Но были корабли, которые ходили в этот район как на работу. Их было два близнеца, поэтому объединю их названия в одно — «Заморье».
«Заморье» — крупный корабль, созданный на базе океанского рыболовецкого траулера, коробка (именно почти прямоугольная коробка) с высокими бортами и развитой до неуклюжести надстройкой. Приводилась в движение эта махина единственным двигателем и винтом, что являлось причиной нежелания многих служить на нем — и так в море полно опасностей.
Уходя на боевую службу, «Заморье» долго шаркало двенадцатиузловым ходом до Маршалловых островов. Придя, ложилось в дрейф у «ног» атолла Меншикова (так назывался в XIX веке Кваджалейн) и начинало шестимесячную работу — слежение за деятельностью американского Тихоокеанского ракетного полигона, простирающегося на 4000 км от авиабазы Ванденберг в Калифорнии.
Внешне это было мирно лежащее в дрейфе судно, за многие годы ставшее привычным атрибутом местного пейзажа. Что творилось внутри его? Об этом расскажут позже — лет через 30–50.
Но что-то можно уже сегодня — о «романтике» его походов.
Лежа на линии Рой — Намур, «Заморье» тяжело дышало: тяжело дышал и его экипаж, знающий только «рашн кондишн» — кусок картона в иллюминаторе и вентилятор, бесцельно вдувающий внутрь «плазму» экваториального бриза, «сипела» и машина корабля, потеющая от адской влажности. Матросы в кубриках вообще не дышали: их иллюминаторы были заварены во время последнего заводского ремонта — валкий корпус имел тенденцию черпать воду бортом. Изыски райской службы!
Но в один из дней конца семидесятых годов их райская служба чуть не превратилась в рабскую. Как всегда шутили члены экипажа «Заморья», главное в их походах было — «не стать рабами, окучивающими пальмы Кваджа». Сглазили!
В тот день, дав ход, корабль намеревался отскочить подальше от территориальных вод атолла, к которому его, лежащего в дрейфе, несло. Но неожиданно корабль передернуло от сильного удара и вибрации — полетел распределительный вал главного и единственного двигателя!
Паники не было, так как расстояние до тервод было еще приличным. Пока механики разбирали двигатель, решили спустить рабочий катер и взять «Заморье» на буксир. Тщетно! Сообщив командованию флота, стали готовиться к возможному уничтожению документов и аппаратуры и оставлению корабля на плотах и шлюпках, зная, что в полете находится бомбардировщик Ту-95, получивший задание потопить его, если ремонт окажется невозможным.
Тогда-то и вспомнили о парусе! Командир приказал достать все брезентовые чехлы и вешать их на мачты, ловя отжимной ветер. И это домогло — «Заморье» потянуло от рифов, но… уже через территориальные воды, в которых недоуменно паслись два американских фрегата, катер береговой охраны и срочно вызванный морской буксир, предлагающий помощь. От помощи отказались — кто его знает, что у них на уме? А тут еще и механики дали ход, заварив треснувший вал.
Кораблю хватило тех нескольких минут, пока машина не сломалась окончательно, чтобы отскочить от Кваджалейна и начать дрейф в сторону экватора. Через пару недель к ним прибежал наш морской буксир и, взяв за ноздрю, отбуксировал «Заморье» во Владивосток.
— Сорри! — только и сказал бы Фултон.
ДЕД МОРОЗ И АКУЛА
Мы, флотские, тоже люди и, хотя многое человеческое (кидалово, каталово, попалово и разведение кроликов) нам чуждо, солидарны с остальным человечеством в отношении празднования Нового года. Даже если застает он нас в районе экватора…
История эта — из разряда тех, что на американском флоте рассказывается, начинаясь со слов: «This is no shit!» На нашем флоте такие истории обычно начинаются с фразы: «Не служил бы я на флоте, если б не было смешно!»
Ступим на борт большого корабля, который назовем, скажем, «Заморье», и встретим с его экипажем Новый год при весьма «нештатных» для этого праздника условиях: температура воздуха +35, воды +30; вместо снегирей порхают летучие рыбы, а елка выращена боцманом из швабры и украшена «снегом» — распушенным пропиленовым швартовым концом. По флотской традиции в столовой личного состава дружно, всем экипажем, лепятся пельмени-мутанты. Каждый — размером с кулак. Лепят все: и командир, и замполит, и чистюли штурмана, и не очень чистюли механики, выдавая «пятнистые» пельмени, в которые уже нет нужды добавлять масло.
Чем занят старпом? Старпом «строит» и инструктирует Деда Мороза и Снегурочку.
— Снегур, почему харя не нарумянена?.. Вахтенный, вызовите кока!.. Вот, теперь тебя весь экипаж любить будет! — раздается голос старпома, мажущего «Снегурочкины» щеки свежей свеклой, — Теперь иди, но скажи механикам, чтобы брови подкрасили мазутом!
— Так, Мороз! Мороз!! Мля!!! Поздравления докладывать четко, а то, смотри, каплея тебе задержу!
Дед Мороз, люто ненавидевший старпома, за что и был выбран последним на эту роль, ходил в старлеях уже четыре годя. Угроза была реальной!
Наконец звучит малый сбор, и свободный от вахты экипаж строится на юте, выслушивая поздравления командира и Деда Мороза, получая от последнего подарки — почетные грамоты, украшенные профилем тоже «дедушки», но… не Мороза. Далее — перетягивание каната под хихиканье «залапанной» Снегурочки, пожирание пельменей и —…обратно на вахту? Нет! Впереди главный подарок командира — долгожданное купание за бортом!
Напомню, корабль в южных широтах, «земля» под килем на глубине полутора километров, акул — как голубей на улицах Москвы. Потому и соответствующие приготовления: по бортам — два матроса с автоматами, вокруг корабля курсирует рабочий катер с «бандой», вооруженной стрелковым оружием и противодиверсионными гранатами. Осмотрелись — акул нет.
— Добро, — говорит старпом, инструктируя «купальщиков», — Бойцы, купается только тот, кто ныряет головой с борта. Это — флотская традиция! Кто не умеет плавать — выйти из строя.
Но в строю остаются все: и «хлопкороб» из Узбекистана, и «тракторист» из Хатанги, и «шахтер» из Караганды. Они знают, что их не бросят, что их спасут. Тяга к воде выше страха. Она снится и манит, эта голубая бездна.
Вот уже отдан трап; и первый ныряльщик встал на леера, чтобы высота была повыше — метров пять от ватерлинии. Кто он, этот смельчак? Дед Мороз в плавках! Нагнулся вперед, чтобы нырять, но вовремя схватился за поручни рукой, услышав крик вахтенного с автоматом: «Акула!»
Осмотрелись, дали подзатыльник матросу, которому «померещилось», и…
— Добро купаться! — крикнул старпом.
Дед Мороз встал на леера и прыгнул. Его красивые прыжки всегда изумляли экипаж, но не в этот раз…
В момент отрыва его застал повторный крик «Акула!», и это было страшной правдой!
Мороз забыл, что надо группироваться перед эффектным распрямлением и входом в воду. Какой вход? Он мечтал о выходе, но… его не было! И начал он бороться за живучесть, «раскрыв все тормозные щитки» — пальцы рук и ног и даже рот, но такое помогает только в мультфильмах. В воду он упал в стиле «колдыба» — очень популярного в Севастополе прыжка, когда ныряльщик перед входом в воду прижимает голову к согнутым коленям, охватив их руками. В Севастополе это любимое средство «уничтожения» причесок купающихся наивных москвичек; Мороз выбрал этот «стиль», чтобы ему… не откусили руки и ноги. Упал-то он, бедняга, прямо перед носом небольшой трехметровой акулы!
Печальное зрелище… Трусами оказались оба: и Мороз, и акула! Вторая, войдя в вираж, понеслась жаловаться маме, первый — плыл по пояс. Хотел бежать по воде, но скорость была недостаточной. Когда он пузом вылетел на нижнюю площадку опущенного трапа, то плыл по нему вверх, размахивая руками, еще несколько метров.
Больше никто не купался…
Возвратившись в базу, «Дед Мороз» каплея[41]получил, но вскоре завершил свою службу в плавсоставе, навсегда сойдя на берег. Интересно, читает он внукам перед сном «Не ходите дети в Африку гулять»?
СВЯТОЙ ЗАПАСА
Он появился внезапно. Еще вчера, когда корабль возвратился из похода, его не было. А сегодня он уже стоял с нами в строю на подъеме флага одетый по-щегольски в ни с чем не сравнимые шинель и фуражку «калиниградского кроя», белоснежное кашне, со взглядом честнейшего херувима и славнейшего серафима. Ангел, но явно не из плавсостава…
— Так, буйные хари! — обратился к нам Сан Владимыч, оставив офицеров своей службы на юте для представления вновь явившегося. — Лиитинант… прикомандирован к нашей банде. Прошу жаловать — любить не обязательно! Р-разойдись! Замам прибыть в мою каюту.
В каюте Сан Владимыч нас огорошил: «Осторожнее с этим летехой — “косарь” он. Пинали его из части в часть с самой Камчатки и вот допинали до нас! Он там год отказывался получать деньги, прося замполита перевести его получку в Фонд защиты мира. Письма писал вплоть до министра обороны! Так ему эти деньги вставили плашмя и бросили к нам на бригаду для перевоспитания. Пусть кэп с замом его воспитывают! Серьезных поручений ему не давать, держаться миролюбиво, но на расстоянии. Может, он действительно псих?!»
Но прошло всего три дня, и святая вера человеческая преодолела, как преодолевает она страх перед неизвестным, предубеждение и недоверие, сказав: «Нормальный парень. Взгляд странноват? Да все мы странноватые».
Внушительных размеров «новоявленный» офицер показывал пример во всем: его белоснежная рубашка (кремовые он не носил), выглаженные брюки и тужурка, комсомольский значок на груди выглядели «мечтой ОУСа[42]и политотдела» на фоне наших засаленных кителей и пузырящихся клешей, его готовность получить любое распоряжение и поручение впечатляла, так как в первые дни их выполнение не проверялось. Когда проверили — ахнули!
Лейтенанту приказали отвезти провинившегося матроса на гауптвахту. Он сказал: «Есть!» — и отвел матроса в ближайший кабак, где оба успешно и надрались, проснувшись на нарах в месте назначения. Приказ был выполнен!.
Получив десять суток «кичи», наш герой умудрился перепоить караул в первый вечер и делал это все последующие девять дней, проводя ночи не на «вертолете», а в теплой постели своей подружки. Узнавший об этом комендант вызвал старпома корабля. Старпом предложил добавить лейтенанту еще десять, но комендант уговорил его забрать лейтенанта домой — или товарищ капитан 2-го ранга сам сядет на неделю.
На корабле за него взялся командир — наш великий воспитатель, ибо замполит сразу понял, взглянув в голубые глаза лейтенанта, что тот — скрытая, но явная угроза для его перевода в политуправление. В ответ на задушевные беседы кэпа проказник начал создавать Комитет защиты прав личного состава, пропадая весь рабочий день в низах и квася с матросами. Кто финансировал? А Фонд защиты мира и финансировал, отказавшись от его годовых пожертвований! Пьянка шла — фонд Сороса отдыхает: дежурные по кораблю теперь спускались в низы только с пистолетом в руках.
Кэп терпел неделю, потом вызвал председателя Комитета и предложил джентльменское соглашение: «Я тебя впредь в упор не вижу, гад!
Сиди в каюте и не высовывайся, а то за борт выкину!» Лейтенант приказ понял…
Он прочно сел в каюте, выходя из нее только в ночное время. Мы не видели его вечность и были счастливы! Но через месяц о нем вспомнил начальник политотдела, прибывший лично проверить результаты перевоспитания заблудшего и заодно узнать, не желает ли лейтенант написать рапорт о своем увольнении в запас. Ха, надо ему это было?! Надо! Но не сейчас, так как ждал «косарь» момента, когда о нем узнает весь флот и скажет голосом комфлота: «Па-а-ашел он… на Запад!»
Тук-тук… бум-бум… бам-бам-бам — затряслась дверь каюты от ударов кулаков настоящего коммуниста, вопящего: «Та-арищ литина-ант! Открыть дверь!»
Замок щелкнул, дверь открылась, и кулак начпо… застыл в воздухе — на него голубыми всепрощающими глазами смотрели два Христа: один с иконы в углу каюты, другой — лично… во плоти! Сама каюта была переоборудована в алтарь, служйл за которым лейтенант — Сын… Отца… нашего Главного… Он по-прежнему был одет в наглаженную форму офицера флота, но имел вьющиеся волосы до плеч, изрядную бороденку и крест на груди поверх галстука. Комсомольский значок покоился на своем обычном месте. И главное — глаза, пронзительные всепрощающие глаза!
— Вы что? — промямлил главный коммунист, — Вы зачем?
В ответ донеслось: «Слова, которые говорю Я вам, суть дух и жизнь! Уже не Я живу, но живет во мне Бог наш».
— А почему носки красные? — начал сходить с ума начпо.
— Смирись в своей гордыне! — ответил «святой». — Ибо сам ты одет в неуставные ботинки!
И хлопнул дверью перед носом капраза. Начпо сдуло, но его визг обогнал тело.
Следующим очередь на исповедь занял комбриг, выслушавший лекцию о мире во Святом Духе и радости зрящих красоту лица Господня. Узря, комбриг был отправлен в госпиталь лечить «рану сердечную». Вылечившись, ушел в капитаны-наставники. Так его проняло!
А «Святого» после этого уволили в недельный срок. Тогда! в середине 80-х! Чудны деяния твои, Господи!
СЛУЧИЛОСЬ
Могло ли это не случиться? Могло, но случилось.
Мог ли он пройти мимо? Конечно же, не мог!
Совесть коммуниста? Нет, просто молодость…
Советская молодость. О ней — смешной, незатейливой, но честной.
Валера был молодым коммунистом, а мы — молодыми офицерами.
Он был мичманом, а мы — аполитичными юношами, желающими получить деньги. И пропить…
А Валера оправдывал флотскую поговорку о мичманах как о золотом песке в подшипнике боевой подготовки. У него фамилия была благородная — почти золотая. И должность денежная — корабельный финансист.
Инвестор?!!
Нет, скорее аутвестор. Подрыватель финансовой дисциплины. Не по призванию, а по безалаберности. И по молодости советской.
Он был нам должен денег. Много. Сейчас хватило бы на новенький «ниссан». Он нес морские деньги. Они назывались «бонами», сейчас зовутся «бонусами». Много морских денег нес… за весь шестимесячный поход… всему экипажу, но вдруг пропал. Пропал и сопровождающий его старшина с пистолетом.
Слышали, намедни инкассатор перестрелял сослуживцев и скрылся с деньгами. Теперь ег, о ищут.
А Валеру не искали — его ждали. Кто ж в наше время мог подумать, что он с этими бонусами рванет в Гонконг? Единственный вариант того времени — Одесса. Но надежный! И дальше — на Брайтон Бич.
Валеру ждали сутки, а он не появился. Появился старшина с пистолетом и рассказал то, что рассказывать было не надо. И так все догадывались.
Проходя мимо рыбного порта, «банкиры» увидели ошвартованное судно — плавбазу «Советская Россия», только что вернувшуюся из ох… длительного плавания. Просто ох! Население этого плавгорода было на 90 % Евами. Остальные 10 % были Адамами, сдавшимися Змею. Много Ев и Евушек стояли на юте этого мастодонта и наядами пели проходящим финансистам: «Скорее лев откажется от мяса, чем девушка от ласки моряка».
Валера вздрогнул, старшина вошел в резонанс. Валера побежал вверх по трапу, охраняющий кинулся за ним. За Валерой? За опечатанным портфелем? За резонансом, забыв о резонерстве! Такой вот соглашатель… Соглаед. Лучше так.
Что ж там у них, на судне, мусульманский рай был? Да, рай! Но без девственниц.
Оба были сразу схвачены и утащены. Через сутки старшина, как малоопытный, сумел вырваться и доползти до своих, но без портфеля. С пистолетом… с кривым стволом.
За Валерой тут же снарядили экспедицию из старпома. Экспедиция работала двое суток и Валеру нашла, а «бонус» не получила. Портфелек оказался утерянным в череде десятков кают, которые поменял мичман. Он еще и пил, гад. Поэтому ничего не помнил. Лежал в каюте, стонал и готовился к суду Линча. Прокуратура казалась ему детским садом.
Но красота спасает мир. Она и Валеру спасла… от прокуратуры.