Татарин замолчал, глядя виновато и продолжая улыбаться:
— Днем сплю, ночью не сплю, жду — Владимир Иванович позвонит: «Наиль, заряжай!»
Неподвижно и молча сидел Печенкин рядом с Гелей, и рука его лежала на ее колене. Геля молчала. Глаза ее были закрыты.
— Это твоя лучшая песня, — убежденно проговорил Печенкин.
Она открыла глаза, иронично улыбнулась:
— Ты говоришь так после каждой моей новой песни.
Владимир Иванович не услышал.
— Гель, скажи, а почему ты не в рифму сочиняешь? — заинтересованно спросил он.
Геля наморщила лоб:
— Потому, что в рифму пишут все.
Печенкин кивнул, поняв.
Геля улыбнулась и, ласково посмотрев на него, спросила:
— Ты лучше скажи: как Илья?
Владимир Иванович оторвал от ее колена руку и показал свой большой палец.
— Я рада. Я очень рада, — сказала она.
— Латынь выучил, — похвастался Печенкин.
— Я рада. Я очень рада, — повторила она.
Он вернул руку на место, и они снова замолчали.
— Гель, а маленький человек — это образ или конкретно? — поинтересовался Печенкин.
— Образ… Или конкретно, — погрустнев вдруг, повторила Геля и хотела подняться, но Печенкин не позволил ей это сделать — может быть, неожиданно и для самого себя опрокинул женщину на тахту.
Она беззвучно, но отчаянно сопротивлялась; Владимир Иванович вдруг вскрикнул, вскочил на ноги, стал трясти рукой и, морщась от боли, дуть на укушенный палец. Это, кстати, был тот самый палец, который он только что показывал.
— Бешеная, — прошипел Печенкин.
— Чикатило! — парировала Геля и резко поднялась. Застегивая ковбойку на груди, стала что — то искать в стенном шкафу.
— А если б я закричал? Охрана за дверью! — продолжал возмущаться Владимир Иванович.
— Тогда б меня застрелили, — пожала плечами Геля, подходя к нему с бинтом в руке.
— Бешеная, — повторил он, наблюдая, как она забинтовывает его палец, и успокаиваясь.
— Сделай укол, — примиряюще пошутила Геля и прибавила почти ласково: — Чикатило…
— Просто я соскучился, — объяснил Печенкин.
— Приезжай чаще, — предложила она.
— Приезжай чаще?! — взорвался вдруг он. — Еду к тебе и не знаю, дома ты или нет. Позвонить даже не могу! Говорю — возьми мобилку!
С насмешливым чувством превосходства в глазах Геля помотала головой, отказываясь. Печенкина это еще больше разозлило, он вырвал руку, размотал бинт, бросил его на пол и закричал:
— Живешь в хрущевке!.. На работу каждый день!.. На троллейбусе!.. Сорок лоботрясов!.. За три копейки!..
— Что ж, не всем учиться в Швейцарии, кому — то приходится в Придонске! — язвительно парировала Геля.
— Нормальные люди так не живут! — выкрикнул Печенкин.
— Нормальные люди только так и живут! — прокричала в ответ она.
— По — твоему, нормальные — бедные?
— А по — твоему — богатые?
— Конечно, богатые! Нормальные — богатые!
— Нормальные — интеллигентные!
Печенкин саркастически захохотал:
— Интеллигентные? Что за звери такие? Все говорят, никто не видел.
— Ну почему не видел? — не согласилась Геля. — Видел. Видели. Я видела.
— Это какие такие — интеллигентные? Которые сами ни черта не делают и другим делать не дают? Тот, кто пашет как трактор, вкалывает по шестнадцать часов, тот, значит, бандит и вор! А тот, кто… Ко мне эти интеллигентные каждый день приходят: «Дайте, Владимир Иванович, дайте!» Только одному дашь, другие интеллигентные бегут: «Вы ему неправильно дали. Он плохой, мы хорошие, нам дайте». Я говорю: «Давайте я у него заберу и вам отдам?» — «Давайте!» Интеллигентные… — Печенкин презрительно скривился: — Правильно Ленин говорил: «Не интеллигенция у нас, а говно!»
Геля не выдержала, топнула вдруг ногой и закричала:
— Печенкин, выйди из класса!
— Из какого класса? — засмеялся Владимир Иванович. Он уже готов был мириться.
Геля поняла, что оговорилась, но ни шутить, ни мириться она сейчас не желала и, подталкивая Печенкина к двери, неумолимо приговаривала:
— Иди… Иди, Печенкин, иди…
— Ну ладно, Гель, чего ты… — виновато улыбаясь, пятился Печенкин.
— Иди, Володя, прошу тебя… Я прошу тебя! — Геля вытолкнула гостя на лестничную площадку и вдруг шепотом, скороговорно и стыдливо сообщила: — Я беременна.
— Что? — не расслышал он.
— Я беременна! — высоко пискнула Геля и захлопнула перед его носом дверь. Щелкнул замок. До Печенкина дошел наконец смысл ее слов, он растерянно улыбнулся и надавил на дверь сначала рукой, потом плечом.
— Помочь, Владимир Иванович? — услышал он за спиной сочувственный голос рыжего и остановился в задумчивости.
Глава шестая
ЧТО — ТО ПРИГОРЕЛО?
Спустя несколько дней в доме Печенкиных состоялся концерт московского оркестра, руководимого знаменитым дирижером, тем самым, который был изображен на конверте пластинки в доме Гели и по которому Владимир Иванович, входя, постучал пальцем, видимо и имея в виду будущее культурное событие.
Концерты известных исполнителей и музыкальных коллективов проходили в доме Печенкиных регулярно под общим названием «Встречи у камина». Их вдохновителем и организатором была Галина Васильевна, она же приглашала зрителей и слушателей — новых придонцев, руководителей города, а также местных деятелей культуры. Концерты традиционно проходили в каминном зале дома Печенкиных, где для артистов устраивалась сцена, а гости сидели на расставленных полукругом стульях, диванах и в креслах. Перед началом обязательно зажигался большой, отделанный малахитом камин — даже летом.
Печенкины, как всегда, расположились в первом ряду, в центре — Владимир Иванович в огромном кресле и рядом на диване Галина Васильевна и Илья. Третьей на диване поместилась Дашенька Канищева — на этом настояла Галина Васильевна.
Дашенька Канищева смущалась — другие девушки смотрели на нее с завистью. Вообще молодежи на концерте оказалось много, и что интересно, молодые люди были одеты так же, как и взрослые: юноши — в смокинги с бабочками, девушки — в вечерние платья. Илья на их фоне выглядел странно и даже вызывающе — на нем были красные кроссовки, желтые джинсы и зеленый свитер. К тому же он безостановочно жевал жевательную резинку.
Придонцы сидели прямо и неподвижно и во все глаза смотрели на живого знаменитого дирижера.
Знаменитый дирижер излучал неиссякаемую энергию, щедро одаривая всех белозубой улыбкой и веселым, с лукавинкой, взглядом. Говорил он быстро, как говорят со сцены юмористы — конферансье, которым надо поскорей разогреть публику:
— У Моцарта, — был такой довольно известный композитор, — есть сочинение, в котором на первой странице написано: «Играть быстро», на второй: «Быстро, как только возможно», а на третьей: «Еще быстрее»… — Выдерживая паузу, знаменитый дирижер изобразил на лице предельное удивление. — Как играть, товарищи?! — обратился он к публике.
Придонцы смутились, не зная, как правильно ответить.
— Хорошо, мы не станем сегодня исполнять Моцарта, — успокоил их знаменитый дирижер. — Есть другой, не менее, а может быть, более известный вам композитор… Наш красный Моцарт… Исаак Осипович Дунаевский. Это был святой человек! В приватном письме к своей жене он писал: «Это счастье, что мы живем в одно время с товарищем Сталиным». А нам, черт побери, не повезло! — Знаменитый дирижер замер, по — птичьи склонив голову набок и дожидаясь смеха. Придонцы робко засмеялись.
— Итак! Дунаевский! Увертюра к фильму «Пятнадцатилетний капитан»! — воскликнул знаменитый дирижер, повернулся к оркестру и взмахнул позолоченной дирижерской палочкой.
И полилась знакомая с детства, оптимистичная, хотя и тревожащая душу мелодия. Слушатели сразу узнали ее, закивали, заулыбались, благодарно глядя в егозливую спину знаменитого дирижера.
Галина Васильевна окинула покровительственным взглядом увлеченных музыкой гостей и остановилась, скосив глаза, на сыне. Илья по — прежнему жевал… Но вдруг случилось неожиданное: музыканты отложили свои инструменты и продолжили исполнять увертюру при помощи собственных легких, ртов и губ: «Ту — у–ду — у–ду — ду — ду…»
В первый момент слушатели растерялись, оторопели, испугались даже, но скоро сообразили, что это шутка, музыкальная такая шутка, а местные деятели культуры, зная уже, что знаменитый дирижер любит подобные сюрпризы, стали улыбаться. И только когда Владимир Иванович захохотал — весело, свободно и радостно, — все засмеялись.
Одна Галина Васильевна не принимала участия в общем веселье. Что — то ей во всем этом не нравилось, что — то ее тревожило. Галина Васильевна повернула голову и встретилась взглядом с Дашенькой Канищевой. Девушка растерянно улыбалась. Ильи рядом с ней не было.
— А где Илюша? — спросила Галина Васильевна.
— Не знаю, — жалобно отозвалась Дашенька Канищева, которая во всем подражала Галине Васильевне, и ей тоже было не смешно.
А музыканты все поддавали жару! Знаменитый дирижер высоко подпрыгнул и стал выбивать ногами чечетку, отчего некоторые прямо зашлись в смехе, а иные дамы даже визжали от восторга.
Галина Васильевна страдальчески поморщилась, глубоко вздохнула и вдруг почувствовала какой — то странный, неприятный, невозможный здесь запах. Она стала принюхиваться и вновь столкнулась взглядом с Дашенькой Канищевой. У девушки раздувались ноздри.
— Ты чувствуешь? — обратилась к ней Галина Васильевна.
— Что — то пригорело? — испуганно спросила Дашенька Канищева.
Галина Васильевна отвернулась: что могло пригореть в ее гостиной?
Пахло жареным, определенно пахло жареным, точнее даже, не пахло, а воняло, и не жареным, а горелым, воняло горелым мясом.
А знаменитый дирижер, продолжая веселить публику, пошел вприсядку, но смех, однако, стал стихать, потому что многие уже, особенно женщины, почуяли этот нехороший запах.
Знаменитый дирижер остановился — выпрямился и удивленно замер, хотя его музыканты еще продолжали дудеть и трендеть. Он смотрел вперед, за спины слушателей, туда, где потрескивали поленья в камине. На лице знаменитого дирижера выступили вдруг крупные капли пота. Он видел там что — то страшное, настолько страшное, что никто не решался повернуть голову и посмотреть туда же, все смотрели на происходящее у камина, так сказать, отраженно — глядя на знаменитого дирижера. Казалось, он видит ад. Медленно подняв дрожащей рукой дирижерскую палочку и указывая туда, знаменитый дирижер вдруг закричал высоко, жалобно, из последних сил:
— Горит! Он горит, товарищи!
Все разом обернулись.
Илья стоял у камина и держал руку над огнем, над самым его пылающим пеклом. Удушающе воняло горелым мясом. Илья упал.
Глава седьмая
В МАВЗОЛЕЙ, В МАВЗОЛЕЙ!
На большой двустворчатой белой двери под стеклянной табличкой с надписью «Хирург» был прикноплен глянцевый плакат, на котором голая сисястая блондинка недвусмысленно манила к себе, что подтверждала и отдельная типографски исполненная надпись внизу: «Входите!» Никто, однако, не входил: Печенкин, Галина Васильевна, Прибыловский, Седой — все в накинутых на плечи белых медицинских халатах. Равномерно и сильно Владимир Иванович бил кулаком в стену, так что дребезжало оконное стекло и вздрагивала плакатная блондинка. Прибыловский с кожаной папкой под мышкой стоял рядом и внимательно смотрел на шефа. Седой украдкой курил, выпуская дым за плечо. Галина Васильевна застыла, сцепив на груди руки и закусив нижнюю губу, вперившись горестным неподвижным взглядом в пыльное стекло окна.
— Я за границей больше недели находиться не могу — запить могу. Чистота эта — плюнуть некуда. А тут шесть лет. Шесть лет в чистоте этой, — потирая кулак, поделился Печенкин своими неожиданными размышлениями.
— Вот я и говорю: шесть лет — это срок! — горячо поддержал Седой. — Истосковался мальчонка вдали от дома.
— А я думаю, он там элементарно перезанимался. Я знакомился с их программой — огромные нагрузки, — высказался Прибыловский.
С этим были согласны и супруги Печенкины, и Седой, они закивали, готовые продолжить и развить данную мысль, но Галина Васильевна остановила.
— Не надо было этот оркестр приглашать, — неожиданно высказалась она, продолжая смотреть в окно.
— При чем тут оркестр? — не понял Владимир Иванович.
— При том! — нервно воскликнула Галина Васильевна. — При том, что нельзя так над классикой измываться! Взяли моду над классикой измываться… Дунаевский, между прочим, — наша классика!
Хирург появился неожиданно — вывернулся из — за угла — в длинном сером халате, в матерчатых бесшумных бахилах, лицом и походкой здорово смахивающий на уличного хулигана. Все заволновались, задвигались, Седой искал глазами, куда бы незаметно бросить горящую сигарету. Поравнявшись с ним, хирург ловко, не привлекая внимания, выхватил бычок и, пряча его в кулаке, указал на дверь — на плакат, на надпись «Входите», проговорил укоризненно:
— Входите, что же вы не входите?
Он сел за стол, глубоко и с удовольствием затянулся, выпустил тонкой струйкой дым и решительно, строго обратился к Печенкину:
— Значит, так… Комплекты белья постельного — триста штук. Судна подкладные — пятьдесят штук. Телевизор, желательно цветной, — одна штука. Памперсы взрослые — сколько сможете…
Прибыловский торопливо записывал.
— Завтра будет, — ответил Печенкин.
— Завтра воскресенье, — напомнил Прибыловский.
— Завтра будет, — повторил Печенкин.
— Завтра будет, — повторил Прибыловский.
Докурив сигарету до фильтра, хирург обжег пальцы, поморщился и, глядя рассеянно на свою руку, продолжил:
— Ну, в общем, это… С рукой все в порядке. Но будет болеть. Шрам останется. Можете потом сделать пластику. Но это уже не у нас… В Австралии, я слышал, хорошо пластику делают…
Мужчины разом вздохнули, Галина Васильевна всхлипнула, но расчувствоваться хирург им не позволил.
— А что с ним дальше было? — неожиданно спросил он.
Все смотрели непонимающе.
— С кем? — спросил Печенкин.
Хирург пожал плечами:
— Ну с этим, Муцием Сцеволой…
Владимир Иванович растерянно улыбнулся:
— А он дальше не читал… Я остановил… Что там дальше было…
— А вы в мединституте разве латынь не учили? — поинтересовался Седой.
— Да чего мы там учили… — отмахнулся хирург.
— Так мы Илью попросим, он переведет, что там дальше было! — нашелся Владимир Иванович.
— Не надо! — взволнованно остановила его Галина Васильевна.
— Вот я про то и говорю: что он дальше там делал, чтобы знать заранее, а то… — Хирург неожиданно замолчал и смущенно поскреб макушку.
Прибыловский выхватил из кармана мобильный и стал набирать какой — то номер. Хирург скривился и закончил:
— А то он, это… Он в Мавзолей попросился…
— Кто? — не поняла Галина Васильевна.
— Сын ваш.
— В какой Мавзолей? — не понял Владимир Иванович.
Хирург слабо улыбнулся:
— Ну в тот, наверно, который в Москве? Другого у нас пока нет…
— В Кремле, — подсказал Седой.
— Не в Кремле, а рядом с Кремлем, на Красной площади, — уточнил Прибыловский.
— Я и говорю, — важно кивнул Седой.
Печенкин взглянул на Прибыловского:
— Кто у нас в Кремле?
— В Кремле у нас Бусыгин, Черевичко, Кац, — доложил секретарь — референт.
Хирург засмеялся, махнул рукой, удивляясь такой непонятливости.
— Да не в Кремль он попросился, а в Мавзолей!
— Кто у нас в Мавзолее? — вновь обратился Печенкин к Прибыловскому.
— В Мавзолее у нас Ленин, — доложил секретарь — референт.
Владимир Иванович знал, что в Мавзолее — Ленин, но, судя по выражению лица, все равно ничего не понимал. Он так и сказал:
— Ничего не понимаю.
— Что же тут понимать, Володя! — теряя терпение, воскликнула Галина Васильевна. — Я была в Мавзолее, ты был, все были…
— Я четыре раза был, — сообщил Прибыловский, продолжая набирать какой — то номер.
— А ты вспомни, куда мы первым делом стремились попасть, когда в Москву приезжали? В Мавзолей! — все пыталась достучаться Галина Васильевна до своего обалдевшего мужа.