— Добрая скотина, — сказала Дзыцца, радуясь, — как появился у нас в доме, так и малышка моя выздоровела!
А теперь Гыдзо умирает…
Маленький он тогда был, еще не умел щипать траву. Он так весело скакал по двору. Разгонит всех кур и бежит в сарай, высоко подбрасывая ноги. А то еще вот как было. Иду из школы и вдруг вижу — на задворках Гыдзо сосет Шауи. Видно, кто-то забыл закрыть за собой калитку, он услышал мычание матери и прибежал к ней. Я бросил сумку, кинулся отгонять его. А он будто и не слышит. Тогда я хлопнул Гыдзо ладонью по боку…
Лучше бы я и не вспоминал об этом. Опять комок застрял в горле. Зря я тогда ударил его. Если бы знал, что с ним случится, я бы даже и не замахнулся на него ни разу…
Как я хотел, чтобы Гыдзо выздоровел! Я бы ему таскал такую траву, какой ни один теленок на нашей улице не пробовал. Водил бы его к речке, где мы купаемся — пусть бы пасся вдоволь! А собаку Цымыржа я бы наказал как следует.
Но все мои мечты и решения были напрасны. Гыдзо так больше и не взглянул на меня, не услышал моих слов…
Я лежал в постели и плакал. Дзыцца меня утешала:
— Не плачь, Габул! Что поделаешь… пусть все наши беды уйдут с ним. Лишь бы вы у меня здоровыми были, а так не пропадем. Что поделаешь, не везет…
Цымыржа не признался, что выпустил собаку. Мы с Дзыцца вместе ходили к нему. А он еще и нас самих обругал. Дзыцца, конечно, ругаться с ним не могла. Только сказала:
— Пусть наше горе, наши беды все к тебе перейдут. Вот мое лучшее пожелание!
Наступила зима. Я нетерпеливо ждал Нового года. Но время тянулось так медленно!
И вот наконец Новый год пришел. Дзыцца, как всегда, поднялась раньше всех. Мы даже и не слышали, когда она встала. Меня разбудил скрип двери. Это Дзыцца вошла со двора. В дверь дохнуло таким холодом, что я спрятал голову под одеяло.
— Чтобы столько лет жили весело! Чтобы столько счастья пришло к вам!
Так у нас начинается каждый Новый год. Тот, кто первым выйдет на улицу, должен, вернувшись, что-нибудь принести с собой — щепок, кукурузных зерен, семечек… Все равно что — лишь бы было много.
Я высунулся из-под одеяла. Что принесла Дзыцца?
— Чтобы столько лет жили весело! — приговаривала Дзыцца, рассыпая по полу кукурузу. — Чтобы столько счастья пришло к вам! Чтобы вы прожили столько лет, сколько зернышек покатилось по углам!
В прошлом году у нас кукурузных зерен даже для ручной мельницы не было. И тогда Дзыцца набрала побольше щепок в сарае и с ними вошла в дом.
Хорошо, что кукуруза у нас теперь уже не такая редкость. Того, что мы с Дзыцца получили на трудодни, хватило нам до Нового года. Кроме того, у нас есть овощи, что в огороде вырастили. Если даже не хватит нам до нового урожая, все-таки в этом году куда легче, чем в прошлом. Наверно, поэтому мне так приятно слышать, как стучат зерна, падая на пол. Пусть они себе катятся, все равно не пропадут. Сметем веником в кучку и отдадим курам.
Вчера мы сидели допоздна. Дзыцца, как всегда под Новый год, напекла нам из теста разных фигурок — забавных человечков, туров с большими рогами, кур, уток… В прошлом году для этого кукурузной муки и то еле наскребли. А вчера Дзыцца пекла из пшеничной. Люблю я смотреть на эти фигурки. Однако на этот раз я ни одной не взял себе, отдал свою долю Дунетхан и Бади. Я уже не маленький. Бади была очень довольна. А Дунетхан теперь будет целую неделю играть этими фигурками.
— Вставайте! — сказала Дзыцца. — Скажите Новому году:
«Здравствуй!» Агубе тебя обставил, Габул: он уже давно развел костер!
Ох, кажется, я в самом деле отстал. Я вскочил, быстро оделся и принялся за костер. Вот этот «стреляющий» бурьян я еще осенью заготовил, и теперь он совсем сухой. Жаль, что Агубе опередил меня, его костер горит вовсю. Даже мне слышен треск. Но ничего, мой костер будет лучше, пламя до неба достанет, а трещать будет — дай Боже!
— Разжигай скорее, — торопит меня Дзыцца, — пускай все наши беды сгорят в этом костре! Вот, возьми на шашлык.
Она протянула мне несколько кусков фиу — коровьего жира.
А кто-то на своем новогоднем костре жарит шашлык из свежей баранины. У нас баранины нет, опять, как в прошлом году, кусочки фиу — и все.
Ну ладно. Дзыцца говорит, что в первый день Нового года грустить нельзя. Костер Агубе уже сник, и за плетнем его не видно. Сам Агубе отошел от него и молча наблюдает за моим костром. Бурьян разгорелся, и его треск далеко слышен.
— Дзыцца, это тот самый бурьян, который я принесла! — с гордостью заявила Бади.
Я скосил бурьян за нашим огородом. Он был мягкий, высохший. Дал охапку Бади. Она, пыхтя, доволокла его до сарая. И теперь гордится, глядя на костер.
Мы, кажется, зажгли костер позже всех. Но, по-моему, это получилось даже лучше — его все увидели. Соседские мальчики пришли к нам — у них костры уже потухли. Первым прибежал Агубе. Потом появился Хаматкан. Костер у меня разгорелся так жарко, пламя поднялось так высоко, что до верхушки его я уже и палкой не доставал.
— Близко не подходите! — кричит нам Дзыцца. — Обожжетесь!
А я и вправду чуть не обжегся. Хотел перепрыгнуть через костер, разбежался, а в последнее мгновение раздумал. Но уж занес над костром ногу, и огонь тут же подхватил мою штанину. Я еле сбил пламя.
После обеда мы отправились в Уалмардтыбыл. Здесь хорошо кататься на санках. Так весело лететь с высокого бугра! Правда, потом подниматься с санями наверх мало приятного. Но что поделаешь!..
Лучших саней, чем у меня, нет ни у кого. Еще бы! Мне их Баппыдз сделал. Он мастер на все руки. Он в кузнице работает, Дзыцца жалеет его: он, бедняга, болен, припадочный, потому и не мог получить образование. Иначе он обязательно стал бы каким-нибудь конструктором, изобретателем. Наш директор Хаджумар считал его лучшим учеником в школе. Будь они прокляты, эти фашисты! Он из-за них заболел. Когда фашистов выгнали из нашего селенья, Баппыдза и еще нескольких молодых парней позвали в сельский Совет.
В Фашкаууате прошли жестокие бои. И теперь надо было собрать документы погибших советских воинов и отправить в военкомат, чтобы потом сообщить семьям об их героической гибели.
Наутро молодые люди отправились в Фашкаууат. Сколько же там было мертвых тел! И наших, и немцев. Начали собирать документы павших советских воинов. Баппыдз взял документы у нескольких солдат. Подошел еще к одному. У него руки были сложены на груди, они закрывали карман. Баппыдз отвел в сторону одну руку, прижал ее камнем. Взялся за другую. В это время камень соскочил, и мертвая рука дала пощечину Баппыдзу. Он потерял сознание. И с тех у него начались припадки…
Баппыдза все любят, хороший он парень. Одного его не оставляют — схватит приступ, и может плохо кончиться. Он и сам это понимает, поэтому старается быть поближе к людям. Вот и сейчас он пришел с нами в Уалмардтыбыл. Он сам не катается, только смотрит. Стоит кому-нибудь из нас вывалиться в снег, как он от души смеется. Многим он сделал сани, но мои все-таки самые лучшие — во всяком случае, я так считаю.
Но вот и остался позади первый день Нового года… Каждый раз так — не успеешь оглянуться, а праздник уже кончился.
Я пришел из школы. Дзыцца чем-то расстроена. Что случилось?
— Вчера твой новогодний костер хорошо горел… А сегодня что делать? Печку разжечь нечем.
Вот ведь как быстро наши дрова кончились. Напрасно я заранее все их расколол, готовые дрова быстрее расходуются. Особенно Дунетхан у нас любит тепло, руки у нее вечно, даже летом, как ледышки. От печки ее не оторвешь: бросает и бросает дрова в огонь. Нет, чтобы кизяку кинуть. Кстати, с кизяком и угли дольше горели бы.
— Я сейчас схожу к Бимболату, принесу топор и расколю те дрова, что Цымыржа привез.
— Ах, толку от них!.. — махнула рукой Дзыцца.
Я и сам знаю, что от этих дров мало толку. Цымыржа не хотелось ехать в лес, это правление колхоза ему поручило. У нас к каждой семье, где отец не вернулся с войны, прикрепили в помощь кого-нибудь из колхозников. К несчастью, нам достался Цымыржа. А он, не очень утруждая себя, привез что под руку попало, какие-то ольховые пни. Вон они лежат, мы и ветки не сожгли — такие они сырые.
Я все-таки пошел к Бимболату. Когда он услышал, каких дров привез нам Цымыржа, то очень рассердился.
— Скажи Хосион, — он всегда так называет мою мать, по фамилии, — пусть сходит в правление, попросит подводу. Я привезу вам дров. А то в эти морозы чем же топить-то будете? Те дрова, что Цымыржа привез, и за год не высохнут.
Дзыцца, услышав об этом, взволновалась:
— В такие морозы грех отправлять кого-то в лес.
— Он завтра собирается…
— Иди и скажи, пусть подождет, пока немного потеплеет.
— А тогда нам дрова уже не понадобятся.
— Тоже верно…
Дзыцца все понимает, но уж очень ей неудобно перед Бимболатом.
В правление мы пошли вдвоем с Дзыцца. Там было много народу. Но, кроме Дзыцца, ни одной женщины. И, как видно, председателю было неудобно отказать ей. Он разрешил взять подводу.
Я не знаю, когда уехал Бимболат. Дзыцца говорит, что рассвет он должен встретить на Джермецыкском хребте. Но и оттуда не так-то близко до Большого леса. Не доезжая до башни Дзылат, надо свернуть налево и ехать в глубь ущелья. Вот там и есть этот Большой лес — дуб, граб, бук… Руби, что по душе. Только здоровые деревья нельзя трогать. Все это я слышал от мужчин, а мне-то откуда знать?
Теперь Бимболат, наверно, уже грузит дрова на подводу. Он в Большом лесу бывал не раз, для него это знакомое дело. Он не Цымыржа, сырую ольху или иву не привезет.
А Дзыцца места себе не находит. Позвала к себе Хадижат, жену Бимболата.
— Зря волнуешься, Дзылла, — успокаивала ее Хадижат, — вот увидишь, еще засветло он будет здесь!
— Надо ему ужин приготовить, как полагается… Курицу…
Но Хадижат заявила, что не даст резать курицу. Дзыцца даже рассердилась:
— Лучше помоги мне, чем спорить!
Я тут же зарезал курицу и положил у порога. У нас есть поверье: если режешь скотину и она долго не затихает, значит, рука у тебя легкая. Я, кроме кур, никого еще не резал. А куры долго у меня не затихают. Говорят, и нога в нашей семье легкая. Когда кто-нибудь из соседей уезжает по важному делу, то они просят проводить их из ворот, чтобы им сопутствовала удача.
Дзыцца успокоилась только тогда, когда курица была уже в котле.
— Казбек, сбегай к нам, — сказала Хадижат, — принеси дров из сарая. Они у входа. А то кизяк мало жару даст, не скоро закипит.
Дрова в сарае у Бимболата аккуратно сложены, во всем чувствуется его рука. Я набрал целую охапку и вернулся домой.
Как хорошо горит дуб! От такого огня даже камни могут расплавиться. Печь моментально накалилась.
— Габул, достань перец с чердака, — попросила Дзыцца, — арака с перцем согреет его лучше.
Шауи стояла у двери и ждала, когда кто-нибудь из нас появится. Она опять скоро принесет теленка. Шауи тотчас увидела, что я взбираюсь по лестнице на чердак, и замычала: что ж вы, мол, про меня-то забыли?
Я прихватил ей с чердака кукурузный початок. Она, вытянув шею, жует его с наслаждением. Но много кукурузы скотине давать нельзя, а то их потом раздувает и они подыхают. В прошлом году наш баран объелся кукурузой и подох.
Шауи съела початок и теперь ждет: может, ей еще что-нибудь перепадет? А я смотрю — не видно ли Бимболата? Ведь уже темнеет.
— Где ты пропал? — услышал я, как только открыл дверь. — Ступай посмотри, не едет ли муж Хадижат!
— Да ладно, чего там смотреть, — ворчит Хадижат, — не ребенок ведь…
Но я уже выскочил во двор и побежал вниз по улице. Слышу — скрипят колеса. Бимболат! Лошади ступают тяжело, тащат доверху нагруженную повозку. Это не то, что мои дрова. И не Цымыржа — куда ему с его начищенными пуговицами! Теперь нам дров хватит до конца зимы.
У Дзыцца будто крылья выросли, вся так и просияла, хотя и молчит.
— Дзылла тут переволновалась, — сказала Хадижат, когда Бимболат вымыл руки и присел у печки.
— Почему?
— Да вот тебя долго не было. Она прямо места себе не находила.
— А я что, первый раз, что ли, поехал?
Дзыцца накрыла стол и показывает Хадижат глазами — скажи, мол, пусть к столу садится.
Бимболат, увидев курицу на столе, рассердился:
— Кто вас просил? Разве так делают? Получается, что вместо пользы только один расход из-за меня! Да вот к тому же я лесника не нашел, так что и деньги платить не пришлось. Уастырджи — святой Георгий помог мне.
Он достал из кармана деньги и протянул мне. Дзыцца делает мне знаки — не бери, мол. Но разве Бимболат меня послушается?
Дзыцца дала мне тарелку с бульоном, и я поставил ее перед Бимболатом. Взял в руки графин с аракой.
— Казбек, налей мне один раз, — попросил Бимболат.
И как это я забыл! Бимболат пьет только один бокал. Я достал из шкафа кружку и налил.
— А не много это?
— Да сюда мало входит, — ответил я, как взрослый.
Дзыцца улыбнулась мне, кивнула: «Правильно, мол, говоришь, Габул».
Бимболат взял кружку, помолчал, потом произнес:
— Да поможет вам Новый год в ваших новых добрых делах!
— Аммен! — сказал я.
Бимболат продолжал свои пожелания. После каждой фразы он замолкал, и я в это время торопливо говорил:
— Аммен!
Потом Бимболат поморщился и начал медленно, словно нехотя, пить.
Проголодался за день, а все равно ест медленно. Я бы на его месте сразу полкурицы проглотил! Дзыцца хотела, чтобы он поел как настоящий лесоруб. Но Бимболат съел кусок и заторопился домой.
— Он и дома ест не больше, — шепнула Хадижат на ухо Дзыцца и вышла следом за Бимболатом.
X
Наконец-то пришла весна. Солнце стало пригревать землю. Снег уже и в тени растаял, одни лужи блестят. На южном берегу Куыройыдона зазеленела трава. Дороги просохли. А в палисаднике появилась молодая крапива. Скоро из нее можно будет делать аууарцы[13].
Я сегодня наконец снял теплое белье. Я уже несколько дней назад хотел это сделать, но Дзыцца не разрешила. А сегодня я не вытерпел и сбросил все тайком. И в школу так пошел. Сразу будто тяжелый груз свалился с меня. Так легко себя чувствую! Вот раскину сейчас руки и полечу!
Интересно, если бы мы с Царадзоном бежали сейчас наперегонки, обогнал бы он меня? Раньше он всегда обгонял. А вот сейчас, пожалуй, я опередил бы его.
Сегодня я хотел после уроков позвать Царадзона на реку. Но вместо этого мы завернули в нашу разрушенную школу. Как пришла весна, ребята снова стали здесь собираться. Кто греется на солнышке, кто играет в деньги. Хаматкан, конечно, уже тут. И Бешагур, и Мыширыко… Мыширыко опять всех обыгрывает.
Мы подошли ближе. Мыширыко и Хаматкан так увлечены, что даже не заметили нас.
— Подожди, подожди, — говорит Мыширыко, — сейчас пальцы как следует растяну.
И отогнул большой палец назад. Ни у кого нет таких длинных пальцев, как у него. И выигрывает он ловко. Нужно бросить монету в стену так, чтобы, отскочив, она упала рядом с лежащей на земле. Расстояние мерят пальцами, а пальцы у Мыширыко вон какие! Да еще он их как-то растягивает.
— Подожди, подожди!
Это Бешагур остановил игру. Он присел на корточки и, положив мизинец на пятак Хаматкана, с трудом, но все-таки дотянулся до своей монеты.
— Выиграл! Выиграл! — закричали ребята.
До конца лета теперь не перестанут звенеть медяки. Как бы ни бранили ребят, они все равно играют. Гоняют их отсюда, а они опять собираются. Дзыцца тоже в тревоге из-за того, что я сюда хожу.
Я эту школу, когда она еще не была разрушена, чуть-чуть помню. Мы с Баппу мимо нее ходили в магазин. Немцы, как стали отступать, разрушили ее. Только стены остались.
— Пойдем домой, — зову я Царадзона. А он уже не слышит меня.
Мне и самому интересно смотреть, как идет игра, но я побаиваюсь Дзыцца. Кто-нибудь обязательно скажет ей, что я здесь, да еще что-нибудь и добавит.
Хаматкан стал у стены, приготовил пятак. Ребята расступились. Он взмахнул рукой, ударил, пятак отскочил от стены и упал мне под ноги. Проиграл!