Перед самым началом представления отец вспомнил вдруг про старинную беседку. Никому и в голову не пришло заняться ее украшением, а Воронцов со своим перфекционизмом не мог допустить, чтобы хоть один уголок парка остался обойденным празднеством.
Рабочих в последнюю минуту было уже не найти, и Алексей Михайлович выловил в курсирующей по залу толпе Андрея.
– Не в службу, а в дружбу, пойди там, в беседке, хоть огоньки какие-нибудь повесь! Осталась еще одна гирлянда невостребованная.
Андрей, с этой своей привычной, исполненной дружелюбия улыбкой, отозвался:
– Нет проблем, Алексей Михайлович, сделаем. Только мне бы помощника, чтоб подержать провод…
Отец быстро огляделся по сторонам и кивнул на Сашу, стоявшую чуть позади и угрюмо изучавшую носки собственных туфель.
Мать ради праздника настояла на том, чтобы она надела нарядное платье. «Отец столько вынес, а ты не удосужишься разделить с ним радость? Ты просто обязана пойти на торжество. И оденься хоть раз как человек!» Саша в этом идиотском белом атласе чувствовала себя крайне неуютно. Вырядили ее, как невесту! Как будто специально, чтобы подчеркнуть – вот она, наша неудачная старшая дочь, дылда и страхолюдина, полюбуйтесь!..
И еще Андрей, как назло, здесь, и она не может поднять на него глаза, потому что твердо уверена, что обязательно выдаст себя.
Отец кивнул на нее и сказал:
– Вот, Александру мою возьми к себе в помощницы. Она длинная, как раз дотянется.
Щеки у нее мучительно вспыхнули. Да что же это такое! Они как нарочно…
А Андрей взглянул на нее, улыбнулся так, что ноги у Саши подкосились, и попросил:
– Поможешь мне? Пожалуйста!
Конечно, она поможет. Разумеется!
Разве есть кому-то дело до ее жалких смешных постыдных чувств?..
Стоял май.
В санаторном парке повисли уже сиреневые сумерки, напоенные ароматом цветущей сирени. Огни фонарей размыто подрагивали в вечернем воздухе. Из главного здания долетали отдельные всплески музыки – там начал уже играть маленький джазовый оркестр.
Саша и Андрей добрались до беседки. Андрей легко вскочил на деревянную балюстраду и принялся, держа в зубах гвозди, работать молотком, укрепляя гирлянду лампочек. Саша, стоя внизу, держала в руках моток провода, осторожно разматывала его и протягивала Андрею освобожденный кусок. Иногда, перехватывая из ее рук гирлянду, он случайно касался пальцами ее ладони, и от этого нечаянного прикосновения в ее теле мгновенно выстреливал электрический разряд…
– Не могу дотянуться вот сюда, рук не хватает, – сказал Андрей через несколько минут работы.
Он как раз прилаживал последний гвоздь.
– Сможешь залезть, придержать провод? – попросил он. – И гвоздей еще, пожалуйста, подай – вон, из той коробки.
Саша сжала в ладони горсть маленьких обойных гвоздей, ухватилась рукой за колонну и тоже влезла на балюстраду.
Чертово узкое белое платье стесняло движения. Зачем только она пошла на поводу у матери?! Все равно из зала ее отослали, а трудиться здесь было бы куда удобнее в обычных джинсах. К чему здесь этот нелепый наряд? Разве что произвести впечатление на Андрея…
Ха-ха, очень смешно.
Она шагнула ближе к Андрею, вскинула руку, придерживая провод там, где он ее просил. Неловко пошатнулась на перилах – проклятые туфли!
Андрей, быстро отреагировав, удержал ее от падения, обхватив горячей рукой за талию. Он оказался вдруг совсем близко. Зрачки в синих глазах расширились, почти затопив радужку – это оттого, что в парке почти темно, правда же, да? Пшеничные волосы коснулись Сашиного виска. Надо же, мягкие… А она почему-то была уверена, что они жесткие, как проволока. Тонкие губы приоткрылись, опалили ее влажным дыханием и вдруг прижались к ее губам…
Если бы Андрей не продолжал удерживать ее, она точно рухнула бы прямо в траву.
Произошедшее было так неожиданно, немыслимо, непостижимо. Больше не легкие электрические разряды – настоящая молния, разящая и беспощадная, прошла через все тело. Задрожали руки, ослабели колени. Сердце, казалось, сейчас выпрыгнет из горла прямо в его чуть обветренные, такие настойчивые и властные губы…
Жалкая старая дева! Впервые поцеловалась в двадцать один год – и немедленно сошла с ума.
Андрей прижимал ее к себе, не отпуская, не разрывая поцелуй. Перебирал легкими пальцами ее волосы, она чувствовала пробивавшуюся жесткую щетину на его подбородке. Его губы как будто расплавляли все ее предохранители, один за одним, разрушали тщательно выстроенную стену. Превращали ее в какое-то чужое, смятенное и дрожащее, неловкое, открытое и уязвимое существо…
«Нет ни одного шанса, что он в самом деле хочет всего этого со мной, – думала Саша, прижимаясь к Андрею, против воли отвечая на его поцелуй. – Ни единого… Встречаться, ходить на свидания, строить отношения. Со мной? Никогда. Смешно даже думать. Это просто… весна, приятный вечер, закат, музыка… Наверно, у него сейчас никого нет… Наверно, ему просто хочется с кем-то провести вечер… Пускай! Мне все равно – пускай! Даже если больше это никогда не повторится. Даже если завтра он обо мне и не вспомнит. Один раз – и все. Я согласна. Пусть только не размыкает рук!»
Она даже не заметила, как впились в плотно стиснутую ладонь мелкие обойные гвозди…
Только вечером, в своей комнате, через несколько часов после того, как Андрей все-таки разомкнул руки и посмотрел на нее как-то смущенно и неуверенно, а она, откашлявшись, пробормотала: «Пора идти. Отец ждет», рассмотрела на ладони множество мелких слегка кровоточащих царапин. И даже обрадовалась – это было неоспоримое доказательство того, что поцелуй действительно был, а не привиделся ей во сне.
Когда на следующий день Андрей встретил Сашу после занятий около первого гуманитарного корпуса МГУ, она задохнулась от неожиданности.
Конечно же, это ровным счетом ничего не значило.
Наверное, у него просто снова свободный вечер. И все-таки… Все-таки он стоял там, ждал ее, и солнце играло в его пшеничных волосах.
– Привет! – сказал он просто. – Ты не занята сегодня?
Саша чуть было не ответила что-то про подготовку к экзаменам. Но потом, прикусив язык, просто отрицательно помотала головой.
Они вышли к смотровой площадке.
Еще не запыленная свежая майская зелень рябила в глазах. Справа, на лыжном трамплине, трепетал на ветру укрепленный рекламный плакат.
Саша и Андрей остановились у парапета.
Гладкий мрамор перил холодил ладони. Внизу раскинулась Москва. Солнце пускало зайчики с крыши Лужников – теперь там по будням работал вещевой рынок. Тянулись вверх высотки.
– Сходим куда-нибудь? – предложил Андрей. – В кино? В кафе?
– Это же не свидание? – на всякий случай уточнила Саша.
Он чуть сдвинул брови в недоумении, а потом рассмеялся.
– Нет? О, ну, конечно, нет. Скажи мне, куда тебя обычно приглашают на свиданиях, чтобы я уж наверняка выбрал другое место.
«На каких еще свиданиях? – чуть было не ответила она. – Меня никто еще никогда никуда не приглашал».
Но смогла все же выговорить:
– В разные места. У меня нет каких-то особых предпочтений. Можно просто погулять.
В этот вечер Андрей снова поцеловал ее. В Нескучном саду, под деревом. Сашу снова колотила нешуточная дрожь. «Может быть, завтра у него опять будет свободный вечер? Может быть, если я не сделаю какую-нибудь глупость, он придет еще раз и сделает это снова?» – думала она.
Господи, она уже мечтала о повторении. Как глупо! Как унизительно!
Не хватало еще начать умолять!
Через две недели почти постоянных встреч, несвиданий и поцелуев стало ясно, что период незанятых вечеров у Андрея слегка затянулся. Наверно, все это вместе, а также абсолютно отключившаяся Сашина рациональность привели к тому, что оба они оказались однажды вечером в родительской квартире на Кутузовском проспекте.
В этой квартире, полученной отцом еще в советское время, почти никогда не жили. Алексей Михайлович иногда оставался здесь на ночь, если допоздна задерживался в Минздраве. Иногда родители ночевали здесь, если поздно вечером отправлялись в театр или в гости. У Саши, разумеется, были ключи – «если вдруг задержишься где-нибудь с подружками». На деле же она почти никогда не пользовалась этой возможностью, потому что мать, даже предупрежденная звонком, на следующий день все равно страдальчески поднимала брови и жаловалась, что всю ночь не сомкнула глаз, зная, что дочери нет дома.
– Неужели нельзя проявить немного понимания? – говорила она. – Если у тебя когда-нибудь будут дети…
«Если».
Ну, конечно!
В тот день неожиданно началась гроза.
Ни у нее, ни у Андрея не оказалось зонта. Занесло же их гулять по центру в такую погоду! Конечно, они насквозь вымокли, летели сломя голову, лавируя между машин, пробегая, кое-как заслонив головы руками, мимо помпезных сталинских зданий. А над головой грохотало, сверкало, и капли так и барабанили по макушкам и по спинам!
Тут-то Саша и вспомнила про ключи от квартиры, завалявшиеся в сумке, махнула Андрею: «За мной! Скорее!» – и понеслась сломя голову в один из дворов…
Они ворвались в квартиру, мокрые, тяжело дышащие.
Почему-то замерли в прихожей, глядя друг на друга. Тишина взрывалась в ушах тяжелыми ударами. А может, это с улицы доносились раскаты грома?
Андрей шагнул к ней, обхватил руками, опалил горячим дыханием. Его губы, чуть обветренные, горячие. Когда она успела привыкнуть к их прикосновениям? Уже не пугалась каждый раз, не замирала, превращаясь в каменное изваяние. Отвечала на поцелуи, прижималась крепче, пыталась даже скользить полуоткрытыми губами по линии его виска, щеки, подбородка, шеи.
Его руки…
Чуткие пальцы будущего хирурга. Что они такое творили, эти руки? Кто им разрешил так бесцеремонно пробираться под мокрую насквозь клетчатую рубашку, скользить по коже, гладить, нежно ласкать?
Они двинулись куда-то, не разжимая рук, не переставая соприкасаться губами, пальцами, телами. Под коленями оказалась кровать в родительской спальне, Саша потеряла равновесие и рухнула навзничь, увлекая Андрея за собой…
Потом она просто лежала, уткнувшись лицом в подушку, не смея поднять на него глаза.
Андрей вырисовывал кончиками пальцев какие-то замысловатые геометрические узоры на ее обнаженной спине.
– Так, значит, все эти бывшие, – нерешительно начал он, – которые водили тебя на свидания, в кино и в кафе…
– Их не было, – глухо сказала она.
Теперь ведь уже было все равно, да?
– Никого не было.
– Господи. Я идиот! – почему-то вдруг рассмеялся он.
Саша чуть повернула голову и смотрела на него из-под ресниц.
Какой он был красивый!
Не крупное, но сильное и жилистое тело. Тронутая бронзовым загаром кожа чуть поблескивала от пота на груди, на бедрах же оставалась молочно-белой.
– Ты казалась такой надменной, неприступной, – объяснил Андрей, качая головой. – Я четыре года боялся к тебе даже приблизиться. Почему-то уверен был, что у тебя наверняка есть парень. Какой-нибудь «папин сынок», из МГИМО или еще чего покруче. Думал, ты просто посмеешься надо мной: мол, на что это ты замахнулся, мальчик? В тот первый вечер, когда я поцеловал тебя, я потом чуть с ума не сошел. Решил, что ты нажалуешься отцу и он вышвырнет меня из санатория. А потом придет какой-нибудь лощеный хлыщ бить мне морду за то, что я посмел прикоснуться к его девушке. А ты даже разговаривать со мной не захочешь, будешь смотреть как на пустое место.
– Ты точно идиот, – улыбнулась Саша.
В груди творилось что-то странное. Сердце набухало, словно до краев наполненное горячей кровью, вот-вот готовое пролиться, выплеснуться насквозь.
– Ты мог бы меня спросить…
– Но мне это и в голову не приходило. Неужели ты с самого первого дня не понимала, что я влюбился в тебя, как последний болван?
Нет, она этого не понимала.
Она и сейчас боялась это осознать.
Получалось – они потеряли четыре года только потому, что не решались признаться друг другу.
Какая глупость!
И почему под сердцем так больно и трудно дышать?..
После того дождливого вечера Александра окончательно сошла с ума. Впервые в жизни она завалила экзамен – это на четвертом-то курсе! Отец рвал и метал:
– О чем ты только думаешь, моя дорогая? Ты не забыла, что собиралась после пятого курса в аспирантуру в США? Тебе всего год остался. Если ты не получишь диплом следующим летом, можешь забыть о Штатах…
Она уже забыла.
Забыла обо всем, кроме теплого дыхания Андрея, его сильных и таких нежных рук, его губ…
Саша оттаивала медленно, постепенно. Оказалось, что это невыносимо больно – когда из-под толщи льда вдруг медленно проступает живое, чувствующее, дышащее. Словно тончайшая плоть, чувствительная и ра-нимая…
Ей не сразу удалось поверить, что Андрей и в самом деле любит ее, что то, что есть между ними, – это всерьез, а не просто способ скоротать вечер. И, осознав это, она отчего-то испугалась. Ей так страшно было, что все закончится, сломается, а она, с этой обнаженной, оголенной душой, уже не сможет жить как раньше. И почему-то главным казалось, чтобы о том, что у них с Андреем происходит, не узнали родители. Она и сама не знала, почему так отчаянно скрывала свои отношения с Андреем. Ей казалось: едва только в дело вмешаются родители – все погибнет.
Андрей иногда со смехом спрашивал ее:
– Может, мы уже поступим как взрослые и признаемся во всем твоему отцу?
Но Саша отчаянно мотала головой – нет, ни за что!
Было и еще кое-что, невысказанное, – то, о чем она так и не смогла сказать Андрею.
Ее грядущее обучение в аспирантуре Чикагского университета.
Их факультет сотрудничал с этим университетом, и лучшие студенты могли получить право обучения в нем. Она подала заявку на этот курс еще два года назад, получив рекомендацию от научного руководителя. Отец, гордившийся ее успехами, уже оплатил первые два семестра обучения.
И вдруг…
Она ведь не знала, никак не могла предполагать, что с ней случится то, что случилось.
А теперь просто разрывалась на части!
Она не сказала Андрею об аспирантуре. Сначала – потому что не воспринимала их отношения всерьез, считала, что пара случайных встреч никак не повлияют на ее будущее. Потом – потому что не сказала вначале.
А теперь ей просто было страшно. Что Андрей не простит ей этой лжи, что решит – она с самого начала знала, что уедет, и их отношениям придет конец. Время отъезда приближалось, отец каждый день спрашивал ее, собрала ли она вещи, проверила ли все документы.
А Саша… Саша впервые в жизни просто закрывала глаза на то, что неизбежно должно случиться. «Все как-нибудь устроится, как-нибудь разрешится», – твердила она себе.
Может быть, ее остановят на границе, ссадят с самолета…
Может быть, в конце концов, у нее достанет мужества объявить родителям, что она никуда не едет.
Так или иначе, это была еще одна причина держать их отношения с Андреем в секрете.
Хранить все в тайне им удавалось чуть больше года. И это был самый странный, самый необычный год за всю ее жизнь. Тогда она сказала бы – самый счастливый, позже – самый беспечный, легкомысленный.
Их с Андреем тянуло друг к другу, как примагниченных. Едва оказавшись в одном помещении, они начинали испытывать эту силу взаимного притяжения, и окружающие в толк взять не могли, отчего так накалилась атмосфера: казалось, вот-вот – и сквозь комнату забьют сполохи молний! Им постоянно хотелось находиться рядом, разговаривать, смотреть, касаться друг друга…
И скрывать это, конечно, было мучительно.
Оставаясь равнодушными на людях, они выискивали любую возможность побыть наедине – и наброситься друг на друга, словно оголодавшие. В комнате общежития, где жил Андрей, когда удавалось сплавить куда-нибудь его соседа. В квартире на Кутузовском, договорившись заранее, что прогуляют в этот день свои занятия. У друзей, достаточно понимающих, чтобы поделиться жилплощадью, и – обязательное условие – не знакомых с родителями Саши. Они совсем сошли с ума, становились все более неосторожными. Было просто чудом, что за целый год их никто так и не застукал.
Но в конце концов это произошло.
Саша потом страшно корила себя: как она могла быть такой беспечной, выбросить из головы, что младший брат Макс теперь абитуриент медицинского института, а значит, ему так же даровано право оставаться иногда в квартире на Кутузовском – чтобы утром не опоздать на экзамен.