— Но это не твоя вина! — успокаивала Клара.
— Разумеется, не моя! — Юлиан внимательно посмотрел на девушку. Теперь они виделись совсем редко: Клара как будто выросла, повзрослела, цвет ее волос изменился, и тот день, когда моросил дождь, а может, и нет, казался невероятно далеким, словно он его сам придумал. — С чего ты взяла?
— Не знаю! — Она всплеснула руками. — Я просто подумала!..
— Никто не мог ничего изменить, — заключил Юлиан. Нашел глаза Пауля, но тот не отвечал. Брат сидел, обхватив голову руками, и, казалось, думал совсем о другом.
— Прости, — встряхнулся он, — я не слышал!
Он рассеянно посмотрел на Юлиана; Клара с шумом втянула воздух, встала и вышла из комнаты.
— Мы бы все равно ничего не изменили, — сказал Юлиан.
— Скорее всего нет.
— Я это и сказал!
— А как дела на работе? — спросил Пауль.
— Я думаю, сейчас не совсем подходящий…
— Да-да, конечно, не подходящий, — сказал Пауль. — Извини!
— Не очень-то. Я наверняка лишусь места.
— Без него бы никаких компьютеров не придумали.
— Без кого?
Пауль смерил брата долгим взглядом.
— Без Ветеринга. У него есть одна очень важная статья, о возможностях универсального языка жестов, там впервые предлагается бинарная формализация. Двоичная система, так это тогда называлось. Но тебе, конечно, известно.
— О да, — сказал Юлиан неестественно громко, он и понятия не имел обо всем этом. — Во всяком случае, я, похоже, допустил несколько ошибок. Ничего существенного, разумеется!
Пауль снова посмотрел на брата. На его губах заиграла слабая улыбка.
— У меня есть связи в одной страховой конторе. Не так грандиозно, конечно, но…
— Я уже застрахован.
— Да я не об этом толкую, я о работе.
— Как ты сказал?! — Юлиан поперхнулся. — Пожалуйста, не сейчас!
— Конечно, не сейчас, — согласился брат, — конечно, не сейчас.
— Напиши адресок!
Теперь засыпать стало еще труднее. Каждый вечер из темноты возникал образ матери со стаканом воды в руке. Юлиан закрывал глаза и прислушивался к тиканью часов и к уличному шуму. Через некоторое время раздавались голоса, совсем близко, но тихие-претихие, так что разобрать ничего не удавалось. В голове носились странные мысли; и порой он приходил к неожиданным, но вполне очевидным умозаключениям; стоит только пойти назад, и время тоже вернется вспять, а после умножения двух на три с одинаковой вероятностью получится шесть, семьдесят девять или двенадцать; а потом он чувствовал, как становился все легче и легче, как подступал сон и… снова пропадал. И он по-прежнему лежал с открытыми глазами и не спал. За окном поднимался пятнистый месяц, следуя своему пути и заставляя звезды то ярко светиться, то бледнеть, и в конце концов уходил с небосвода еще до того, как под сопровождение поливальных машин предрассветные сумерки подползали к крышам. Нередко он обращался за помощью к счету. И считал, все дальше и дальше, по нарастающей. Не помогало и это, числа постепенно становились угрожающе чужими, но бросить счет казалось тем более невозможным; что-то связывало его, и освобождение не наступало. Он думал о страховой конторе, о Вельнере, его новом начальнике.
Об этом маленьком, лысом, умном и злом человеке. С самого начала Юлиан не мог отделаться от чувства, что его невзлюбили. Во время их первого разговора Вельнер сидел за громадным письменным столом в своем затемненном кабинете, истинные размеры которого не поддавались определению, так как за спиной начальника все тонуло в тени. Вельнер откинулся назад, сложил руки за головой, подтянул колени к животу, поджал ноги и вкрадчивым голосом сказал:
— Дорогой мой, я не уверен… — На несколько секунд умолк, словно о чем-то задумался. — Не совсем уверен, что ваше место здесь, понимаете?
Юлиан молчал. Он понимал очень хорошо. Но продолжал смотреть в пол, делая вид, будто ни о чем не догадывается. Вельнер пожал плечами и меланхолично продолжал:
— Ну ладно, как хотите! Поскольку мы питаем безграничное доверие к вашему брату… Втянетесь в работу, это нетрудно, собственно, мы здесь ничего не… Мальхорн вам все покажет. И кланяйтесь вашей жене!
— Я не женат.
— Ну, не важно.
Вельнер подался вперед, и вдруг его глаза сверкнули, хотя Юлиан уже ни за что не ручался. Он разглядел на столе глобус, подставку с дорогими ручками и маленький янтарный шарик.
Ему выделили место: письменный стол, компьютер, телефон и кучу бумаг, о назначении которых он даже по прошествии многих недель не имел ясного представления. Это были отчеты об авариях, несчастных случаях, катастрофах, выраженные в цифрах: сколько бы там, за окном, ни набралось человеческих судеб, все они подвергнутся обработке математикой. Тридцать один процент супружеских пар обзаводятся детьми, сорок процентов всех вступающих в брак разводятся, в возрасте между тридцатью семью и сорока. И еще до Нового года один процент из ныне живущих отойдет к праотцам; четыре процента от этого числа погибнут в результате несчастных случаев — в аварии, от удара током, а кому-то суждено утонуть; двадцать четыре процента унесет рак, у пятидесяти четырех — сдаст больное сердце. И совершенно не важно, что замышлял или на что в конце концов решался каждый отдельный человек, — расчеты все равно оставались незыблемыми.
— От чего это зависит? — поинтересовался однажды Юлиан. — Отчего окончательные показатели и прогнозы никогда заметно не расходятся?
— Простите, не понял? — Его коллега, толстогубый Мальхорн, безучастно посмотрел на Юлиана. Они сидели в столовой, пахло едой, их разделяли две уже неполные тарелки с супом.
— Я вот тут подумал: все ведь случайно и в любой момент может измениться… Я хочу сказать: ведь может все обернуться иначе?
— Разумеется. — Мальхорн нащупал салфетку.
— Но почему же этого не происходит? Если каждая жизнь зависит от случайностей, почему число аварий не удваивается или наоборот? Ну хоть раз, вот просто так, вдруг, без какой-либо особой причины?
— Статистика, — ответил Мальхорн. — Если она верна, то сбываются даже предсказания.
— Но кто сказал, что они обязательно сбудутся?!
— Если объем данных становится необозрим, — Мальхорн тщательно вытер рот, — то средние показатели приближаются к ожидаемым, — и отбросил салфетку.
— Значит, выходит, мы все — на посылках у статистики, но почему? Я и вы, каждый? Понимаете, о чем я?
— Что ж, если начистоту… — Секунду Мальхорн молчал. Потом отодвинул стул и взял поднос. — Я ни малейшего понятия не имею!
Над письменным столом Юлиан повесил портрет Ветеринга в непомерно большом и уже по тем временам старомодном парике. Некоторое время все шло ничего, но потом Мальхорн начал отпускать на сей счет пренебрежительные замечания, а сам Юлиан понял, что под пронизывающим взглядом мыслителя, да еще с нахмуренным лбом, работать невозможно; он снял портрет и поставил на пол, лицом к стене. Дверь всегда была полуоткрыта, и время от времени он видел Андреа с пачкой бумаг. Иногда она мельком поворачивала голову в его сторону и, прежде чем он успевал ответить, исчезала; тогда улыбка озаряла лицо Юлиана, он хватал пластмассовую ручку, ощущая полное удовлетворение даже после одного взгляда девушки. Ему уже давно не давали покоя, преследуя даже в редких снах, ее глаза, Покатость изящных плеч и желание положить руку на ее головку, склоненную над столом. Прошло еще несколько недель, и только тогда он заговорил. Вскоре они отправились на выходные за город, в пансион.
Целых два дня бродили по лесам, катались по грязному озеру на лодке и любовались ночным небом. Сохранилась фотография: размытый фон, притворные улыбки. Вечера тянулись бесконечно, и говорить было не о чем. По ночам он видел пестрые и запутанные сны, утром в столовой горланили дети, носясь между расшитыми скатертями и посеревшими диванными подушками. И когда они поехали домой, он, к своему удивлению, только облегченно вздохнул.
— Придешь завтра? — спросила она.
— Куда?
Она не ответила.
— Ах да, — опомнился Юлиан, — прости! Конечно, приду.
День выдался ясный, ветер бился в окна его нового автомобиля, купленного совсем недавно: пришлось снова взять кредит, и ответственный за это человек в банке, как всегда, пошел навстречу. Андреа встретила его в дверях. В первое мгновение он едва узнал ее: лицо бледнее, чем накануне, словно девушка поменялась местами с менее интересной сестрой-близняшкой. В квартире оказались две скудно освещенные и пропахшие ароматическими палочками комнаты; на стенах скученно висели абстрактные картинки — тяжелые крашеные холсты с неразборчивыми подписями. Попугай, неожиданно спланировав к Юлиану на плечо, стал недовольно клевать его ухо.
— Это Клаудио, — представила хозяйка своего любимца.
Юлиан кивнул, поднял глаза, опять не узнал ее. На обеденном столе горела свеча, которая все норовила погаснуть и которую снова и снова приходилось зажигать. Когда они, вскоре после ужина, лежали в постели и он чувствовал под собой ее худенькое тело, вдруг совсем рядом раздался хриплый старческий кашель. Она спокойно сказала:
— Клаудио, замолчи.
Потом обняла его и что-то прошептала, но он не разобрал и твердо решил, что все только сон, и окончательно в это поверил, когда опять оказался в машине, наблюдая, как выплывают из темноты и снова исчезают фасады домов, как светящиеся буквы набегают друг на друга, как вспыхивают и меркнут витрины. А когда через полчаса нырнул под свое одеяло, тут уж развеялись всякие сомнения.
Он чуть не забыл про день рождения Вельнера. По дороге заблудился и приехал последним. Впереди выросла загородная вилла средних размеров, на лужайке торчали пухленькие гномы с тачками и лопатами, чугунная «В» косо сидела на воротах. Немного стесняясь, он вошел и столкнулся лицом к лицу с Мальхорном.
— Ого! Ну да лучше поздно, чем никогда, — язвительно заметил тот.
— Иногда и наоборот, — поправил Юлиан.
— Это почему же?
— Да так. Я только хотел сказать… — Он запнулся, но Мальхорн продолжал смотреть серьезно и вопросительно. — Иногда лучше вообще не приходить. Просто шутка!
— Но ведь вы на полном серьезе!
— Знаю… — Юлиан потер глаза. — Мне только подумалось… Я знаю! — Юлиан хотел прислониться к стене, но не нашел ее и растерянно озирался вокруг. Ни одного знакомого лица. — Мне только подумалось… что… иногда можно выразиться…
— Но вы выразились на полном серьезе! — Мальхорн поправил галстук.
— Как вы думаете, — прохрипел Юлиан, — попросить стакан воды — это прилично?
Мальхорн покраснел. На лбу нарисовались морщины.
— Еще увидимся! — буркнул он, отступил и растворился в толпе. Юлиан снял запотевшие очки и протер их краем пиджака.
Осмотрелся. Мужчины в серьгах, женщины с рыбьими глазами, старик в зеленых очках кивнул ему, Юлиан видел его впервые, но на всякий случай тоже кивнул; откуда-то доносились звуки рояля, в середине залы худая как соломинка дамочка пустилась в пляс, но никто не обращал на нее внимания. Чья-то рука легла ему на плечо, насмерть перепугав, — Андреа рассеянно улыбнулась и скрылась. Юлиан схватил первый попавшийся стакан — со следами помады по краям, но ему уже было все равно, — залпом осушил и отставил в сторону. А потом перед ним вынырнул Вельнер, высоко поднял брови и воскликнул:
— Отличные новости!
— Простите, что вы сказали?
— Мы едем в Италию, вы и я. Этой осенью. Небольшая конференция, ничего серьезного, почти как в отпуск.
Юлиану потребовалось несколько секунд, чтобы открыть рот для ответа, но Вельнер уже проследовал дальше.
Позже на улице он попрощался с Андреа. Та стояла возле своей машины, — глазки узенькие от усталости, — и вдруг ему снова открылась какая-то особенная и загадочная красота девушки. Юлиан рассказал ей о разговоре с Мальхорном.
— Кажется, ты никогда ничему не научишься? — заключила она.
— Чему?
— Ты никогда ничему не научишься, — повторила она.
Он ждал, но Андреа ни слова больше не сказала. Только кивнула на прощание, села в машину, завела мотор и умчалась. Он смотрел ей вслед; и даже когда машина уже давным-давно скрылась, все еще стоял на том же месте. Потом поднял воротник и прислонился к забору. Голова раскалывалась, жесткий забор впивался в спину. Через некоторое время глаза привыкли к темноте. Он снял очки и спрятал их в карман. И вдруг ни с того ни с сего ему подумалось, что все еще может устроиться.
V
— Только через восемь лет пропавший без вести официально признается мертвым. Надеюсь, это тебе известно.
— Я не пропал, я утонул. Доказательства налицо.
— Все равно. Если нет трупа — восемь лет.
— Но если есть письменное согласие близкого родственника, тогда гораздо раньше.
— А кто этот родственник?
Юлиан не отвечал.
— Ах вот ты куда клонишь. — Взволнованный Пауль сидел глубоко в кресле и в оцепенении, не моргая, смотрел на него. — Но если серьезно, Юлиан, что все это значит?
— Нам дана только одна жизнь. Ясно как день, и даже детям известно. Это, наверное, самое первое, что пытаются нам вбить в голову родители.
— Ну и что?
— У меня будет еще одна.
Пауль покачал головой:
— Допустим, но и это выгорит только с одного бока. Думаешь, у тебя получится стать кем-то другим. Нет уж, ты — молодой человек со слабым зрением, написавший плохую книгу о всеми забытом мыслителе эпохи барокко, да еще виновный в смерти матери. Вот ты кто, и останешься им навсегда.
— Если я повинен в смерти матери, в таком случае ты тоже.
— О, и даже больше твоего!
— Ты так говоришь, словно это пустяки!
— Пора бы уже понять, — перебил его Пауль, — как нелепы все твои попытки бегства. Хотя, если честно, это был смелый поступок, тогда. И угораздило же тебя приехать именно туда, где женщина попала под поезд.
— Я не знал, что это была женщина.
— Писали газеты. Да, собственно, все идет по кругу: ты вечно хочешь чего-то нового, а я не хочу ничего. И если подумать, добиться того или другого не так-то просто.
— Ничего не хочешь? Поэтому ты и занимаешься игрушками?
— Но что, по-твоему, такого предосудительного в моей работе? В настоящий момент, к примеру, мы разрабатываем одну вещицу, где с помощью искусственного интеллекта действует экипаж космического корабля. Только постепенно, шаг за шагом игрок невольно понимает, что его команда не такая замечательная, как казалась вначале, что люди неверно выполняют его приказы, то ли из-за собственной безалаберности, то ли умышленно. Некоторое время человек думает, что где-то допустил ошибку или вообще винит во всем нас, разработчиков. Но потом, вот к этому-то моменту и сводится игра, рассеиваются последние сомнения: он окружен врагами и всеми обманут, с самого начала. И никаких шансов выиграть. — Пауль ухмыльнулся. — Так оно и есть. Выиграть действительно нельзя.
— Неужели такое покупают?
— Странно, правда? Причем создать игру сложнее, чем кажется. Нужно научить машину лгать, а она на это не рассчитана.
Юлиан скрестил на груди руки. Об игрушках говорить не хотелось.
— Почему ты пришел сюда?
— Мне позвонили. Какой-то незнакомец, говорил на ломаном немецком, вроде итальянец. Понятия не имею, откуда у них мой телефон. Во всяком случае, человек сказал, что они уже начинают волноваться, потому что вчера ты не появился, а сегодня утром они обнаружили твою одежду, очки, даже полотенце, только ботинки не нашли…
— Как не нашли?
— Очень просто. Никто не знал, что и думать…
— Почему не нашли ботинки?
— Откуда мне знать. Ну и вот, так как никто…
— А портье неужели не вспомнил меня?
— Вероятно, нет. И так как никто…
— Да как он посмел забыть, ведь этот тип еще меня предостерегал?! — воскликнул Юлиан. — Почему ни на кого нельзя положиться? И какой хам посмел своровать у утопленника ботинки?
Пауль немного помолчал.
— Так как никто не знал, куда ты запропастился и какое объяснение найти всему этому, и так как полицейский катер может выехать только после обеда, в конце концов, сегодня же воскресенье…