Их привезли прямо к сан. взводу. Дубин и Дима пошли внутрь сами, третьего — Корзуна, недавно переведенного из бригады, отнесли на носилках без сознания. Больше пострадавших не оказалось. Убитый Матвеев — граната попала прямо в него и трое раненых и контуженых — все той же гранатой. Бойся первого выстрела — это правило почти всегда срабатывает. Последующая война обычно потерь не приносит. Духи пальнут пару раз и скроются в кяризах или в зелёнке, а мы впустую обстреливаем окружающую местность. Хотя, какой же это первый выстрел. Стреляли. Уже.
Их с Димой перевязывают. Корзуна даже не трогают, он и не ранен вовсе — сильная контузия и сотрясение мозга. В ручных гранатометах используют только кумулятивные гранаты, которые предназначены для поражения техники. Поэтому все пострадавшие, кроме Матвеева, отделались относительно легко — осколков почти не было.
Прибегает Хрунов — прибыли вертолёты. По дороге Дубин рассказывает, как всё произошло, и нервное напряжение, почти истерика, возвращается. Пара «восьмёрок», не выключая двигателей, ждет рядом с позицией артбатареи. Их сажают в одну из них: двое раненных, носилки с Корзуном и здесь же кладут останки Матвеева, завернутые в две плащ-палатки. С ними летит сопровождающий убитого офицер — командир первого взвода, где служил Матвеев, лейтенант Лобов.
Приземлились в Гардезе. В медчасти Дубина сразу повели в хирургию. Осколок вошёл в локоть сверху и вышел ниже, сантиметров на 10–12, перебив кость. Ничего особо серьезного, но перелом — промыли, зашили, наложили гипс. Ближе к вечеру их снова сажают в вертушку — в Кабул. Корзун уже на ногах, но, по-прежнему, не в себе. Дима, какой-то весь перевязанный. Матвеев тоже с ними, на носилках, — уже упакован в специальный пакет, но без гроба. Он летит в морг…
Примерно через час, их документы, привезенные Лобовым, регистрирует писарь в палатке, прямо возле вертолётной площадки на кабульском аэродроме.
В ожидании госпитальной машины Дубин с Димой выходят покурить. Палатки, тут их две, окружены колючей проволокой. В таких же живёт большая часть армии, только вместо стола, стульев и лавок вдоль «стен», как здесь, стоят двухъярусные кровати, как, впрочем, и в их казарме. Кругом поле аэродрома. Взлётно-посадочная полоса для самолетов где-то справа. Уже стемнело, и кроме неясных огней вокруг ничего не разобрать. Какие-то стоят, другие движутся…. Вроде бы одна пара огней приближается. Да, это автомобильные фары; уже слышен и звук двигателя. Это их экипаж.
Эпизод двадцать седьмой: Терапия
Дубин медленно, в темноте шёл к своей койке. Баня, устроенная главным хирургом в госпитале Кабула, действительно была хороша. Парилка. Бассейн, метров двадцать. Пригласивший его попариться за компанию денщик хирурга постарался… Потом косяк сменился герой. Дубин наконец вдохнул и этот кайф. Кайф не тронул.
Койки вокруг безмятежно храпели. Дубин шёл в свою уже терапию, и тут услышал: «помогите», стон.
— Помогите.
Продвигаясь в темноте, он медленно приблизился к голосу.
На кровати лежал. На кровати лежал. Обрубок. Ноги и руки. Не было ног и рук. Лежал лысый череп — это слово, про молодых. Лежал лысый череп без рук и ног. Голый.
— Сестра! Сестра. Помогите.
Дубин остановился возле койки. И не смог сказать слова.
Подрыв.
Вижу.
— Что тебе?
— Судно.
Оно оказалось рядом.
Дубин подождал пока…
Вылил всё в сортир. Вернул судно на место.
Отойдя от койки, Дубин пошёл в свою третью терапию.
Эпизод двадцать восьмой: Майдан
Играло радио. «Маяк». «Листья жёлтые над городом кружатся» — пестня. Потом говорил диктор. Полдень не был жарким. Середина весны в Кабуле — не самое страшное время. Они с приятелем сидели в беседке возле модуля. Приятель был странным человеком. Приятель по болезни. По тифу. Он этой гадостью болел второй раз. А по второму разу, на его примере, открываются способности. Он стал экстратифом, ой, экстрасенсом.
Сначала Дубин, очнувшись после первой ночи в модуле, наблюдал странную картину на разводе: он сам, как новенький и необследованный на работы не шёл. А этот, Тимофей, крупный парень, стоя спокойно, выслушал назначение, и говорит:
— Я не могу. У меня температура — 40.
— Какая температура? — врач — Сестра, а ну померь!
Все три градусника показали температуру сорок, и Тимофей пошёл досыпать в палату. Все слегка оху….
Вечером народ собрался в палате. Вопрос у всех:
— А чё это было?
— Да глядите, — Тимофей поднял спящего молодого с койки, и ввел его в транс.
Тот, в полном отрубе, стал нести несусветную ахинею, потом подошёл к умывальнику, и по тихому совету Тимофея представил себе женщину, и это. Кончил.
Тимофей приблизился к нему и снял чары. Молодой вернулся в себя. Ошалело посмотрев вниз, он начал вертеть головой как бешенная собака. Все его успокоили и уложили спать.
Следующим вечером они втроем сидели в беседке под маскировкой. Дубин, Тимофей, и соблазненная им медсестра Зоя. После разговора ни о чем, та тоже вспомнила про температуру. Мол, что это было?
— А я могу по желанию температуру регулировать, — Тимофей заулыбался.
— Да ну тебя, — Зоя засмеялась.
— Ну, тогда расслабься.
— Ну, давай, — Зоя встала и игриво поклонилась.
Тимофей приблизился к ней со спины и положил ладонь на затылок. Зоя мгновенно замолкла. Она усмирела. Она уснула.
Он стал отводить руку назад и вниз. Она следовала за его рукой. Она как кол, не сгибаясь, наклонялась назад. Он опускал и опускал руку. Тело Зои отклонилось назад градусов на сорок от вертикального положения. Он держал её рукой, которая отставала от затылка сантиметров на десять.
Дубин и сам впал…
Он смотрел…
Выпучив глаза.
Но не отрубался. Сознание не уходило.
Тимофей задержал Зою в этом положении.
Потом поднял той же рукой, на расстоянии, и поставил ровно. Потом махнул той же рукой перед глазами.
Зоя затрясла головой как бешенная собака.
— Зоя, спокойно, все нормально.
Что нормально?
Но человек, Тимофей был хороший. Они сдружились после того, как придя с аэродрома, Дубин чуть не умер в горячке. Он с утра уехал из батальона в Гардез, где, наконец, определили, что это тиф, посадили на вертушку в Кабул, где, на санпункте его приняли, обрили наголо, и показали направление куда идти. Но жизнь еще теплилась, и он до «инфекции» дошёл сам. Там он уже не помнил, что происходило, только в кровати очнулся. Уже в палате. Оглянул палату — что, снова желтуха, подумал, и понял, что умирает.
С койки встал Тимофей, посмотрел вдумчиво, и побежал за сестрой.
Сестра по кличке БТР поглядела глаза.
— Сестра. Умираю.
— Много вас тут.
Но димедрол принесла.
Дубин отрубился.
Наутро все уже было не так плохо.
Они с Тимофеем слиняли с уборки территории и сидели в беседке под масксетью. «Маяк» перестал петь, и всё говорил и говорил. В беседку вошли трое. Незнакомые. Под синими больничными робами у всех были десантные тельники, как и у Дубина.
— О, братан, ты откуда, — за развязанной манерой угадывались витебчане. После истории с панамой Дубин опасался и не любил витебчан.
Тогда он возвращался после ранения, и завис на аэродроме в Кабуле. Вечером отправился в магазин возле дороги, купить еды и питья, а когда вышел, наткнулся на БТРы Полтинника, которые, похоже, возвращались с сопровождения именно с гардезской дороги. Один из БТРов вдруг остановился прямо перед ним. На нем сидело человек десять. Дубин стоял с покупками, завернутыми в любимый маскхалат образца 43-го года, в котором и прибыл тогда в госпиталь, и вдруг, понял, что это они остановились по его поводу.
Из люка вылез старший — и сказал:
— Эй, десантник, а ну ко мне!
Дубин…
Страшно стало. БТР с толпой вооруженных пацанов. Прапорщик, старший, тоже не казался прапорщиком. Все, чё та гыгыкали:
— Иди, не бойся! Прапорщик приказал! Ты чё! П…! Вперед!
Прапорщик повернулся:
— Ладно. Хрен с ним. Поехали.
Уехали.
Тут вдруг до Дубина дошло. Дело в панаме!
Витебчане, которые главные десантники в Афгане, носят панамы, не делая в них п…ы. Т. е. если взять этот колпак, носят его как англичане носили колониальный шлем. А остальная чернота норовит ударом ребра ладони придать этому головному атрибуту другую форму, форму ковбойской шляпы. И вот эти герои увидели козла в тельнике и с парашютами в петлицах, и в п…е — Дубина. Хотели поправить.
Хотя. По морде бы схлопотал. Хорошо, что не пошёл к прапору.
Бред.
Дубин вспомнил песню:
Вспомнил, конечно, не целиком. Так. Общий мотивчик. Витебчане — витебляне.
Изменив форму панамы, Дубин двинулся обратно на аэродром.
По дороге встретил вертолётчиков. Те приютили. Там у них пару коек освободилось: сбили одну двадцатьчетверку.
Накормили. Обогрели. Нихрена себе офицеры! Дубин, уходя, хотел в ноги упасть.
Да просто — нормальные люди.
— О, братан, ты откуда?
— Я?
— Я из 56 бригады.
— Это где?
— В Гардезе. Но я из Бараков. Там отдельный батальон из бригады. Мы дорогу сторожим.
— Чё! Из Баракибараков?!! Из Логара?!!
— Ну, да.
— Нихрена себе! А мы из Полтинника!
— Я понял.
— Чё ты понял? Нихрена ты не понял! Мы у вас были прошлым летом на операции!
— ???
— Ну, чё ты глазки строишь?
— Да я всё прошлое лето, и почти всю осень, пока не ранили, был в батальоне. Никакой операции не помню.
— Да мы там. Да ты чё?!!
— Не, ну, правда! Как колонну пустых наливников целиком сожгли, помню. У нас там половина седьмой роты легла. И ваших, тоже, из кабульского полка, человек двадцать, возле Мухамед-Ага. Эта колонна там и осталась. Вся.
— А, ну это. Не. Мы на операцию шли не с востока, а с запада.
— Во, блин, стратеги. А точно определили, по компасу?
— Ладно, не прикалывай.
— Ладно. Не буду.
Нормальные парни.
Сидим.
— Мы не по гардезской дороге зашли. Я и сам не помню. Чё та там на М, городок проехали — направление на Газни, короче. Потом в поле. И нас по группам построили, и вперед. А этот бесконечный кишлак — Баракибарак, оказалось. Мы прошли пару километров, всё тихо. Потом там началось, и тут началось, везде началось. Мы идем тихо. Крепость. За стеной голоса. Перезаряжают. Духи. Ну, мы к стене, и Ф-ками, хором. На стену влезли: лежат. Мы внутрь дувала, и на крышу. Смотрим. Ничего не понятно. По рации: отходим. Тут нас и обложили. Отстреливаемся, куда отходим?
Вертушки карусель закружили. Сначала бомбы швыряли свысока. Куда, блин?
Похоже, все отошли, мы остались в осаде.
Тада вертушки, раскидав бомбы, пошли НУРСами. И мы лежим на крыше, а они на нас — две. Заходят. Ну, сержант — Коля, снимает с себя х/б, срывает тельник десантный, и в башню, на дувале была. Крутит тельником над головой — СВОИ!!!
Прям по нему и ху…ли, НУРСами.
Мы все и посыпались с этой крыши.
Кучно легло, слава Богу. Дувал исчез. Как выбрался — не помню.
Бараки ваши. Хуже Паншера. Для нас. Тогда.
По радио «Маяк» запели супруги Никитины: «Переведи меня через Майдан!»
Слава, так звали рассказчика из витебчан, оглянулся:
— О! Майдан. Вот оно! Майданшахр, этот городок, через который ехали на Бараки! Мы тогда после этого Майдана, через километров двадцать, и съехали в поле.
— Так. Подожди. — Дубин напрягся. — Месяц назад. Месяц назад мы были на какой-то дурацкой войне. Так это были Бараки!!! Это мы были в Бараках!!! Во. Наконец я понял смысл.
Динамики радио вдруг сошли с ума. «Маяк» затих, и заиграл The Doors.
PEOPLE ARE STRANGE.
Дубин еще в хирургии замечал странность госпитальных радистов. Там постоянно играла «Машина Времени». Неслыханная ранее, она просто обучала другим смыслам. Дубин сидел тогда во дворике госпиталя, раненый, и слушал. Играла одна и та же кассета, но она не надоедала. Рядом присел Сёмушкин. Странные железные конструкции на его ногах называлась, кажись, системой Елизарова.
С Сёмушкиным из Пензы Дубин раньше, в учебке, вечно враждовал. Сёмушкин был сильнее, и всё норовил наехать. Он попал в Кандагарскую бригаду год назад.
Но, вот они встретились в Кабуле. Друзья — не друзья. По хер!
— Меня выносили с поля боя, — говорил Сёмушкин, — ноги ватные, не чувствую — вкололи. А живой! А другие — не живые.
Блеял Макаревич. И это было, как новая свобода.
Спасибо, Макар!
PEOPLE ARE STRANGE.
Смысл операции был скрыт от простых солдат. Приехала бригада. Еще загодя, за день. Батальон тоже, за исключением минометной и артбатарей на следующее утро, подъем в три, построился в колонну, и пошли на Кабул. Все дембеля сменились, и в роте не осталось ни одного приличного механика-водителя. Молодые, «обученные» в разных учебках, Дубин вспомнил свою:
Единственная в СССР Учебная Дивизия ВДВ. В Гайжюнае, в Литве. Он учился на оператора-наводчика. Стрелял из БМДхи там три раза по три кумулятивных гранаты на стрельбище. За полгода. Остальное время разбирали посадочные полосы времен войны. И собирали картошку. Ну, да, с парашютами ещё прыгали, бывало. Советская Армия — то же говно. Что?
В Афгане за первый же выезд расстрелял половину боезапаса — 17 гранат, к тому же осколочных, с которыми в учебке познакомили только теоретически (есть разница в прицеливании). А не девять за полгода.
А во второй, вызвали на поддержку, Дубин видит противника, а их БМД подъехала только одна, справа и слева БТРД, без пушек, и видит в прицел автоматчиков вражеских, а мысли из пушки ху…ть в голову не приходит. Тоже из пулемета поливает, пока Серега не заорал в шлем:
— Ты чё, мудак! Нахрен мы приехали! Пушку заряжай! Дибил.
Вот эти водители из учебкок так же и ездили. Никак. А тут сразу операция. Зимой.
Мины. Слава Богу, на пути туда, не посеяли много. Сапёры разобрались.
Одного, правда, потеряли. Дембель, осенний. Приехал оформить документы на увольнение из гошпиталю в феврале. И, а дай, приколюсь, на последнюю операцию: сам вызвался.
Не собрали его совсем. Мощный был фугас.
Бригада въехала в Кабул.
С дембелями из Полтинника пошли в их каптерку, непонятную, где наливали чай. Радио играло и здесь, и всё пело и говорило.
PEOPLE ARE STRANGE. Вдруг кончилось. Оборвалась. После паузы заговорил «Маяк». Новости. Ребята из Полтинника тоже рассказывали, а Дубин вспоминал своё:
Смысл операции был скрыт от простых солдат. И только сейчас он вдруг понял смысл: зайдя с тылу, накрыть Бараки, и с победой, пройдя их насквозь, деморализовав сопротивление, вернуться домой, сквозь Логар.
Был февраль, и по расчётам стратегов из штаба силы сопротивления должны быть ослаблены.
Но расчёты видимо строились на надеждах, не более.
Тут у одного из витебчан в руках появился увесистый косяк. Очень даже кстати.
Дубина прибило. Мультики пошли.
П о ш л и… Пошли.
Бригада въехала в Кабул.
Передвигаться по населенному людьми городу этих придурков — молодых механиков совсем не учили, это было понятно уже потому, как они двигались по дороге.
Колонна шла как-то неуверенно и мерзко. Город. Пешеходы на пешеходных переходах разбегались как тараканы. Справа показались пятиэтажки — район проживания наших — он звался Советский район. Навстречу колонне вышли женщины и дети, и чё та кричали, и чем то махали навстречу нам!!!