Я назову его имя - Гладышев Юрий Николаевич 3 стр.

В левом верхнем углу размашистым почерком было написано:

— Ну, прочитал? — капитан ткнул окурок в пустую банку из-под тушёнки. — Вот это, — он взял рапорт и положил в картонную папку, — называется факты. А то, что ты мне тут пытаешься втюхать, называется дачей ложных показаний и трибуналом, который скоро будет тебя судить; твоё враньё приветствоваться не будет. Признаешь свою вину перед советским народом — пойдёшь в штрафную роту, а будешь врать — показательно шлёпнут перед строем полка. Так что давай рассказывай, облегчай душу.

Сергей сидел, смотрел на особиста. Как быстро в жизни всё может перемениться. Ещё час назад он играл в нарды, смеялся над шутками Тамаза, а сейчас ему предлагают выбор между штрафной ротой и расстрелом. Может, это сон? Да нет, вот самый настоящий оперуполномоченный, и, похоже, он действительно считает его, Сергея, самострелом.

— Мы пошли в атаку, добежали до фашистских позиций, там, в траншее, я боролся с немецким солдатом, и он в меня выстрелил из моей винтовки.

— Стоп, — капитан хлопнул ладонью по столу, — значит, ты не отрицаешь, что ранен из собственной винтовки?

— Нет.

— Хорошо. Теперь разберёмся с немецким солдатом. Как у него оказалась твоя винтовка?

— Он её у меня отобрал.

— Вот как. Отобрал, значит. Зачем? У него что, своего оружия не было?

— Почему? Был у него автомат, но он его уронил. Капитан захохотал. Этот хохот был так же неожидан, как и недавняя вспышка гнева. Только что с серьёзным видом задавал вопросы, а сейчас едва не падает со стула от смеха. Закончив смеяться, особист покачал головой:

— Детский сад какой-то: отобрал, уронил, боролись.

Он встал, подошёл к окну.

Даже глядя на спину капитана, чувствовалось, что сейчас опять произойдёт взрыв гнева. И действительно, когда тот повернулся, Сергей увидел искажённое злостью лицо. Шрам опять налился кровью. Но на этот раз особист не кричал, а, наоборот, говорил тихо, чётко выговаривая каждое слово:

— Послушай, сопляк, ты кому сказки рассказываешь? Я восемь лет в органах. У меня комбриги на допросах плакали, но каялись. А ты кто такой? Пацан, ты даже врать не умеешь. А ну-ка встань.

Сергей поднялся. Капитан подошёл к нему.

— Какого роста был немец, который в тебя стрелял? Отвечай! Быстро! Выше, ниже тебя?

— Выше.

— Как он стрелял? От пояса, с плеча? Ну, говори.

— С плеча.

— Садись, — сказал капитан и сам опустился на стул. На его лице было написано удовлетворение. — Всё, Тимошин: как говорится в теоремах, что и требовалось доказать. Входное отверстие пули у тебя ниже выходного. А что это значит? А это значит, что стреляли снизу. И если в тебя действительно кто-то стрелял, то был он ростом около метра.

Сергей не сразу сообразил, о чём говорит особист; наконец, понял.

— Так я ведь лежал.

— Лежал? Может, и лежал. А скорее всего, сидел и, разувшись, пальцем ноги жал на спусковой крючок. А ещё, может, хорошей веточкой с сучком или шомполом, обмотанным тряпочкой, чтобы не соскользнул. Способов много. Не ты первый такой хитрожопый. Всё, устал я от тебя. Степанов!

В дверях тотчас появился сержант, который привёл Сергея сюда.

— Я, товарищ капитан!

Сергей понял, что особист уже решил его судьбу.

— Товарищ капитан!

— Гражданин капитан, — поправил особист.

— Гражданин капитан, но ведь как в меня немец стрелял, видел Прохор Степанович, он его и заколол штыком.

— Какой ещё Прохор Степанович? — недовольно спросил капитан, укладывая бумаги в папку.

— Солдат из нашего взвода.

— Да-a? А фамилия у этого солдата есть?

— Есть, но я её не знаю.

— Ладно, разберёмся с твоим Прохором Степановичем, — капитан покачал головой. — Странная ты личность, Тимошин: чем больше с тобой говоришь, тем больше вопросов возникает. Степанов, запри этого цуцика в баньке да часового поставь.

Сержант подошёл к Сергею:

— Ремень, головной убор снять, вывернуть карманы.

Шинкарёв отложил авторучку. Трудно дались ему эти несколько строчек. Много важных решений принимал Алексей Васильевич за свою жизнь. Но решение написать это письмо было для него, пожалуй, самым важным и трудным. Была ли альтернатива? Была.

Можно было не отвечать на письмо этой женщины. Вряд ли бы она предприняла что-нибудь для дальнейших поисков. Хватило бы у неё сил и возможностей для этого? Скорее всего, нет. И тогда бы всё осталось по-прежнему.

Но вопрос в том, смог бы он на закате лет взвалить на себя ещё один тяжкий груз неправды, помимо того, что нёс все эти годы. Трудно сказать, верил ли Шинкарёв в Бога, но в неотвратимость расплаты он верил.

Алексей Васильевич подошёл к окну. На улице светало. Как незаметно прошла ночь!

В бане Сергей просидел до следующего утра. Сначала он места себе не находил от обиды, от несправедливости обвинения. Но постепенно Сергей успокоился: особист найдёт Прохора Степановича, и всё разъяснится. С этой мыслью он, стараясь не тревожить рану, лёг на полок и закрыл глаза. Баньку, видимо, давно не топили, снизу, из сливной ямы, пахло тиной. Свет из крошечного окошка еле пробивался.

По-разному действуют на людей нервные потрясения, но у всех одинаково они забирают душевные силы, которые надо восстанавливать. Сергей уснул.

Разбудил его солдат, принёсший завтрак. Круглолицый, узкоглазый, небольшого роста, но крепкого телосложения, он был похож на китайца. Сергей никогда не видел китайцев, но представлял их именно такими, как этот солдат.

«Китаец» поставил на лавку котелок с кашей, кружку с чаем, положил на кружку хлеб.

— Ешь, скоро ехать, — сказал «китаец» на чисто русском языке и вышел.

Сергей хотел спросить, куда ехать, но было уже поздно.

Наверное, «ехать» со словом «идти» спутал, нерусский же. Сергей спустился с полка и взялся за котелок. Несмотря на все вчерашние неприятности, он с аппетитом съел перловую кашу, выпил чай. Только Сергей поставил пустую кружку, дверь открылась, и появился «китаец». За дверью стоял, что ли?

— Поел? Пошли, капитан зовёт.

Перешагнув порог хаты, Сергей увидел особиста, складывающего какие-то бумаги в брезентовую полевую сумку.

— А, сказочник! Ну что, надумал правду говорить?

— Я рассказал правду, товарищ капитан, — Сергей специально интонацией выделил «товарищ».

Особист, лишь на мгновение оторвавшись от своего занятия, хмыкнул:

— Значит, не надумал. Ну и дурак. Ладно, и без того улик хватает. Я предупредил: это я тут с тобой беседы беседовал, а в трибунале долго разговаривать не будут.

Капитан, закончив укладывать сумку, подошёл к окну.

— А вот и почтовая карета прибыла. Асербаев! Вошёл «китаец». Особист показал ему на сумку:

— Документы передашь лично начальнику особого отдела дивизии. С арестованного глаз не спускать, в случае попытки к бегству применить оружие на поражение. Понятно?

— Так точно, товарищ капитан.

— Ну, всё, прощай, Тимошин.

— Гражданин капитан! — Сергей понял, что происходит что-то необратимое. — Что, следствие уже закончено? А как же Прохор Степанович? Вы с ним разговаривали?

Капитан подошёл вплотную к Сергею:

— Красноармеец Легашин Прохор Степанович, пока некоторые по кустам сидели и думали, как бы половчей что-нибудь себе прострелить, геройски погиб при штурме высоты. Увести.

— Выходи, — Асербаев повёл стволом автомата. Сергей не помнил, как вышел из хаты, как шёл к калитке. В голове прокручивались одни и те же кадры: Степаныч машет рукой и уходит по траншее туда, где стреляют. Как он тогда, перед атакой, сказал: «Смерть мгновенна, а позор — навсегда». Степаныч уходит по траншее, а вместе с ним уходит и последняя надежда на правду, на избавление от позора.

— Эй, почтарь! Проспишь царствие небесное. Оружие-то подбери, чай, не один поедешь.

Сергей увидел лошадь, запряжённую в подводу. На подводе какой-то солдат протирал глаза. Сергей обомлел от неожиданности: это же Алёшка! Точно, Алёшка Шинкарёв. Как он тут оказался?

Алёшка тем временем, распекаемый сержантом, наводил на телеге порядок. Он поправил холщовый мешок, который был хоть и полным, но, по-видимому, лёгким, подтянул поближе к себе винтовку. И только после этого поднял глаза.

— Серёга! Ты? — Алёшкин рот расплылся в улыбке.

— Это что, твой знакомец? — спросил сержант. — Этого ещё не хватало.

Алёшка наконец понял, что к чему. Да и нетрудно было догадаться: Сергей был без ремня, в пилотке без звёздочки, сзади стоял «китаец» с автоматом наизготовку.

— Так, боец, — сержант сделал строгое лицо, — я не знаю, кто он тебе — друг, сват, брат; сейчас он для тебя — арестованный. На время движения в штаб дивизии ты поступаешь в подчинение вот к нему, — сержант показал на «китайца», — ефрейтору Асербаеву, и являешься таким же конвоиром, как и он. Что из этого следует? А из этого следует, что ты несёшь полную ответственность за доставку арестованного в особый отдел дивизии. Понятно?

— Так точно.

— И никаких разговоров по дороге. Асербаев, проследишь. Всё, езжайте.

Уселись. Алёшка тронул вожжи, крикнул:

— Но, пошла!

Хутор проехали молча. Алёшка пару раз оглянулся, Сергей уловил его удивлённо-сочувствующий взгляд.

Выехали за околицу, впереди степь, изрезанная оврагами, холмы, и на самом горизонте небольшой лесок.

— Товарищ ефрейтор, — обернулся Алёшка, — с арестованным нельзя разговаривать, а с тобой можно?

— Разговаривай, — ответил «китаец».

— Тебя как зовут?

— Миша.

— А на самом деле?

— Зови Мишей.

— Ну ладно. Миша, ты кто по национальности?

— А что, на русского не похож?

Алёшка засмеялся:

— Не очень.

— Ну, тогда казах.

— А почему по-русски так хорошо говоришь?

— Я в Усть-Каменогорске родился, это рядом с Алтаем, там много русских живут.

— Слушай, Миша, а что арестованный натворил? Сержант сказал, что я теперь тоже вроде как конвоир, так что должен знать.

— Самострельщик он, воевать не хочет.

— Да не слушай ты его, Алёшка, — не выдержал Сергей, — неправда это.

— Молчать, — приказал Асербаев.

Но Сергея понесло:

— А что ты сделаешь? Застрелишь? Ну, стреляй! Мне теперь всё равно. Миша он. Ты такой же Миша, как я Чемберлен.

— Успокойся, Серёга. Он-то тут при чём?

В это время где-то сзади послышался монотонный гул. Все оглянулись. Первое впечатление было такое, что там, далеко в небе, летит большая стая ворон. Но это были не вороны. Приближалась целая армада самолётов. Вскоре ветер донёс грохот первых взрывов, который постепенно перешёл в сплошной гром.

— Передний край бомбят, значит, наступать будут, — сказал Асербаев.

— А мы в тыл едем, опасного преступника везём, хорошо. Слушай, Миша, как бы к вам в особый отдел пристроиться? — с серьёзным видом спросил Алёшка.

— Езжай, ты тоже не перевоевал. На передовой появляешься, только когда письма разносишь.

Алёшка не ответил — видимо, крыть было нечем. Ехали молча. Бомбёжка продолжалась. Звуки разрывов бомб стали приближаться.

— Сейчас за хутор возьмутся, — оглянулся Алёшка. В это время над их головами пронеслась четвёрка самолётов и с рёвом взмыла вверх. Лошадь шарахнулась в сторону. Самолёты набрали высоту и спикировали на хутор.

Через пару минут ещё одна четвёрка повторила их манёвр. Но один самолёт, завалившись накрыло, полетел не в сторону хутора, а стал пикировать на них. Смертоносная машина приближалась. Торчащие под крыльями шасси были похожи на лапы орла, готовившегося схватить жертву.

— Гони! — закричал Асербаев.

Но Алёшка и без того уже нахлёстывал лошадь, скоро разогнав её до галопа. Телега высоко подпрыгивала на кочках. А вой приближающегося самолёта всё нарастал. И вот впереди грохнуло. Метрах в пятнадцати перед лошадью вырос огненный столб взрыва. Лошадь встала на дыбы и с храпом, ломая оглобли, рухнула на землю. Седоки посыпались с подводы. При падении Сергей больно ударился раненым плечом. Лёжа на спине, он увидел, как самолёт пошёл вверх.

— Все живы? — Асербаев уже стоял на ногах.

— Живы, — ответил, поднимаясь с земли, Алёшка. — Если бы фриц на секунду раньше кнопочку нажал, не так бы подлетели.

— Лошадь спасла, на себя все осколки приняла, — Асербаев подошёл к перевёрнутой подводе, подобрал Алёшкину винтовку. — Возьми. Мешок с письмами тоже забрать надо.

Алёшка взял винтовку и глянул в небо.

— Ах ты, ё… бежим!

Самолёт снова падал на них. Все бросились бежать, впереди Алёшка, за ним Сергей, сзади топал кирзачами Асербаев.

Опять всё тот же противный вой, от которого некуда спрятаться, ровная степь — ни ямки, ни пригорка. Спина взмокла то ли от бега, то ли от страха. Скорее бы уж взрыв; кажется, ожидание страшнее смерти. Но вместо взрыва раздался стук пулемётов. По обе стороны от Сергея пули взрыли землю. Сергей упал. Самолёт, судя по поднятой волне воздуха, пролетел очень низко. Звук мотора стал удаляться. Сергей поднял голову и увидел встающего с земли Алёшку. Сергей тоже поднялся, оглянулся. Метрах в пяти от него, лицом вниз, лежал Асербаев.

— Товарищ ефрейтор!

Сергей подошёл к нему, тронул за плечо, потом перевернул на спину. Сквозь узкие щёлочки в небо смотрели неподвижные зрачки.

Подбежал Алёшка:

— Что? Убит?

Сергей не ответил. Он поднял автомат Асербаева и посмотрел в небо, ища самолёт. Вон он разворачивается для новой атаки. Так, где тут затвор?

— Серёга, ты что, сдурел? С автоматом против самолёта.

— Я больше не побегу, надоело!

— Дурак! Тоже так лежать хочешь? — Алёшка показал рукой вперёд. — Вон там овраг, нам бы только до него успеть. Ну давай, давай.

Он схватил Сергея за рукав и потянул за собой. На этот раз немец начал стрелять с большой высоты, торопился — видимо, тоже заметил овраг, к которому они бежали. Фонтанчики земли, поднятые пулями, прошли в метрах десяти от беглецов.

И вот он, наконец-то спасительный овраг. Сергей и Алёшка, ни секунды не раздумывая, прыгнули вниз. Песчаная почва мягко приняла их. Сергей, лёжа на спине, толкая впереди себя кучу песка, медленно съезжал по склону, пока не упёрся ногами в куст какого-то растения. Несколько секунд он лежал неподвижно. Сердце колотилось у самого горла, судорогой свело икроножную мышцу правой ноги. Где-то внизу чертыхался Алёшка.

— Серёга! Ты где?

— Не кричи, здесь я.

— Сползай сюда.

Сергей, оттолкнувшись от куста, прокатился на пятой точке ещё метра три, пока не оказался на дне оврага. Алёшка, сняв ремень, вытряхивал из-под подола гимнастёрки песок.

— Вот бы время засечь, как мы эту стометровку рванули. Мировой рекорд был бы обеспечен. Тебя что, задело?

Сергей и сам только что обратил внимание на пятно крови чуть выше груди.

— Нет, это старое, ударился, когда падал, вот кровь и пошла.

— Давай перевяжу, у меня ИПП есть, — Алёшка пошарил в карманах и вытащил пакет с бинтом. — Снимай гимнастёрку.

— А ты всё такой же запасливый, — улыбнулся Сергей.

Он вспомнил, что в детдоме у Алёшки была кличка «хомяк». Прозвали его так за вечно оттопыренные карманы, в которых можно было найти что угодно — от куска хлеба до неизвестно для чего нужной гайки.