Пока что всю нашу группу расквартировали в одной комнате с одной кроватью, мотивируя это тем, что все места либо заняты, либо находятся в совсем неподобающем состоянии. Что может быть ещё более неподобающим, не знаю, но раз из штаба никаких дополнительных указаний не поступало, значит им всё было известно. Пришлось стиснуть зубы и согласиться.
К счастью, военные люди есть военные люди. Никаких жалоб не поступало. После недолгих препираний, где я вновь воспользовалась своим голосом старшей, было решено оставить кровать Неле, ибо двое человек на ней просто физически не помещались.
В ответ на её робкое: "Ольга, ты же совсем замёрзнешь", с иронической ухмылкой вспоминаю месяц в лагере выживания в военной академии, ещё там, в будущем, куда я поступала, чтобы жизнь в жёстких условиях 1945 года не стала для меня шоковой терапией. Там приходилось терпеть кое-что похлеще, чем одна ночь на полу.
Пока мы располагались, прибежал какой-то мальчишка с приглашением навестить местный праздник. В честь чего было непонятно, но впрочем, как и все русские праздники, он начинался с одного, дабы потом плавненько перечислить все остальные поводы и перейти в дружескую, а иногда и не очень дружескую попойку.
— Не отказывайтесь, а то председатель обидится, — сообщил напоследок мальчонка.
Очень хотелось послать всё к лешему.
Ну просто очень хотелось. Ибо нашей бригаде сейчас надо было набираться сил и отсыпаться, а не шастать по вечеринкам. Но отказать председателю и потом получить на свою шею ещё одну неработающую машину, которая заглохнет где-нибудь в поле…
— Придётся идти, — вздохнула я.
Ну празднике, который проводился в поле прямо под открытым небом, собралось достаточно много народу. Всюду горели костры, слышались весёлые голоса. Как потом выяснилось, отмечали наш же приезд, поэтому наше появление было встречено бурными овациями. Предоставив Дёмину раскланиваться, я торопливо слиняла к одному из самых дальних костров, у которого собрался небольшой кружок молодых солдат и пара-тройка колхозников.
Приветствую кивком головы, отсаживаюсь подальше, всеми ногами и руками открещиваясь от стакана водки, а то и чистого спирта, который мне упорно пытались всучить солдаты.
— Ну давайте, за встречу, товарищ майор!…
— Лучше за дружбу!
— Командиров спаиваете, товарищи? Нехорошо, — фыркаю, скрывая долю беспокойства. Мда, видимо пить всё-таки придётся. А мой хрупкий девичий организм совершенно не готов к принятию такого количества неразбавлнного алкоголя. И совершенно не хочется узнавать, что я способна наговорить в пьяном состоянии. Ну да что поделать…
— За Победу!
Выпиваю до дна, ухитрившись почти не закашляться. Пожалуй, об этом случае профессору рассказывать не стоит.
Всовываю стакан в руку очередному военному, который он машинально принимает, и, чуть пошатываясь, выхожу из круга. Пока ещё не поздно.
Дальше, дальше от людской массы, благо полей, шире чем в России, вряд ли найдёшь где-либо. Дальше, туда, где уже почти не видно пляшуших отблесков костров, а над головой горят и ясным серебром сверкают звёзды.
И тот же Млечный Путь — как ярко и отчётливо я ещё никогда не видела. Замираю в немом благоговении, словно прикоснувшись к чему-то сакральному, сокровенному, непостижимому.
Чуть шелестит трава, выдавая рядом присутствие ещё одного.
Молчание. Но и это молчание тоже наполнено чем-то умиротворяющим и мягким.
— Надеюсь, я не обидела вас.
— Нет, — Онезорг чуть прикрывает глаза. — Мы все рады, что война закончилась. Слишком… слишком много было заплачено.
— Война всегда боль, — смотрю на искорки-звёзды, ничуть не изменившиеся за каких-то восемьдесят лет. В голове немного шумит, наверное потому, что я всё ещё не привыкла пить спирт такими большими дозами. — В такую ночь, как эта, хочется не ненавидеть, а любить и быть любимой.
— У вас есть человек, которого вы любите? — бесстрастный тон. Даже чересчур бесстрастный. Пожимаю плечами.
— Пока нет. А у вас?
Ответный жест, короткая улыбка.
— Пока нет.
Несколько минут молча рассматриваю ночное небо, это вышитое хрустальным бисером полотно, словно пытаясь найти ответ на вечные вопросы.
— Вы столько сделали для нас, Рудольф… Скажите, может есть какая-нибудь награда, которую вы хотели бы получить…
Застывшая пауза заполняется горечью. Затем резкое:
— Этой награды я недостоин.
Мимолётное прикосновение сухих губ к кончикам пальцев — будто боясь этого жеста, и он стремительно разворачивается, почти мгновенно растворясь в ночной темноте.
Несколько секунд ошарашенно смотрю ему вслед.
Однако.
Сажусь на землю и меня неожиданно пробивает истерический хохот. Насмеявшись вволю, решаю списать сие своё неадекватное поведение на излишек алкоголя в крови. После недолгих размышлений прихожу к выводу, что отведённое нам здание я сейчас искать не в состоянии, кое-как добираюсь до ближайшего костра и мгновенно проваливаюсь в сон. На войне как на войне…
Утро, как и положено сельскому утру, начинается с крика петуха. Точнее — вопля петуха. Первое инстинктивное движение — нащупать и выключить чёртов будильник. Озарение наступает только через минуту, когда рука натыкается на пустой стакан. Помянув всю родню петушиного племени да седьмого колена, с кряхтеньем поднимаюсь и, по возможности аккуратно обходя чужие тела, громко храпящие вокруг погасших костров, пробираюсь к пункту сбора, благо моя память уже соизволила вернуться. Надеюсь — искренне надеюсь — что Дёмин с Онезоргом сейчас в более адекватном состоянии, нежели я.
У входа меня встречает Неля.
— Ну где же ты была? — торопливый осмотр, словно желая убедиться, что со мной всё в порядке. Пожимаю плечами, внутренне жмурясь от удовольствия. Приятно, что хоть кому-то не всё равно, что с тобой случится.
— Рудольф, кажется, вообще всю ночь спать не ложился, — тихо добавляет девушка.
Так. А вот это уже не есть хорошо.
— Вы-то сами выспались? — скрывая смущение. Неля с улыбкой кивает на потягивающегося Дёмина. Принимаю это за положительный ответ. Ну хоть что-то…
— С добрым утром, — приветливый кивок обоим мужчинам.
Виктор фыркает, пытаясь натянуть на ногу сапог и одновременно отдать честь. Получается плохо. Тем более, что весь вид его говорит о том, что каким-каким, но уж добрым это утро точно не является. Машу рукой — у самой аналогичные мысли.
— Ну-с, Нельчик, посмотри, что у нас с провизией, ладно? Кушать уж очень хочется, хотя на лице нашего отважного капитана крупными буквами написано обратное.
Дёмин недовольно проводит рукой по лицу, точно пытаясь стереть надпись.
— Вечно ты, Ольга, издеваешься! Сама вон где-то прогуляла всю ночь…
— Пить меньше надо! — наставительно произношу, краем глаза наблюдая за смеющейся Нелей. — И потом, завидовать — грех.
Укоризненно-страдальческий взгляд, и Дёмин торопливо выходит из комнаты освежаться у колодца. Следом выскальзывает переводчица, отправляясь на охоту за едой.
Подхожу к неподвижно замершему у окна Онезоргу.
— Ну что это вы удумали, Рудольф? Не спать всю ночь…
Немец передёргивает плечами.
— Я волновался.
— Из-за мины?
Короткий острый взгляд глаза в глаза, прежде чем Рудольф отводит взгляд.
— Нет. Не из-за мины.
Вот теперь уже моя очередь пристыженно опускать голову, признавая свою вину. И всё же какое-то чувство, что ты кому-то нужен, теплом разливается внутри, перекрашивая весь мир в светлые тона. И хочется наплевать на всё, потому что я, кажется, начинаю понимать, о какой награде говорил Рудольф; хочется подойти к нему и прошептать короткое «прости», и тогда уже всё-всё станет ясным…
Не могу удержать горького вздоха. Наша встреча — только мгновение во временной ленте. Уже совсем скоро мне придётся возвращаться обратно. И эта проскочившая было искра угаснет под неотвратимостью событий.
Ещё никогда мне так не хотелось остаться.
— Пойдёмте кушать, Рудольф.
В конце концов у нас ещё будет время обсудить это. И разобраться в себе.
Выходим завтракать.
— Сегодня у нас мороки много? — с набитым ртом интересуется Дёмин. Неля торопливо переводит, натолкнувшись на недоумевающий взгляд Онезорга. Запоминаем — исконно русское слово «морока» обычно обещает крупные неприятности на чью-либо… мгм. Ну это я так, от себя, вольным стилем. Наверняка в исполнении Погодиной фраза получилось достаточно приличной.
И всё-таки жаль, что я не владею немецким.
Из общего набора слов, которые говорит Рудольф и переводит на доступный восприятию язык Неля, улавливаю только то, что сегодня вроде как работа несложная, а вся пакость оставлена на самый конец. Так что очень уж крупных неприятностей прогноз погоды до полудня не обещает. И то счастье.
Провожать позволено только до алой заградительной ленты, так намозолившей глаза. Мне порой уже начинает казаться, что она окрашена кровью. Параноя, наверное…
Тихим голосом пожелать удачи.
За всё это время, что я провела в прошлом, я твёрдо усвоила одну простую элементарную истину — я ненавижу ожидание. Особенно такое, когда вслушиваешься и с ужасом встречаешь каждую секунду — а вдруг именно теперь случится непоправимое? Когда внутри всё замирает, но ты не имеешь никакой, абсолютно никкой возможности прийти на помощь. И это страшно.
За короткое время успеваю передумать многие вещи, кроме самой главной, о которой думать не позволяет совесть. Совесть заставляет вспоминать чёрным шрифтом отпечатавшуюся в памяти строчку из архивов НКВД: "Лейтенант Р. Онезорг погиб во время обезвреживания шестого снаряда. Дело закрыто".
Шесть. Наиболее несчастливое число. Ненавистное число.
— Неля, Ольга!!
Подаюсь вперёд, с возрастающим страхом слежу за бегущими Дёминым и Онезоргом, пока они не выбегают за заграждение. Не останавливаясь — бросают на ходу:
— Мина в другом месте! Включились часы!
Следом за ними — в здание самоуправления. И холодом пробежавший по жилам животный ужас на недоумённый ответ военного, где находится сейчас Дом Офицеров.
— Мы там детский дом устроили… а что?
Потемневшее лицо Рудольфа. Едва различимый шёпот.
— Снова дети…
— Эвакуировать всех, — и с каких это пор у меня появился такой приказной тон, который не допускает неповиновения? — Немедленно. Оградить здание, никого не подпускать!
Секундное замешательство и торопливо отданная честь.
А дальше всё опять зависит только от минёров.
От Дёмина.
От Онезорга.
Вместе с воспитателями по возможности быстро вывожу детей наружу, за заграждение. По отрывистым голосам и фразам, коотрыми перекидываются мужчины, понимаю, что искомый провод наконец-то обнаружен. Теперь — обезвредить мину.
Я жду снаружи. Время тянется, как резина.
Что-то жжёт внутри, какая-то нестыковка, недосказанность. Нечто невыразимо важное, которое было случайно упущено в цепи идеально вывереных решений, и теперь не даёт покоя, потому что ещё чуть-чуть и оно будет потеряно навсегда. Но как ни пытаюсь, не могу найти ответа, этого слабого звена в сетке событий.
Из окна выглядывает улыбающийся Дёмин.
— Всё в порядке. Отбой!
Позволяю себе расслабиться. Всё хорошо.
Подбегает запыхавшаяся Неля, которую срочно вызвали в Горком.
— Пришёл пакет из штаба, Витя, Оля… С пометкой «срочно».
Видно, как Дёмин переглядывается с Онезоргом. Тот успокаивающе кивает.
— Иди-иди, я сам закончу. Тут совсем просто.
Ловлю взгляд Рудольфа. Что же я упустила? На чём таком важном не смогла остановиться?
Выходит Дёмин, и мы вместе идём к центральному зданию комитета. Виктор с Нелей чуть впереди, увлечённо беседуя; я сзади, лихорадочно перебирая в памяти события последних дней. Что ещё за пакет такой срочности, что его нельзя было отложить на потом?..
Останавливаюсь. Сердце пропускает удар.
— Виктор, какая это мина по счёту?!
Они изумлёно оборачиваются, в ответ на мой крик. Дёмин слегка пожимает плечами.
— Шестая. А что?… Ольга?..
Уже не слышу, срываясь на бег, обратно, туда, где остался Онезорг. Пожалуйста, пожалуйста, только бы ещё не было поздно! Горит, вспыхивает в сознании строка из старого архива.
"…погиб во время обезвреживания шестого снаряда".
Я слишком заигралась.
Не думая о возможных последствиях, о том, что я вообще могу сделать, не обладая никакими знаниями в этой области, взлетаю по скрипящим ступенькам на второй этаж, умоляя всех известных мне богов и богинь отсрочить непоправимое ещё на несколько минут. Даже не минут — секунд, ровно столько, чтобы я смогла добежать до Онезорга и крикнуть —
— Стой!!
Мужчина чуть поворачивает голову, не поднимаясь с колен. Только сейчас замечаю крупные капли пота на лбу и то, как побелели его руки, удерживающие какой-то стальной циллиндр.
— Положи его обратно!! Ничего не трогай!
— Поздно.
— Как поздно?.. — срываюсь на полузадушенный вскрик. — Рудольф, пожалуйста, подожди, пока я приведу Дёмина. Вы вместе что-нибудь придумаете, обязательно… Рудольф!..
— Я ошибся, — тихо, не отрывая взгляда от циллиндра. — Теперь уже ничто нельзя сделать. Если я отпущу, будет взрыв. Ольга… уходи. Виктор придётся всё закончить сам.
Спокойно, не теряем присутствия духа. В конце концов, я же очень хорошо готовилась к этому путешествию. Безвыходных ситуаций попросту не бывает. Только зачастую мы не умеем найти нужного решения…
— Ольга, иди, — он наконец посмотрел на меня. В серых глазах застыла отчаянная решимость. — Здесь нет другого пути. Прости меня.
Напоминаю себе, до крови закусывая губу, что моя внеплановая истерика делу не поможет.
— Объясни мне, как всё устроено. Может эту хрень можно чем-нибудь зажать? Или привязать?
Онезорг отрицательно качает головой. Руки чуть дрожат от напряжения.
— Нужно сильное давление. Если пропадёт давление, мина взорвётся. Ольга, пожалуйста, уходи!.. Я долго не смогу держать.
Не обращая внимания, лихорадочно роюсь в сумке, пытаясь найти что-либо, что поможет мне без потерь покинуть здание вместе с Онезоргом. Некстати вспоминаются когда-то мной горячо любимые компьютерные игры — квесты, цель которых была в том, чтобы каждый предмет суметь использовать в нестандартной ситуации.
Да уж, нестандартная, это мягко сказано…
…Что у меня вообще есть? Кусок проволоки, миниатюрный прожектор, скрытая камера и диктофон, электрошокер… Электромагнит, невесть как сюда затесавшийся…
Магнит?!!
Быстро выхватываю приборчик из груды вещей, настраиваю на максимальную мощность. Долго не протянет, но минуты три-четыре вполне в нашем рапоряжении. А это же так много — целая прорва времени, особенно когда дело идёт о жизни и смерти…
— Рудольф, эта фигня железная?
Короткий кивок. Пот стекает по вискам.
— Осторожно поднеси её другим концом к магниту, — голос немного дрожит. Кто знает, хватит ли мощности магнита, чтобы создать необходимое давление. Если же мой план не выгорит, то полетим оба. Онезоргу, правда, терять особо нечего…
— Что это такое?
— Потом объясню! — видя его колебания — Ты мне веришь?
Медленно, очень медленно он придвигает хищно поблескивающий циллиндр к магниту. Стенки соприкасаются. Активирую на полную мощность. В гробовой тишине комнаты разносится натужное гудение прибора и негромкий скрип удерживаемого металла.
— Теперь отпускай.
Останавливается даже сердце, когда Онезорг, решившись, разжимает пальцы…
…Ничего не происходит.
Дрогнувшей рукой опускаю магнит на пол и, пошатнувшись, поднимаюсь на ноги.
— А теперь бежим.
Хорошо, что у Рудольфа в этом отношении реакция всё же намного лучше моей. Не тратя больше ни секунды, он хватает меня за руку, чуть ли не силой выволакивая из комнаты, дальше вниз, вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки и задыхаясь без воздуха, пинком открыть дверь на улицу — считая драгоценные секунды…