство, конечно, по путевкам, санаториев и домов отдыха по побережью не счесть, а многие — просто так, дикарем. Дикари, если палатку забыли взять, спешат устроиться к частнику. Хоть куда, лишь бы приткнуться. Частник этим только и живет, сумасшедшие деньги огребает. От дикарей отбою нет, сдает им частник и сарай, и чердак, и веранду, и комнаты жилые-нежилые, сам перебирается с семьей в кухню летнюю, теснится ради денег. Пускает каждый самое малое по десять человек зараз, цена — рубль в сутки с головы, вот тебе за сутки — десятка, за месяц — три сотни, попробуй заработай на производстве такие деньги! А некоторые — у Анны Павловны от сумм названных округлялись глаза — по пятнадцать человек пускают и больше.
— Ты, когда на базарчик ходишь, обрати внимание, за шоссе в зелени особнячки стоят. Не какие-нибудь крестьянские избы из сеней, прихожей и горницы, а двухэтажные, кирпичные, на шесть и восемь комнат, с верандами, башенками, узорами по наличникам особняки. Вверху хозяин с семьей, внизу — курортники, как общежитие. Да кухня во дворе — туда поселить можно, да участок фруктовый. Ты думаешь, на базаре, за рядами торговыми кто стоит? Они же, из особняков. Работают для отвода глаз в санаториях, домах отдыха уборщицами, сторожами, кладовщиками, абы числиться. Живу-ут! Так по всему побережью — от Одессы до Батуми.
Да что там говорить, — продолжала пляжная подруга Липы Павловны. — Ты, Анна, ровно маленькая, не веришь. Чего и за шоссе ходить, интересоваться? Вон, видишь: женщина сидит в халате, лежаки выдает, Антонина Ивановна, Белолобая по фамилии. Дай я тебе про нее расскажу, послушай-ка. Не совру, ей-богу...
Анна Павловна узнала из рассказа, что Антонина Белолобая, как устроилась после войны сразу, девкой еще, сюда лежаки выдавать, так по сей день и сидит. Дело к пенсии движется, скоро пенсион получать станет за честный, беспримерный труд. Муж всю жизнь свою был на подхвате, спина не ломана. Лет пять как на пенсию вышел, фруктами торгует на базарчике, можно увидеть, Ездит в район, родственники у него там, знакомые ли, привозит корзинами фрукту разную — и все дела. Да-да! Живут Белолобые на территории санатория, в санаторском доме, идешь по главной аллее от «уральского» корпуса, направо дом на две семьи. Обе комнаты и веранда с весны по глухую осень сдаются приезжим, сами перебираются в летнюю кухню, обгороженную клетушками — тоже для отдыхающих. Менее десяти человек никогда не селят, двенадцать-пятнадцать обязательно. Женщин помещают в комнатах, на застекленной веранде; мужиков по клетушкам. Они и тому рады, им переспать только, день — на море. Цена по побережью одинакова: рубль 15 сутки с человека, никого не возмущает, не нравится - не живи, насильно тебя не заставляют. Ближе к Батуми по полтора рубля берут в наплыв самый, — и ничего, отдают по полтора. А куда денешься? Отдохнуть охота возле моря? И под деревом в ночь не останешься.
— Про Белолобую я... Сама Антонина Ивановна днями на службе, лежаки выдает, муж торговлей занят, а делами всеми управляет мать ее, крепкая еще старуха. Антонина Ивановна наказы дает относительно постояльцев. Постояльцев держат и строгости, паспорта забирают сразу, деньги вперед, без разговоров, если какая дамочка привела кавалера на ночь — и с него рубль. А как же? Дают и больше, лишь бы помалкивали. Кавалеры расплачиваются. А кто заартачился из квартиранток — как это, за одно место —- два рубля?! — тут же ей расчет, берут новую. Шибко воли не дает хозяйка, желающих много...
— А что же власти? Милиция? — поинтересовалась Анна Павловна. — Неужто не знают? — Верила она и не верила рассказам подруги пляжной.
— А что — власти? Властям давно известно. Не первый год! И милиция. Участковый придет, паспорта проверит — и до свидания. Ему главное, чтобы штамп прописки стоял в паспорте, скандалов, краж не было. А сколько кто с кого берет: рубль, больше — не интересует. Верно.
Раздумалась над историями рассказанными Анна Павловна — какие деньги, подумать страшно! — и так нехорошо стало ей, расстроилась вконец. Жизнь свою вспомнила. Как жили с матерью в войну и после. Как принесли похоронную на отца, мать кинулась в речку — топиться, они, втроем, за ней — в воду. Как умерли в сорок седьмом от голода два меньших брата. Как девчонкой совсем записали ее на курсы трактористок при МТС и закончила она курсы те и много лет работала на тракторах. Как посылали их, молодых девок, с заморозков до пахоты на лесоповал — придешь в барак после нормы, в темноте уже, ни есть, ни пить, только б на нары скорее. А утром вставай, одежду непросохшую натягивай, на деляну в лес...
Это уж много позже, когда колхозы частью перевели в совхозы, появилась возможность получить паспорт и выехать, перебрались они с матерью из Юрги в районное село.
И в селе работала на тракторе, пока девчонки не родились. Пошла тогда определяться в мастерские, стала проситься слесарем по ремонту — трактора хорошо знали, а начальник, он ее еще по МТС помнил, засмеялся. «Ты что, говорит, — Анна, не надоело ключами брякать? Время другое, молодых парней, посмотри, сколько в мастерские поприходило, им и слесарничать. А ты принимай кладовую — милое дело. Уволили мы кладовщика — лодырь. Давай оформляйся...»