Итак, буржуазная революция Мэйдзи привела к тому, что Япония в первом десятилетии XX века и особенно после первой мировой войны превратилась в одну из ведущих империалистических держав. И в то же время революция не оправдала надежд, возлагавшихся на неё передовыми людьми Японии. Она не уничтожила феодализма в социальном укладе, в социальных институтах. Духовно страна жила ещё в значительной мере феодальными представлениями. Столкновение старого с новым было крайне болезненным. Зачастую буржуазные преобразования опирались на вполне феодальную почву. К слову сказать, и сегодня ещё сохранился целый ряд институтов, характерных для феодальных отношений, и не только в деревне, и не только в семье, но даже и на самом сверхсовременном производстве. Что ж удивляться их живучести в начале века?
Причудливое, часто нерасторжимое переплетение нового со старым создало специфический фон, на котором развивалось творчество писателей поколения Нацумэ. Их творчество вобрало в себя все эти противоречия и художественно отразило их. Нужно иметь это в виду, когда речь идёт о творчестве писателей — современников революции Мэйдзи, современников буржуазной перестройки Японии. Иначе понять пафос их творчества немыслимо. Конфликт между романтическими картинами, которые рисовало воображение людей, ждавших, что революция откроет новую страницу в сфере духовной жизни, и действительностью — вот о чём рассказывают эти писатели, и Нацумэ в том числе.
В 1890 году, окончив среднюю школу, Нацумэ поступает на английское отделение филологического факультета Токийского университета. Ещё учась в школе и в университете, Нацумэ пишет стихи, печатает переводы с китайского языка, а также ряд самостоятельных литературоведческих исследований. Уже в них содержится мысль, что назначение литературы — «способствовать тому, чтобы в обществе царила свобода, равноправие и дружба между людьми», О том, что значила для него литература, он прекрасно сказал устами одного из своих героев в романе «Сансиро»: литературу «нельзя превращать в ремесло. Литература — движущая сила общества».
После окончания университета в 1893 году Нацумэ в течение полутора лет преподаёт английский язык в Токийском педагогическом институте, а затем уезжает в глухую провинцию, в маленький городок Мацуяма на Сикоку, где преподаёт японский язык в средней школе. Нацумэ считает, что здесь он может принести больше пользы, что здесь, а не в Токио, где и без него много Преподавателей, место человека, решившего посвятить себя просветительской деятельности.
Чтобы представить себе обстановку, в которой все эти годы живёт писатель, достаточно прочесть повесть «Мальчуган» (1906)[78]. В ней Нацумэ рассказывает о судьбе юноши, попавшего в провинциальную учительскую среду с её фальшью и подхалимством, со всем, что так чуждо прямому, бесхитростному «мальчугану», Подхалимы и бездушные люди не могут понять только что окончившего университет молодого учителя, который идёт к ним с открытой душой. Не может, в свою очередь, понять этих чёрствых, лишённых человеческого тепла людей и «мальчуган». Он пытается бороться за справедливость, но терпит неудачу. Выход для героя автор видит в разрыве с этой средой или, проще говоря, бегстве из школы Мацуяма, из узкого мирка людей, лишённых общественных интересов, замкнутых в смрадной атмосфере склоки, угодничества перед начальством, бездушного отношения к своим товарищам.
Именно в такую среду и попадает Нацумэ, и нужно было обладать незаурядной волей, внутренней чистотой и целеустремлённостью, чтобы не дать болоту засосать себя, не превратиться в обывателя. Несчастливой была и его семейная жизнь, хотя внешне она казалась вполне благополучной. В 1894 году он женился на старшей дочери начальника секретариата верхней палаты парламента. Тяжёлые приступы истерии, которым была подвержена жена, превратили его жизнь в сплошную цепь скандалов. Совместная жизнь супругов временами была просто невыносимой.
Ещё учась в университете, Нацумэ, как один из самых способных студентов, получал стипендию министерства просвещения. В 1900 году министерство вновь вспомнило о своём стипендиате и направило его на учёбу в Англию. Так Нацумэ стал «рюгакусэем». В сентябре он отплывает из Иокогамы и в октябре прибывает в Лондон. Начался двухлетний период его жизни в Англии. Это были годы упорного, даже, пожалуй, самозабвенного труда. Нацумэ совершенствует свои знания в английском языке, глубоко изучает английскую литературу. В течение года он работает с известным шекспироведом профессором Крейгом. Одновременно Нацумэ занимается и общим литературоведением. Результатом его литературоведческих исследований были два цикла лекций, вышедших впоследствии отдельными изданиями: «О литературе» и «Критический обзор литературы», Эпиграфом к этим работам могут служить его слова! «Я хотел с психологической и социальной точек зрения исследовать, благодаря каким причинам литература существует, развивается и деградирует». Подчеркнём: «…с психологической и социальной точек зрения…» Это чрезвычайно важно. Пройдёт несколько лет, и японские критики будут утверждать, что Нацумэ избрал позицию стороннего наблюдателя, будут отождествлять Нацумэ с некоторыми героями его романов, тем же Хирота из «Сансиро», словно забыв эти слова, не в пылу полемики, а обдуманно произнесённые писателем, словно не обратив внимания на то, что Хирота — личность трагическая и его трагедия — Нацумэ ясно это показывает — как раз и состоит в том, что он отторгнут от живой жизни, социальных бурь и потрясений, не способен войти в гущу событий.
По возвращении в Японию, в январе 1903 года, Нацумэ назначают доцентом Токийского университета, и он начинает читать курс лекций по литературе. Два года упорного труда принесли плоды. Он подготовил себя не только к преподавательской деятельности, но и внутренне созрел, как писатель, И когда редактор журнала «Хототогису» Кёси Такахама предложил ему написать художественный очерк, на свет появился «Ваш покорный слуга — кот»[79], Роман был восторженно встречен читателями. Успех его был поразителен. В течение четырёх недель разошёлся весь тираж — случай небывалый для Японии тех лет.
«Ваш покорный слуга — кот» занимает особое место не только в творчестве Нацумэ, но и в японской литературе в целом — это одно из первых сатирических произведений новой японской литературы. В своём романе Нацумэ продолжает традиции английского сатирического романа XVIII века, и, в частности, сатиры Свифта. В нём описывается жизнь школьного учителя и его окружения, хорошо знакомая писателю. Нацумэ высмеивает людей, кичащихся тем, что они коренные токийцы — «эдокко», узость их интересов, поклонение сильному и третирование слабого, высмеивает всё, что было присуще начавшей оперяться японской бюрократии. «Ваш покорный слуга — кот» — свидетельство высокого гражданского мужества писателя. Достаточно вспомнить, как кот, «горя патриотизмом», собирается сформировать кошачью бригаду и послать её на фронт — ведь идёт русско-японская война. В, этом романе впервые зазвучала антивоенная тема, занявшая значительное место в творчестве писателя.
«Ваш покорный слуга — кот» проникнут злой иронией, сарказмом: «И в себе, и в моих соседях, и в учителях, и в политических деятелях — во всех я узнаю животных, — говорит кот. — Всё кругом — это только воплощения различных видов животных, приспособившихся к условиям общества XX века, ничего больше. Смеясь над ними, я тем самым смеюсь над собой, и в моём смехе есть привкус горечи. Это только жестокая насмешка над свойственным нам лицемерным желанием приукрасить себя». Роман с полным правом можно отнести к произведениям критического реализма. Однако с этим утверждением согласятся далеко не все японские критики, да и сам Нацумэ вряд ли признал бы это. В предисловии к «Пока не кончится Хиган» он писал: «По правде говоря, я не принадлежу ни к натуралистам, ни к символистам. Я также не примыкаю и к неореалистам, о которых в последнее время так много говорят. Я совсем не уверен, что мои произведения оказались бы более совершенными, если бы я всякий раз во всеуслышание объявлял себя приверженцем того или иного «изма» и тем самым привлекал к себе внимание окружающих».
Действительно ли он был так безразличен к творческому методу? Вряд ли. Японская критика совсем не случайно называла литературный отдел «Асахи», где через несколько лет после прихода в литературу стал сотрудничать Нацумэ, цитаделью антинатурализма. В этом, видимо, весь секрет выступлений Нацумэ против «измов». В те годы именно натурализм стремился заключить японскую литературу в узкие рамки канонизированных схем, что претило такому крупному, самобытному художнику, как Нацумэ. Так что его слова нужно скорее понимать как реакцию на натурализм, как реакцию на бескрылую, заземлённую прозу «личного опыта» и, в конечном счёте, на «повесть о себе». Но возникает вопрос, был ли действительно натурализм в Японии явлением, захватившим столь широкую литературную сферу, что, не преодолев его, невозможно было направить литературный процесс в русло реализма. Не боролся ли Нацумэ, выступая против натурализма, вместе с тем и против реализма также? Вопрос тем более не праздный, что часто японский натурализм («сидзэнсюги») отождествляется без всяких оговорок с реализмом на том основании, что «сидзэнсюги» далеко не то же, что европейский натурализм. В какой-то мере это верно. И в этом нет ничего удивительного. Ни одно явление, перенесённое из одной страны в другую, а в данном случае в другую часть земного шара, не может сохраниться в первоначальном, неизменном виде. Поэтому японский натурализм в чём-то, несомненно, не похож на европейский. Но исходные положения «сидзэнсюги» адекватны европейскому натурализму. Это несомненно. Вспомним, из чего исходили японские натуралисты. Родоначальник японского «сидзэнсюги» Осуги Тэнгай выдвинул принцип: «Изображать так, как есть». Таяма Катай, один из наиболее последовательных представителей «сидзэнсюги», определил свой метод как «плоскостное изображение», а позже — «неприкрашенное изображение». Можно привести и слова известного в то время писателя Симамура Хогэцу: «Мы изгоняем из искусства всё развлекательное, изгоняем всё, что относится к мастерству, изгоняем всё, что относится к идеалам».
Когда мы сегодня судим о японской литературе начала века, мы можем легко отделить декларации от их воплощений в художественных произведениях. Нам совершенно ясно, что многие из деклараций писателей находились в категорическом противоречии с их творческой практикой, что их произведения часто ломали ими же установленные узкие натуралистические рамки. Как было, например, с тем же «Нарушенным заветом» Симадзаки Тосона, романом, который вполне основательно причисляется к реалистической литературе, хотя в немалой степени несёт в себе и черты натурализма. Это видно и из основной посылки писателя о биологическом объяснении поступков человека. Так что правильнее, видимо, сказать, что в «Нарушенном завете» Симадзаки шёл к реализму, преодолевая натурализм, вопреки ему. Правда, Симадзаки не был оригинален. Глава французского натурализма Золя в лучших своих произведениях поднимался до истинного реализма. Но ведь кроме Симадзаки Тосона был ещё и Таяма Катай, который, выдвигая положение о «плоскостном изображении» и «неприкрашенном изображении», утверждал, что внутренний мир человека, внутренняя суть явлений человеку недоступны, что писатель видит только то, что лежит на поверхности, и именно это должен изображать. Любые литературные приёмы, искусство, мастерство решительно отвергались им. Причём, в отличив от Симадзаки, Таяма не только декларировал натурализм, но и воплощал свои принципы в художественных произведениях. Он довёл их до nec plus ultra, пытаясь доказать, что, поскольку писатель с полной достоверностью может знать лишь самого себя, то он и должен ограничить объект изображения самим собой. Отсюда и «повесть о себе», ставшая основным жанром творчества Таяма.
Так трансформировалась в Японии идея Золя о литературе Яичного опыта. Причём следует отметить, что, восприняв теоретические основы французского экспериментального романа, японские натуралисты зачастую выхолащивали антибуржуазный пафос французских натуралистов и в первую очередь Золя.
Повесть Таяма Катай «Постель», в которой рассказывается о любви героя-автора к своей ученице, не содержит и тени критики существующего общества. Это, по словам Симамура Хогэцу, «смелая, искренняя исповедь — исповедь человека из плоти и крови», и не более. И хотя автор обнажил свою душу и, казалось бы, бросил смелый вызов буржуазной морали, но, ограничившись показом интимных переживании героя, не дав широких социальных обобщений, он фактически превратил её в камерное, лишённое общественного звучания произведение.
При этом не нужно забывать, что «Постель» Таяма считалась Эталоном натуралистической литературы в Японии, «повесть о себе» была декларирована основным жанром, если писатель хочет рассказать всю правду, свободную от недоговорённости и вымысла. Вспомним снова гётевского Вертера! «Всякие правила убивают ощущение природы и способность правдиво изображать её». И если уж говорить о тех, кто «убивал ощущение правды» в японской литературе, то в первую очередь следует назвать натуралистов. Всё это и заставляло Нацумэ выступать против их метода, который часто просто утрировал слабые стороны французских натуралистов.
Таким образом, Нацумэ был антинатуралистом, но отнюдь не антиреалистом.
В 1906 году выходит роман «В дороге», в котором Нацумэ проводит мысль, что невозможно изображать события, будучи непосредственным их участником. Чтобы правдиво вскрыть окружающую действительность, нужно быть беспристрастным наблюдателем, чтобы творить свободно, нужно «отрешиться от человеческих чувств», Так и поступает его герой-художник. Этот роман можно, пожалуй, воспринять как резкую реакцию на натурализм, как доведённое уже до крайности отрицание литературы личного опыта, а совсем не как кредо, не как последовательную позицию писателя. Мы увидим это ниже.
Резко противопоставлены этому роману два следующих, появившихся один за другим: «Двести десятый день» (1908) и «Пронизывающий осенний ветер» (1907), содержащие резкую критику буржуазного общества, критику социальной системы, которая ведёт к неравенству, лишает прав народ, вынуждает его жить в беспросветной нищете. Бороться за права народа, за то, чтобы дать ему хоть бы тот минимум, который бы позволил ему жить в человеческих условиях, — вот какова цель жизни. К такому выводу приходят два молодых человека — герои романа «Двести десятый день». Критика ими буржуазной действительности носит конкретный характер: герои стремятся к борьбе не против низости и глупости вообще, как, например, «Мальчуган», а против «власти золота». Герой же «Пронизывающего осеннего ветра» идёт ещё дальше — он уже борется против «аристократов и богачей». Такая позиция Нацумэ вряд ли может быть воспринята как неожиданная — ещё в письмах из Лондона он писал, что появление в современном мире теории Карла Маркса вполне закономерно.
Через два года после опубликования первого романа Нацумэ имя его стало уже настолько известно, а произведения так популярны, что одна из крупнейших газет Японии — «Асахи» — делает ему предложение стать её постоянным сотрудником, Нацумэ долго колеблется. Он не знает, стоит ли отказываться от педагогической деятельности, то есть от прочного, обеспеченного положения, — он ещё не уверен в своих силах, он опасается, что следующие его произведения будут холодно встречены читателем. Но в конце концов Нацумэ-писатель побеждает Нацумэ-педагога, и он принимает предложение газеты. Его обязанность состоит в том, чтобы ежедневно давать в газету очередную главу своего нового произведения.
Работа в «Асахи» сыграла огромную роль в жизни писателя. Прежде всего благодаря газете, выходившей колоссальным тиражом, имя Нацумэ стало широко известно в Японии. Кроме того, газета выработала у него дисциплину творческого труда — он знал, что ежедневно должен написать очередную главу романа.
Первым романом Нацумэ, появившимся в «Асахи», был «Полевой мак» (1907). В нём писатель выразил свои морально-этические взгляды. Он выступает за чистоту моральных принципов. Моральная гибель человека страшнее гибели физической — к такому выводу приводит читателя Нацумэ. Роман сделан блестяще по форме. В этом смысле «Полевей мак» можно рассматривать как вершину творчества писателя. Но не свободен он и от недостатков, и главный из них состоял в том, что ради занимательности сюжета и напряжённости действия — дань газете — автор иногда поступался глубиной раскрытия характеров. Известный писатель Масамунэ Хакуте, анализируя роман, писал, имея в виду схематичность некоторых образов! «Одежда сделана блестяще, но плоти нет». И всё же роман имел огромный читательский успех, поскольку ставил проблему морали; «как жить»? Роман вышел в годы, когда социалистическое движение в Японии делало свои первые шаги, когда страна была потрясена сфабрикованным властями «делом о великом предательстве», в результате которого один из организаторов социал-демократической партии Японии Котоку и его товарищи — всего двадцать четыре человека — были приговорены к смертной казни.