Дымя сигаретой, Дайскэ полистал уже прочитанные страницы, постарался восстановить в памяти, как развивался сюжет, и у него вдруг возникло неприятное чувство, словно ему надо было чересчур быстро перепрыгнуть из шлюпки на берег. Тем не менее Дайскэ заставил себя почитать часа два. Но больше не выдержал. Печатные знаки, разумеется, слагались в его сознании в слова и фразы, обретали смысл, но нисколько его не волновали. От такого чтения Дайскэ не получал никакого удовольствия, как если бы, изнывая от жары, стал вместо льда сосать пузырь со льдом.
Чтение сейчас не шло на ум. Он решил не заставлять себя и захлопнул книгу. Но ему надо было чем-нибудь заняться, ибо нынешнее его состояние не определялось просто скукой.
Дайскэ прошёл в столовую, накинул хаори, который Кадоно аккуратно сложил, сунул ноги в гэта, сброшенные у входа, и чуть не бегом устремился к воротам. Было около четырёх часов. Дайскэ сел в первый попавшийся трамвай. На вопрос кондуктора, куда он едет, ответил первое, что пришло в голову. Раскрыл бумажник. Там ещё оставалось кое-что из тех денег, которые он собирался истратить на своё путешествие и большую часть которых отдал Митиё. Купив билет, он тщательно пересчитал оставшиеся бумажки.
Этот вечер он провёл в одном из чайных домиков Акасака, где ему довелось услышать занятную историю. Красивая молодая женщина сошлась с одним мужчиной и зачала от него, но, когда пришло время рожать, печалилась необычайно и проливала слёзы. Все удивлялись, спрашивали о причине грусти, она же отвечала, что ей, такой юной, очень обидно рожать. Видимо, всем существом своим женщина вдруг ощутила быстротечность жизни, мимолётность истинной любви, которая исчезнет с появлением ребёнка, когда она станет матерью. Женщина эта, судя по всему, не была воспитана в строгих правилах. Дайскэ слушал с огромным интересом. Вот он, внутренний мир женщины, для которой ничего нет важнее собственной красоты и радостей любви.
Дайскэ решил на следующий день непременно увидеться с Митиё и придумал предлог. Он должен знать, сказала ли она мужу о деньгах, которые ей принёс Дайскэ, и как это отразилось на их отношениях. Он убедил себя, что именно это главная причина тревоги и он не успокоится, пока не поговорит с Митиё.
Дайскэ переоделся, отбросив в сторону всё, что надевал накануне, и почувствовал себя обновлённым. С каждым днём солнце припекало всё сильнее, и люди с нетерпением ждали дождей, которые принесут влагу. После вчерашних развлечений Дайскэ ощущал себя мрачной тенью на фоне весёлого солнечного пейзажа, и это сильно его угнетало. «Скорее бы сезон дождей», — надевая летнюю широкополую шляпу, думал Дайскэ, у которого мысли были такими же пасмурными и тяжёлыми, как грозовое небо.
Пока он добирался до Хираоки, вся голова его, до самых корней волос, покрылась испариной. Дайскэ снял шляпу и хотел войти, но дверь была заперта, лишь какая-то возня слышалась за домом. Дайскэ обошёл его с другой стороны и увидел возле кладовой Митиё. Склонившись и слегка вытянув свою тонкую шею, она вместе со служанкой натягивала на доску выстиранный и накрахмаленный кусок ткани, измятой и бесформенной. Заметив Дайскэ, она оторвалась от дела и так стояла, не произнося ни слова. Дайскэ тоже несколько секунд молчал, а потом проговорил:
— Не ждали?
Митиё отряхнула воду с рук, вбежала в дом с чёрного хода, сделав Дайскэ знак глазами, чтобы он шёл с парадного. «Приходится запирать от воров», — объяснила она, отпирая решётчатую дверь. Митиё вся раскраснелась от солнца, бледный лоб покрылся мелкими каплями пота. Глядя сквозь дверную решётку на удивительно тонкую, почти прозрачную кожу Митиё, Дайскэ терпеливо ждал, пока она откроет.
— Простате, что заставила вас ждать, — сказала Митиё, отступив на шаг и пропуская Дайскэ в дом. Дайскэ протиснулся в узкую дверь, едва не задев Митиё, и прошёл в гостиную. У столика Хираоки был заботливо положен лиловый дзабутон. Дайскэ это слегка задело. Удручающее впечатление производил бурьян на сухой, неухоженной земле в саду.
Дайскэ с грустью смотрел на запущенный сад, бормоча обычные извинения, что, дескать, помешал, простите, и искренне жалея Митиё, которой приходится жить в таком убогом доме. Положив на колени руки с чуть припухшими от воды пальцами, Митиё рассказала, что сейчас крахмалила во дворе материю — надо же как-то убить время. Хираока, видимо, постоянно не бывал дома, и Митиё в одиночестве томилась от скуки.
— Завидная у вас доля, — сказал Дайскэ нарочно, чтобы вызвать Митиё на откровенность, но она, видно, не собиралась делиться с ним своими переживаниями и молча вышла в соседнюю комнату. Зазвенели металлические ручки комода, и Митиё вскоре вернулась с красной бархатной коробочкой в руках. Там оказалось аккуратно вложенное кольцо, некогда подаренное ей Дайскэ.
— Вы одобряете мой поступок? — спросила Митиё виноватым голосом и снова вышла в соседнюю комнату. Там она торопливо, словно опасаясь, как бы кто не увидел, спрятала драгоценную коробочку в комод и вернулась. Дайскэ продолжал хранить молчание. Потом, глядя в сад, заметил:
— Отчего бы вам не выполоть траву в саду, раз у вас столько свободного времени?
На сей раз промолчала Митиё.
— Хираока знает о тех деньгах? — после недолгой паузы спросил Дайскэ.
— Нет, — тихо ответила Митиё.
— Значит, вы ему не сказали?
Митиё, как выяснилось из её слов, до сих пор так и не удалось поговорить об этом с мужем, потому что он почти не бывал дома. Дайскэ верил ей и всё же никак не мог себе представить, что это единственная причина. Ведь на такой разговор ушло бы не более пяти минут. Что-то другое ей помешало, какая-то тяжесть, камнем лежавшая на сердце. И Дайскэ вдруг пришло в голову, что это из-за него Митиё чувствует себя виноватой перед мужем. Однако он не испытывал угрызений совести. Доля ответственности за положение, в котором очутились Митиё и Хираока, лежит на самом Хираоке, и он должен понести заслуженную кару, уготованную ему пусть не законом, так жизнью.
Дайскэ поинтересовался делами Хираоки, но Митиё, как обычно, говорила мало и очень неохотно. Единственное было ясно, что отношение мужа к ней резко изменилось. Об этом Дайскэ догадывался с самого начала, ещё когда они только приехали в Токио, но истинной причины не знал — супруги её тщательно скрывали. Отношения их между тем день ото дня ухудшались, в этом не могло, быть никаких сомнений. Но Дайскэ не допускал мысли, что он — третий лишний, тому виной, иначе не вёл бы себя столь неосмотрительно. Разум ему подсказывал, что не в нём дело. Были другие причины: болезнь Митиё, отразившаяся на их интимных отношениях: смерть ребёнка, склонность Хираоки к распутству, его неудачи по службе и, наконец, денежные затруднения, возникшие из-за распутства. Все эти размышления привели Дайскэ к выводу, что Митиё не пара Хираоке и им не следовало вступать в брак. Как он теперь раскаивался, вспоминая роль посредника, которую взял на себя по просьбе Хираоки. И всё же не из-за него произошло отчуждение между супругами. В то же время Дайскэ не мог отрицать, что это отчуждение разбудило в нём любовь к Митиё, которая росла с каждым днём.
Не во имя прошлого, а во имя настоящего Дайскэ не мог оставаться равнодушным к Митиё. Не к прежней Митиё, а к той, что страдала от тяжкого недуга. К той, что утратила ребёнка. К той, что потеряла любовь мужа. К той, что несла бремя жизненных тягот. Но пока ещё любовь не настолько вскружила ему голову, чтобы он действовал открыто и навсегда разлучил Митиё с Хираокой.
Из рассказов Митиё Дайскэ понял, что Хираока придерживает деньги, даже когда они у него заводятся, и отдаёт на расходы лишь мизерную часть. Это больше остального мучило Митиё, и Дайскэ решил хоть как-нибудь ей помочь.
— Я постараюсь встретиться с Хираокой и серьёзно с ним поговорить.
Митиё печально на него взглянула. А вдруг это ничего не принесёт ей, кроме неприятностей? Дайскэ тоже это понимал и не настаивал. Митиё принесла голубоватый конверт, вынула из него письмо и показала Дайскэ. Это было весьма пространное послание от отца Митиё с Хоккайдо. Отец сообщал, что дела у него идут неважно, цены небывало высокие и он едва сводит концы с концами, чувствует себя совсем одиноким, хочет приехать в Токио и просит прислать ему денег. В общем, ничего весёлого. Дайскэ аккуратно сложил и вернул письмо Митиё. В глазах у неё стояли слёзы.
Некогда отец Митиё владел небольшим участком земли. Но во время русско-японской войны кто-то посоветовал ему играть на бирже. Он проигрался, не задумываясь, продал землю, на которой жили его предки, и поселился на Хоккайдо. Это было всё, что Дайскэ знал о его жизни, пока не прочёл вышеупомянутое письмо. «Есть родня, нет родни — одно и то же», — так часто говорил Дайскэ старший брат Митиё, когда ещё был жив! Словом, Митиё не на кого было рассчитывать, кроме отца и Хираоки.
— Завидую я вам, — сказала Митиё, при этом ресницы её дрогнули.
И у Дайскэ не хватило духу возразить ей.
Немного помолчав, она спросила: — А отчего вы всё не женитесь?
Дайскэ продолжал молчать, лишь пристально смотрел на Митиё. Он заметил, как под его взглядом кровь постепенно отливала от щёк Митиё и она стала бледнее обычного. Тут Дайскэ впервые подумал о том, что рискованно подолгу оставаться наедине с Митиё. Ещё немного, и чувства, облечённые в слова, заставят их преступить границы дозволенного. Однако Дайскэ умел повернуть разговор в противоположную сторону, причём с самым невинным видом. Читая европейские романы, он часто удивлялся откровенности и прямоте любовных диалогов, от которых так и веяло чувственностью. В оригинале эти романы ещё можно было читать, но весь тон и манера изложения, с точки зрения Дайскэ, делали их совершенно непереводимыми на японский. Поэтому у него не было ни малейшего желания прибегать в разговоре с Митиё к словам из романов, очень напоминавшим актёрскую речь, чтобы выразить свои чувства. Им бы вполне хватило самых обыкновенных слов. Была другая опасность, незаметно для самих себя перейти запретную черту. И Дайскэ едва удержался от последнего шага. Митиё проводила его до дверей и сказала на прощанье:
— Мне так тоскливо, так одиноко! Приходите, пожалуйста.
Служанка всё ещё работала на заднем дворике. Дайскэ, словно во сне, прошёл почти квартал. Он не знал, радоваться ему, что он вовремя остановился, преодолев естественное побуждение высказать Митиё всё до конца, или жалеть об этом. Впрочем, посиди он ещё пять, десять минут, ничего бы не изменилось. Всё это началось не сегодня, а очень давно. Даже трудно сказать, когда именно. Перебирая мысленно события прошлого, Дайскэ не помнил, чтобы хоть на день или на миг погасло пламя их любви. Митиё была женой Дайскэ. Была ею всегда. Даже когда выходила за Хираоку. Эта мысль камнем легла Дайскэ на душу, и он зашатался под её тяжестью.
— Что-нибудь случилось? — спросил Кадоно, — Вы вроде бы не совсем здоровы.
Дайскэ прошёл в ванную, старательно отёр пот с бледного лба, полил холодной водой голову.
Два дня Дайскэ совсем не выходил из дому. Лишь на третий день после обеда сел на трамвай и поехал в редакцию газеты, где служил Хираока, намереваясь обстоятельно поговорить с ним и хоть немного облегчить участь Митиё. Он отдал курьеру свою визитную карточку и, пока ждал возле покрытого пылью стола дежурного, то и дело доставал платок и прикладывал его к носу. Затем его провели в приёмную на втором этаже, душную, мрачную и тесную комнату. Дайскэ успел выкурить сигарету, пока наконец появился Хираока. Он вышел из двери с табличкой «Редакция», которая то и дело открывалась, впуская и выпуская людей. На Хираоке был уже знакомый Дайскэ летний костюм, как всегда, белоснежный воротничок и манжеты. С видом чрезвычайно занятого человека он бросил Дайскэ небрежно: «А, привет!» Дайскэ невольно поднялся. Так, стоя, они обменялись несколькими фразами. В редакции перед выпуском очередного номера как раз была горячка, и поговорить с Хираокой не удалось. На вопрос Дайскэ, когда удобно зайти, Хираока, поглядев на часы, которые вынул из кармана, ответил:
— Извини, но лучше всего через часок.
Дайскэ взял шляпу, спустился по тёмной пыльной лестнице, вышел на улицу, и его сразу обдало прохладным ветром.
Деваться было некуда, и он решил побродить где-нибудь поблизости, а заодно обдумать, с чего начать разговор с Хираокой. Единственно, чего хотел Дайскэ добиться, это хоть немного покоя для Митиё, который был ей так нужен. Допустим, Хираока почувствует себя оскорблённым, Дайскэ даже готов на разрыв с ним. Правда, он не знает, как в этом случае сможет выручить Митиё. Встречаться с ней наедине у Дайскэ пока не хватало смелости, но он уже не мог оставаться равнодушным к её нынешнему положению. Поэтому свидание с Хираокой было скорее рискованным шагом, предпринятым под влиянием чувств, нежели актом, продиктованным разумом. Такого рода поступки не были свойственны Дайскэ, но сам он этого не замечал. Ровно через час он снова стоял у двери с табличкой «Редакция» и через некоторое время вместе с Хираокой вышел за ворота.
Когда они миновали несколько кварталов, Хираока вдруг вошёл в какой-то дом. Под крышей висели пучки папоротника для защиты от жары, небольшой двор был полит водой. Хираока снял пиджак и сел в небрежной позе. Дайскэ, не ощущая особой жары, ограничился тем, что взял веер.
Разговор начался с положения дел в газете. Хираока сказал, что, несмотря на загруженность, доволен работой, и прозвучало это вполне искренне, без тени сожаления о прошлом. Дайскэ иронически заметил, что Хираока, видимо, не очень-то усердствует. Хираока с самым серьёзным видом защищался, ссылаясь на то, что в газете из-за огромной конкуренции не обойтись без особой сметливости и умения лавировать.
— В самом деле, — согласился Дайскэ, не выразив должного восторга, — бойко владеть пером теперь, видно, недостаточно.
— Я веду экономический отдел, — заявил Хираока, — но представь, сколько интереснейших фактов всплывает на поверхность! Хочешь, напишу о тайных операциях вашей фирмы?
Этот вопрос не застал Дайскэ врасплох, поскольку у него были свои наблюдения, и потому его не испугал.
— Что ж, — ответил он спокойно. — Это может оказаться интересным, но лишь при условии полной объективности с твоей стороны.
— Разумеется! Клеветой я не намерен заниматься.
— Нет, я не это имел в виду. Я хотел сказать, что если ты выступишь в печати с нападками на нашу фирму, критикуй тогда и остальные.
Хираока зло рассмеялся.
— Думаешь, мы удовлетворимся одним делом «Нитто»? — сказал он со скрытой угрозой в голосе. Дайскэ молча слушал, потягивая сакэ. Разговор в таком духе мог в любой момент оборваться. Но тут Хираока вдруг неизвестно зачем рассказал Дайскэ анекдотический случай с компанией Окура во время японо-китайской войны, видимо, связывая его с закулисными сторонами делового мира. Компании Окура надлежало поставить воинским частям в Хиросиме определённое количество голов рогатого скота. И вот сдадут они, к примеру, несколько голов, а ночью сами же их и выкрадут. А на другой день, как ни в чём не бывало, сдают тех же самых коров. Так продолжалось до тех пор, покуда армейские чиновники не спохватились и не поставили в один из дней на принятом скоте клеймо. А когда ничего не подозревавшие дельцы вновь проделали эту операцию, они были пойманы с поличным и разоблачены. Этот анекдот Дайскэ расценил как типичный образец сатиры на современное общество. Затем Хираока рассказал про Котоку Сюсуй, социалиста, весьма опасного для правительства. Возле дома Котоку день и ночь дежурят полицейские. Одно время они даже вели наблюдение из палатки, которую там специально поставили. Сюсуй выйдет из дому — полицейские следом за ним. Не дай бог выпустить его из виду — это было бы чрезвычайным происшествием. Вот он появился в Хонго, а сейчас пришёл в Канда, из пункта в пункт передают по телефону, во всём Токио переполох. Только полицейский участок Синдзюку тратит на Сюсуя не менее ста иен в месяц. Когда один из его приверженцев, допустим, торговец леденцами, прямо на улице готовит свои фигурки на продажу, полицейский в белой форме тут как тут — стоит над душой и ничего не даёт делать. Дайскэ и это сообщение не принял всерьёз.
— Тоже, по-твоему, образец современной сатиры? — с вызовом произнёс Хираока.
— Вот именно, — рассмеялся Дайскэ. Все эти вопросы мало его интересовали, а уж сегодня он меньше, чем когда-либо, был склонен обсуждать события политического порядка, впрочем, так же как и общаться с гейшами, которых Хираоке очень хотелось пригласить.