Мурыгин опять отвернулся к окну, сжал голову руками, Иван Александрович задумчиво ходил взад-вперед по комнате. Несколько минут длилось молчание. Вдруг Мурыгин повернулся от окна, решительно подошел к Ломову, положил ему на плечо руку.
— Послушайте, Иван Александрович, вы-то, здешние интеллигенты, земцы, кооператоры, вы-то как относитесь ко всему этому?
Ломов поглядел на Мурыгина вопросительно.
— Вот к атаманщине к этой. Порки, расстрелы… Не щадят никого… Вон, видите, мстят женщинам, детям. Поймите — детям!
Ломов виновато потупился.
— Но что же можно сделать?
— Ах, эта интеллигентская беспомощность! Все можно сделать, все, все!
Голос Мурыгина зазвенел в страстном порыве. В привычном ораторском жесте протянулась сжатая в кулак рука.
Ломов внимательно вглядывался в Мурыгина.
— Послушайте, товарищ Мурыгин, — сердечно сказал Иван Александрович, — давайте говорить по душам. Я к вам давно приглядываюсь, вы меня удивили еще, когда дали денег семье расстрелянного… Затем советские деньги, советские газеты — ведь, как хотите, это должно было навести меня на размышления. Когда сегодня вы дали денег для жены Киселева, для меня не оставалось сомнений, что вы большевик… Теперь я убежден в еще большем.
— В чем именно?
— Вот вы сейчас на одну минуту забылись, заговорили полным голосом, и мне показалось, что этот голос я уже слыхал, и что он принадлежит не учителю Мурыгину…
— Кому же?
Иван Александрович смущенно улыбнулся и тихо сказал:
— Киселеву.
Мурыгин в упор поглядел в открытое лицо Ломова и раздельно спросил:
— Ну, и если бы это было так?
Ломов молча протянул Мурыгину руку. Димитрий крепко ее пожал, — понял Ивана Александровича без слов.
На другой день, уходя на службу, Иван Александрович заглянул в комнату Мурыгина.
— Вот что, товарищ Мурыгин, я бы думал, что жене Киселева следует рассказать про мужа.
— Вы думаете? — нерешительно проговорил Мурыгин.
— Конечно. Жестоко смотреть, как она страдает, когда знаешь, что так легко можешь ей помочь.
— Я тоже думаю, что это сделать надо, но как? Мне идти к ней, конечно, нельзя. Назначить свидание негде.
— Я приведу ее сюда.
— Будет ли удобно в вашей квартире?
— Ничего, один раз только, там что-нибудь придумаем.
— Кстати, вы не заметили, кто еще там в домике?
— Была одна женщина, должно быть, хозяйка, больше никого не видал.
— Мишку не видали?
— Нет, не видал. Поздно уж было, спал, наверно.
— Все-таки за ней, может быть, слежка. Вы спросите сначала.
— Конечно, спрошу. Если есть, она, наверно, заметила.
Мурыгин все еще колебался.
— Ну, хорошо. Только, Иван Александрович, вы уж ей до конца не говорите, к кому ведете.
— Да, да, конечно.
Вечером Ломов пошел к Киселевой. Наташа вышла в кухоньку. Тотчас же за ней выбежал и Миша.
— Мне с вами необходимо переговорить.
Наташа побледнела.
— Вы что-нибудь узнали?
Ломов молча показал глазами на мальчика.
— Может быть, мы пройдемся немного.
Поняла, что при Мише нельзя говорить, оделась, и вышли. Некоторое время молча шли рядом. Наташа дрожала всем телом, прятала руки в муфту и никак не могла согреться. Что хочет ей сказать этот незнакомый человек. Должно быть, что-нибудь о Димитрии.
— Я слушаю вас.
— Видите ли… Приехал один человек… Он вас знает и хочет повидаться. Вы могли бы пойти?
Наташа подозрительно взглянула на Ломова. Что за человек? Куда ведет? Уж не ловушка ли? Правда, лицо у спутника привлекательное, но ведь она видит его всего только второй раз и даже не знает, как его звать. В первый раз он принес ей деньги, сказал — от друзей Димитрия. Она даже не спросила тогда, как этот человек узнал ее адрес.
Иван Александрович заглянул Наташе в лицо.
— Вы, Наталья Федоровна, не сомневайтесь.
— Хорошо, я вам верю. Идемте.
У себя дома Ломов помог Наташе раздеться, подвел к комнате Мурыгина, открыл дверь.
— Вот здесь, входите.
Наташа с стесненным от какого-то предчувствия сердцем переступила порог. Навстречу поднялся гладко бритый мужчина, протянул руки.
— Наташа!
— Митя!
Крепко обвила его шею руками, прильнула всем телом, плачет, смеется.
— Митя, Митя, желанный мой!
Димитрий усадил жену на диван. Нежно гладил ее волосы, с любовью заглядывал в побледневшее лицо. Какая худая! Большие, ввалившиеся глаза кажутся от того еще больше. Под глазами синяя кайма.
Наташа, измучилась ты, бедная!
Не отрываясь, смотрела на мужа, взволнованно твердила:
— Я ничего, ничего… Ты жив, жив…
— Ну расскажи, как вы жили без меня. Что Мишук?
Наташа долго рассказывала…
— Значит, Алексей жив?
— Да.
— А что это за дядя Семен?
Наташа рассказала.
— Значит, его можно использовать?
— Вполне можно.
Уговорились встречаться в кино…
Когда Наташа вернулась домой, Миша уже спал. Утром, не успев еще как следует проснуться, Миша вспомнил про вчерашнего дядю.
— Мама, что тебе сказал дядя?
Мать улыбнулась счастливой улыбкой, какой Миша давно уже не видел на ее лице.
Дядя сказал, чтобы мы с тобой вечером пошли в кино картинки смотреть.
Миша недоверчиво взглянул на мать.
— Правда, мама?
— Правда, правда.
Вечером пошли в кино. Когда подходили к кассе покупать билеты, сзади подошел Мурыгин, купил билет и, войдя вслед за женой и сыном в зрительный зал, сел в нескольких шагах от них. Миша громко разговаривал, вслух по складам читал надписи на экране и не подозревал, что в трех шагах от него сидел отец. Мурыгин, не отрываясь, смотрел на сынишку. Было неудержимое желание подойти к Мише, посадить его к себе на колени, приласкать.
Но сделать этого было нельзя.
После кино проводил Наташу с сыном до самого дома, идя в нескольких шагах сзади…
Видел теперь жену и сына часто. Наташа одевала Мишу и шла гулять. В конце прогулки неизменно попадали в ту улицу, где жил Мурыгин. Миша протестовал. Он любил ходить по главной улице и, смотреть картинки в окнах магазинов.
— Мама, зачем мы здесь идем? Я хочу туда, где картинки!
— Не все ли равно, Миша, где гулять!
Как раз против дома, где жил Мурыгин, на другой стороне улицы, у чьего-то небольшого флигелька стояла скамейка. Наташа доходила до этой скамейки и неизменно предлагала Мише:
— Сядем, Мишук.
Я еще не устал.
— Ну, я устала, давай немножко отдохнем.
Садились на скамейку. Мурыгин знал, в какие часы выходила жена, подходил к окну и долго смотрел на ту сторону, пока Наташа с Мишей не поднимались и не шли дальше. Иногда Мурыгин не выдерживал, выходил на улицу и шел за ними, держась другой стороны улицы. Слушал, как Миша громко разбирал надписи на вывесках. Наташа останавливалась, показывала Мише на другую сторону улицы и спрашивала:
— Миша, ты прочитаешь, что вон на той стороне написано?
— Прочитаю.
Мальчик поворачивался лицом к противоположной стороне улицы и начинал читать. Тогда Мурыгин мог хорошо видеть лицо сына.
Раз мать принесла Мише письмо.
— Миша, тебе папа письмо прислал.
Мальчик бурно кинулся к матери.
— Где, где оно? Давай скорей!
Наташа протянула ему листок. На листке крупными печатными буквами было написано:
«Мой дорогой, любимый Мишук, пишу я тебе отдельное письмо. Твое письмо я получил и крепко тебя за это целую. Я жив и здоров, о тебе очень соскучился. Скоро приеду к вам, только ты об этом никому не говори, а то тогда мне нельзя будет приехать. Кланяйся маме, и дяде Семену, и тете Ивановне. И маму, и дядю, и тетю слушайся. Еще раз целую крепко тебя, мой дорогой мальчик. Твой папа».
Днем Миша несколько раз садился где-нибудь в уголке и перечитывал письмо отца. И весь день о чем-то упорно думал. Ложась спать и отдавая матери письмо, Миша сказал:
— Мама, спрячь письмо дальше, чтобы не нашли.
Наташа удивилась.
— Кто?
— А если солдаты придут.
Дядя Семен из-за перегородки весело отозвался:
— Ну, к нам, Мишук, не придут, и придут, мы их палкой.
Наташа с улыбкой взяла письмо.
— Ну хорошо, Миша, я спрячу.
Засыпая, Миша поднял голову и сонно сказал:
— Мама, я никому не скажу, что папа письмо прислал.
— Вот и хорошо, детка, и не говори. Спи, милый, спи.
Всю ночь Миша видел радостные сны и улыбался.
Глава четвертая
Провал
Наташа передала Семену, что Мурыгин очень хочет его повидать. Вот только где сойтись. У Ивана Александровича нельзя, здесь тоже нельзя, надо, чтобы обе квартиры остались чистыми. Семен переговорил с одним из работающих вместе с ним на заводе товарищей, — он еще приходился Семену каким-то дальним не то родственником, не то свойственником, они и сами хорошенько не знали. Товарищ согласился, чтобы свидание состоялось у него, и в назначенное время Мурыгин отправился по указанному адресу.
Семен был уже здесь. Мурыгин крепко пожал ему руку.
— Спасибо, товарищ Семен, за Мишку с Наташей, приютили их.
— Ну, чего еще, — просто сказал Семен, — а куда было девать?
Мурыгин прошелся несколько раз по тесной комнатушке и, остановившись возле Семена, дружески хлопнул его по плечу.
— Вот что, товарищ, надо начинать работать.
— Это можно, товарищ Мурыгин, только как взяться, сумею ли?
— Сумеешь, сумеешь, дядя Семен, — убежденно сказал Мурыгин. — Что у вас за народ на заводе?
— Народ ничего себе, да напуганный шибко.
— Из прежних большевиков никого не осталось?
— Никого. Зато теперь все большевики, только говорить боятся. Видишь, жизнь-то какая пошла рабочему человеку, пикнуть не смей. Явись теперь большевики, наши заводские все пристанут.
— Так вот, дядя Семен, дам я тебе пару газет, прочитай их, там просто написано, все сразу поймешь. На заводе близкие приятели у тебя есть?
— Есть.
— Такие, которых ты хорошо знаешь и которым можно доверять?
— Есть.
— Ну вот, газеты прочтешь, начнешь потихоньку да полегоньку с своими приятелями разговаривать о прочитанном сначала с одним, потом с другим. Если можно кому из них дать газету, дай. Вот, если ты пяток таких приятелей подберешь, это будет замечательно.
— Это можно, товарищ Мурыгин, пятерку я тебе живым манером сколочу. Ребята у нас крепкие, положиться на них можно.
— Хорошо. Как у вас администрация?
— Есть у нас Хлебников, управляющий, ну, сдается мне, что он вроде как большевик.
— Почему ты так думаешь?
— Вот как писали мы письмо с Натальей Федоровной, дай, думаю, спрошу у Хлебникова, не опасно ли. Показал ему газету с объявлением, прочитал он, — лишнего, говорит, только не пишите. Ну, думается мне, что он с тех пор как бы приглядываться ко мне стал.
Мурыгин улыбнулся.
— Может быть, для того и приглядывается, что донести хочет!
— Ну, нет, — убежденно сказал. Семен, — такой не сумел бы с рабочим народом обходиться, как Хлебников. Я хорошего человека нутром чувствую.
— Ладно. Надо и Хлебникова прощупать.
Разговаривали долго. Прощаясь с Мурыгиным, Семен взволнованно сказал:
— Ты меня, товарищ, посылай, куда хошь… Я хошь и не большевик, ну, за рабочее дело согласен!
Теперь, когда с Ломовым была полная договоренность, Мурыгин считал возможным использовать его для связей. Однажды спросил:
— Вы, товарищ Ломов, никого из большевиков не знаете? Может быть, кто-нибудь остался здесь?
— Знаю. У нас в союзе служит Расхожев, заведует отделом сырьевых заготовок.
— Большевик?
— Большевик. Я его хорошо знаю. Он не здешний, из Томска. Я его там несколько раз встречал.
— Под своей фамилией он здесь?
— Нет, под чужой. Его здесь никто не знает. Я с ним встречаюсь часто, но делаю вид, что раньше никогда его не видел.
— Вы вполне в нем уверены? Никаких сомнений у вас относительно его нет?
— Решительно никаких. Повторяю, что я с ним несколько раз на съездах в Томске встречался, когда там работал. Он всегда выступал как большевик.
Мурыгин что-то обдумывал.
— Вы могли бы меня с ним познакомить?
— Конечно, мог бы.
— Покажите ему для начала вот это.
Мурыгин вынул советские деньги.
— Хорошо.
Дня через два Иван Александрович встретился с Расхожевым в правлении союза.
— Вы видели, товарищ Расхожев?
Протянул Расхожеву пачку советских денег. Расхожев живо заинтересовался.
— Нет, не видал. Где вы взяли?
— Тут человек один из России приехал.
— Из России! Ну что он рассказывает?
— Много интересного. Если хотите, я могу вас свести с ним.
Расхожев тотчас же сделал равнодушное лицо.
— Нет, я не к тому. Просто думал, что он вам рассказывал.
И отошел от Ломова.
Когда дома Иван Александрович рассказал об этом Мурыгину, тот был очень обрадован: осторожность Расхожева ему понравилась. Достал из чемодана пару газет.
— Вот, Иван Александрович, передайте-ка Расхожеву, может, он разговорчивее станет.
На заседании правления Ломов опять увидел Расхожева. Выждал минуту, когда Расхожев вышел из кабинета, пошел вслед за ним и в коридоре остановил.
— Товарищ Расхожев, вот спрячьте, дома прочтете.
Расхожев молча взял газеты и, не посмотрев, сунул в карман.
На другой день он сам пришел к Ивану Александровичу в кабинет. Молча сел, в упор посмотрел на Ломова черными сверлящими глазами и хмуро спросил:
— Послушайте, вы меня знаете?
— Да, знаю, мы с вами встречались в Томске на съездах.
Расхожев кивнул головой.
— Верно. Почему же вы делали вид, что не узнаете меня?
— Я думал, что это будет вам неприятно, ведь вы меня мало знаете.
— Мне это нравится в вас, — все так же хмуро продолжал Расхожев, — теперь вот что, — почему вы мне дали эти газеты?
Иван Александрович помолчал немного.
— Видите ли, товарищ Расхожев, в чем дело: я знаю, что вы большевик, по крайней мере, в Томске я вас знал как большевика. Здесь у вас фамилия другая, значит, вы скрываетесь, а это последнее значит, что вы большевиком и остались.
— Допустим, — слегка улыбнулся Расхожев.
— Ну вот. Теперь мне случайно пришлось познакомиться с человеком, приехавшим из России. Человек этот тоже большевик и тоже скрывается. Хорошо ли это или плохо, но только я рассказал ему про вас, не называя вашего имени. Он хочет связаться с вами, и я по его просьбе передал вам советские деньги и газеты. Вот и все.
Расхожев помолчал немного.
— Вы меня простите, Иван Александрович, я вашего поступка не одобряю. Вы поступили неосмотрительно. Разве вы не думаете, что этот человек мог быть провокатором?
Ломов засмеялся.
— Мне ваша осторожность, товарищ Расхожев, тоже очень нравится. Но видите, в чем дело: сказать по правде, я этого человека знал раньше.
— Это другое дело. Все-таки…
Иван Александрович перебил его.
— Это Киселев, может быть, слыхали?
— Киселев? Да, слыхал. Хорошо, сведите меня с ним.
Ломов дал Расхожеву свой адрес.
Мурыгин с большим интересом выслушал рассказ Ивана Александровича о его разговоре с Расхожевым.
— О, вот это молодец! Вот это большевик!
С нетерпением ждал прихода Расхожева.
Вечером Иван Александрович ввел к Мурыгину небольшого щупленького человека, густо заросшего черным волосом.
— Вот вам, товарищ Расхожев.
Ломов оставил их вдвоем. Расхожев приступил прямо к делу.
— Вы меня извините, дорогой товарищ, я вас не знаю, но слыхать про вас — слыхал. Однако то, что вы прислали с Иваном Александровичем — советские деньги и московские газеты, — доказательство еще не так большое. Согласитесь, что и деньги, и газеты у каждого контрразведчика могут быть. Что вы еще можете предъявить в доказательство того, что вы действительно тот, за кого себя выдаете?