Когда от печки пошло тепло, я снял шапку и положил на стол.
— Шапку на стол не кладут, — заметила мне Дзыцца.
— Почему? — спросил я.
— Голова будет болеть.
Я взял шапку и бросил на кровать.
— Еще лучше! — воскликнула Дзыцца.
— И там не положено?
— На кровать кладут только вещи умерших.
— Куда же мне ее деть? — пробурчал я и повесил шапку на гвоздь.
— Ну вот наконец нашел же ей место! Зачем же раскидывать туда-сюда!
То у Дзыцца не положено, это не положено… Не скажет «нельзя», обязательно «не положено!» Не положено бросать шапку на стол. А почему? А потому, что не положено. Голова будет болеть. Кому ж охота, чтоб она заболела? На кровать тем более не кинешь… Все хотят жить!
Поневоле запомнишь.
Достался мне как-то подгоревший чурек. Я сидел, надув губы. Дзыцца сразу поняла, в чем дело, но виду не подает.
«Что с тобой?»
Я показал на горелую корку.
«Съешь скорей! — сказала Дзыцца. — Это к деньгам. Примета такая», — и улыбнулась.
Другой раз за обедом попался непропеченный хлеб, липнет к рукам, как сырое тесто.
И снова Дзыцца нашла, как утешить:
«Ну, что сидишь? Немножко сыроват — да на пользу. Ноги станут сильными, крепкими!»
Разве не съешь горелый чурек или сырой хлеб!
Может, Дзыцца правду говорит, потому что я и от других это слышал. Не сама же Дзыцца придумала. Она ничего не скажет просто так — чтоб в одно ухо вошло, а в другое вылетело. Слушай и запоминай. Сколько раз я приходил домой весь в занозах, руки, ноги горят… Брал иголку и принимался вытаскивать. А Дзыцца говорила:
«Не трогай!»
«Почему?»
«Тронешь, и колючка за ночь глубже уйдет. Утро вечера мудреней. Завтра вынешь».
Я не верил и делал по-своему. Исколешься, а хоть бы одну занозу вынул! Зато утром все вмиг повытаскиваешь.
Еще много чего я не знаю. Почему нельзя острым помешивать в кипящем котле? Подметать пол, начиная с порога? Только вот почему нельзя свистеть в доме — это я знаю…
Повесил шапку на гвоздь, скинул пальто. Хорошо, когда тепло! Легче голодать, чем холодать, так Дзыцца говорит.
Повесил пальто рядом с шапкой, а Дзыцца просит:
— Поди-ка наруби кольев, какие посуше. А то на растопку не хватит.
Пришлось снова одеться. Ореховые колья — длинные, метра два, как жерди. Посадят фасоль и рядом колья вкапывают, чтоб фасолевые стебли по ним вились. Это впервые у нас кое-какой запасец: прошлой весной купили у Гадацци две арбы кольев. Может быть, теперь хватит…
С тех пор как Гадацци сняли с бригадирства, он так высоко нос не задирает. Запряжет ишака в арбу и катит к лесу. Изо дня в день ездит, уж и колею проложил кривыми колесами… Теперь у него работа — плести корзины. Из каждых пяти он должен колхозу четыре, а у него наоборот. Как же, станет он на колхоз стараться! Вечерами везет из лесу полную арбу ивовых прутьев. А то этих самых кольев нарубит. И продает втридорога. Таким, как мы.
А посмотри на его собственные! Аккуратно сложены под яблоней и накрыты бурьяном. Специально для этого накосил. Дождь уж не намочит. Ни колышка не сгниет. И у нас сложено под деревом, но все сырое… Ведь каждый вечер берем, к весне ничего не останется.
Я принес растопку, Дзыцца тесто месила. Открыл печную дверку, и жар просыпался на обитый железом пол. Это дядя Алмахшит привез лист железа и обил пол перед печкой, чтоб нам не мучиться каждый раз, когда вываливаются горящие угли. Теперь просто подбери их совком и бросай в огонь. Не надо бояться, что пол прогорит.
Пришла Бади. Бросилась сзади на Дзыцца, обхватила ее за спину. Словно давно не видела и соскучилась. Дзыцца чуть не упала. Подняла руки, на которые налипло тесто, и хочет обернуться.
— Да кто ж это такой? Покажись. А, это ты, моя курочка! Где ты была?
— А что там делала?
— Я Дофку слушала.
Дофка — дочь нашего соседа Куцыка. Ненамного старше Бади, а чего только она не знает!
— Что же Дофка тебе рассказывала? — спросила Дзыцца.
— А разные истории…
Следом за Бади появилась и Дунетхан.
Дофка ей рассказала об одном раненом солдате, который лежал в городском госпитале. На войне ему оторвало руки и ноги, и за ним ухаживала женщина, кормила с ложечки, читала ему газеты, писала за него письма… Я как услышал о раненом солдате, так сразу вспомнил о Баппу. Нет, не может быть, он жив и здоров! Недаром же дядя Алмахшит видел его живым во сне. Будто с полдороги вернулся, чтоб не упасть в реку… А сны дяди Алмахшита всегда сбываются.
Мы поели лепешек, испеченных Дзыцца. Вот и пора спать ложиться. Кошка спрыгнула с печной полки, выгнула спину. Заранее заберется в постель под одеяло и свернется клубком. Так и ей теплее. Бади и Дзыцца рядышком спят. Дунетхан — у их ног. Если бы Дзыцца вовремя ложилась, Бади и Дунетхан не ссорились бы из-за кошки… Пока Дзыцца управится с делами, девочки уже сны видят.
В конце концов старшая уступает. Нырнет под одеяло, укутается с головой и дышит ртом, чтоб согреться.
А сейчас они рядом улеглись, кошка между ними свернулась. Всем тепло.
— Поиграем в загадки? — шепчет Бади.
Если бы это Дунетхан предложила, она, может, не захотела бы играть — из упрямства. Но Дунетхан сговорчивее, всегда уступает младшей сестре. Ей самой хочется поиграть в загадки. Она и придумала игру.
— Давай! — говорит Дунетхан.
У них такая игра: одна говорит — в таком-то доме на нашей улице столько-то женщин и столько-то мужчин, отгадай, какая это семья? Если очень трудно отгадать, перечисляется количество скота во дворе.
— Ты первая начинай, — сказала Бади.
Дунетхан задумалась: что бы такое загадать потруднее?
— Ну вот, слушай, — начала она. — На длинной улице длинный дом и двор длинный, а в длинном дворе длинное дерево… в доме живет длинная женщина, у нес длинный сын, у которого длинное имя…
— Семья Долатмыржа! — радостно воскликнула Бади.
Угадала! Все верно — и улица длинная, и дерево во дворе высокое, и имя у Кажмагомета длинное… А сам Кажмагомет мастер на все руки. Во время войны и после нее не хватало ламповых стекол. Кажмагомет научился их делать. Возьмет шпагат, смоченный в бензине, накрутит его на поллитровую банку у дна и подожжет. Потом опустит в холодную воду. Дно банки отваливалось, и получалось замечательное ламповое стекло. Во всем селе пользовались такими. Даже и называли так — стекло Кажмагомета.
И мать у него хороший человек. Они с Дзыцца дружат. С кем Дзыцца живет в дружбе, те хорошие люди. После войны очень трудно было с тетрадями — на чем писать? Мать Кажмагомета зачем-то собиралась в город, Дзыцца дала ей денег и попросила купить тетрадку. И она привезла. Бумага белая-белая! До сих пор лежит в чемодане вместе с вещами Баппу. Жалко писать!
Теперь очередь Бади. Мне самому интересно: отгадает ли Дунетхан? Бади — хитрая.
— В одном доме, — сказала Бади, — живут двое: одна женщина и один мужчина…
— А дальше?
— Вот и все!
Я мысленно обошел всех соседей, но нигде не жили вдвоем. Перешел на другую улицу. И там — тоже.
— По-моему, ты ошиблась, — сказал я.
— Ничего не ошиблась. Только ты молчи! Пусть Дунетхан сама отгадает.
— Такого дома нет на обеих улицах, — подумав порядком, сказала Дунетхан. — Или на какой-нибудь дальней?
По правилам игры можно загадывать только на две улицы — нашу и соседнюю, где живет Гадацци. Другие брать нельзя. А то много одинаковых дворов окажется. Всех, кто живет в нашем селе, даже я не знаю.
— Не на другой, а на нашей! — весело сказала Бади.
Дунетхан покачала головой:
— Я не знаю.
— Еще как знаешь! Да недалеко от нас. У них одна корова и два барана. А во дворе большое ореховое дерево…
— Ореховое? — переспросила Дунетхан. — Так это во дворе тети Фарижат…
— Я и говорю про нее!
— Ага! А где там мужчина?
— Как где? А ее сын?
— Какой сын?
— Который еще с войны не вернулся.
— Так это не в счет…
— Дзыцца, она говорит, если еще не вернулся, то не считается!
Кажется, Бади выиграла. И я забыл про сына Фарижат. А его обязательно надо считать. Баппу тоже еще не вернулся, так, выходит, он не из нашего дома? А что Дзыцца скажет?
— Дзыцца! — снова зовет ее Бади.
— Ну, что ты хочешь?
— Правда, что сын Фарижат считается? У нас такая игра в отгадки…
Когда Дзыцца поняла, чего от нее хотят, не задумываясь ответила:
— Его надо считать, дитя мое! А как же не считать?
— Я выиграла, выиграла! — Бади захлопала в ладоши.
А я вспомнил, как сын Фарижат добровольцем уходил на войну… Ему тогда было неполных восемнадцать лет. Я бежал за увозившей его арбой, а он махал мне, пока арба не скрылась за поворотом у оврага…
Письма от него перестали приходить перед самым концом войны. И с тех пор тетушка Фарижат все ждет и ждет…
Мы тоже ждем, когда вернется наш Баппу. Птичье крыло коснется окна, а мне кажется, это посланец от него с доброй вестью…
Бади и Дунетхан продолжают играть.
— Угадай, — говорит Бади, — в каком доме восемь мужчин и две женщины?
Дунетхан не соглашается:
— Так никогда не угадаешь. Ты скажи, какие волосы у мужчин — рыжие или черные?
Это она неспроста, потому что семей из восьми мужчин и двух женщин целых две — Канамата и Габоци. Канамат рыжий, и дети такие же. А Габоци черноволосый. Дунетхан больше не хочет проигрывать.
— Рыжие, — отвечает Бади.
— Так бы сразу и говорила. Это семья Канамата!
— Угадала теперь…
Безобидней Канамата на нашей улице не найти человека. Трудолюбивый, хлебосольный. Только детей у него долго не было, и он очень горевал. С раннего утра дотемна Канамат на работе, больше всех зарабатывал трудодней. Однажды жена старшего брата сказала ему: «Вот ты работаешь, из сил выбиваешься, а для кого? Кому все нажитое достанется?» Может, просто так сказала, но нехорошо получилось. Такие слова кому могут понравиться! Только вскоре после этого жизнь Канамата повернулась иначе. Заболела жена. И недолго прожила, бедняжка… Похоронили ее с почестями. Канамат сильно переживал смерть человека, с которым прожил почти всю жизнь.
Видя, как ему трудно, соседи и родственники советовали Канамату жениться. Он поначалу и слушать не хотел. А потом сдался.
Новая жена принесла ему утешение и большую радость: родила сына.
Все село радовалось вместе с ним. Целую неделю пировали в честь новорожденного, и не было человека, который не переступил бы порог в его доме, не поздравил бы Канамата.
Еще говорили о первенце, когда разнеслась новая весть — у Канамата второй сын родился! А затем третий…
Семь сыновей росло в доме Канамата. А четыре года назад появилась и дочь. Сбылось самое светлое пожелание, произнесенное на свадьбе Канамата: да родит тебе жена семерых сыновей и синеглазую дочь!
Распрямилась душа Канамата и расцвела. И сам он будто помолодел.
Недавно мы проходили с дядей Алмахшитом мимо двора Канамата. Восемь детей бегали по двору, а Канамат, отдыхая после работы, сидел на скамейке, смотрел на них и улыбался. Алмахшит поздоровался и спросил с удивлением:
«Ради Бога, скажи: неужели все дети твои?»
«Да, — гордо ответил Канамат, — все мои!»
И, подумав, добавил, словно главного не досказал: «Если в доме есть хотя бы котенок, и то светлее душе человеческой. А это дети! Пусть по двору бегают, голопузые. Пусть они будут!..»
— А угадай-ка… — начала было Дунетхан, но Дзыцца прикрикнула на нее:
— А ну спать! Завтра вам в школу идти.
Бади, наверное, уже спала, пригревшись. И меня в сон клонило.
X
Сегодня режем кабана.
Уже у многих соседей на зиму заготовлено и сало, и мясо. Кто кабана откормил, кто барана, кто телка. Есть и такие, кто и быка режет. Про них говорят: «Вола забили». Мне кажется, для быка больше подходит «забили». Зарезать можно курицу или барана. А бык на то он и бык! Скажут: «Быка забили», — и я даже вижу, как он подгибает передние ноги и грузно валится на солому.
Кто заколол кабана и тушу разделал, тот всю зиму живет спокойно. Всегда под рукой сало и мясо. А еще и нутряной жир. Его солят, сбивают в круги и сушат, подвесив к потолочной балке. У кого все это есть в доме, тому нечего беспокоиться, чем попотчевать гостя.
Резать кабана Дзыцца пригласила Бимболата с Гажматом и меня послала за ними. Мне еще надо спросить Бимболата, не нужен ли третий человек в помощь. Тогда по дороге я и к Куцыку зайду, его попрошу.
— Зачем столько народу? И вдвоем управимся! — сказал Бимболат, когда я передал ему просьбу Дзыцца, — Гажмата, кажется, нет дома. Но сходи, может, уже и пришел. А нет, так и Куцык сгодится.
Гажмата и правда дома не оказалось. А Куцык сразу согласился.
Как Бимболат связал ноги кабану, я не видел. Из катуха донесся пронзительный визг, и кабана выволокли во двор. Когда режут свинью, об этом знает половина села: хоть уши затыкай, так визжит. Заколоть кабана непросто, да это лишь полдела. Главное — шкуру снять. Тут Бимболат мастер. У неумелого толку не будет, всю шкуру изрежет, и такая не пойдет на сыромятину. И без сала оставит, потому что в том и секрет, как шкуру не повредить да еще снять ее чистенько. Я и Куцык стараемся помочь Бимболату, особенно Куцык. Он тоже, как Бимболат, орудует ножом, но не получается у него.
— Оставь! Лучше подержи, где попрошу, — говорит Бимболат. — У тебя нож не годится.
Нож-то ни при чем, конечно. Бимболат так говорит, чтоб не обидеть. Такой уж работник Куцык, что все у него из рук валится. Посмотришь на их плетень — со смеху помрешь. Кривой, щелястый, ряды где выше, где ниже. Кое-как поставлен. Были бы прут и колья никудышные, а то ведь хорошие… А взять их лопаты, грабли или вилы! Никогда по-доброму не насадит. Все вкривь и вкось! Топоры не наточены, сено сложено в копны как попало, до зимы не простоят.
В работе и там, где требуется хозяйский глаз, Куцыка и сравнить нельзя с Бимболатом. И по характеру они разные. Бимболат тяжелодум. Пока слово скажет, десять раз подумает. А Куцык, наоборот, сперва скажет, потом станет думать. Но человек он добрый, не схитрит, не подведет. Этого нет у него в крови. Про себя говорит: я чернорабочий, мне какое попроще дело. Старается, как все, сил не жалеет, да не его вина, что не выходит. Одно плохо — слишком горяч. Раскричится, расшумится… И кто рядом с ним, на том и сорвет гнев. А кто ближе жены, кто всегда рядом? Вот он и покрикивает на свою Аминат.
Дзыцца вынесла большой таз — чтоб внутренности складывать. Ну печень там, к примеру, сердце… А свиные кишки ничего не стоят. Говяжьи или бараньи — другое дело. Дзыцца из них за полчаса приготовила бы такую колбасу!
— Дай-ка топор! — попросил меня Бимболат, когда снял шкуру.
Он ловко и быстро разделал тушу. Не особо жирный кабан, надо бы еще зерном подкормить — сала бы нагулял в три-четыре пальца. А сейчас если в два, и то мы останемся довольны. Нам хватит. Насолим, а есть соленое свиное сало — так пусть ничего больше не будет, кроме хлеба, с салом не пропадем.
— Голову и ноги требуется осмолить, — говорит Бимболат.
Прямо в сарае он развел костер. Как приятен запах паленой щетины, запах поджаренного сала! Кажется, весь двор ими пропах. Будто у нас всего изобилие.
Дзыцца шепчет мне на ухо:
— Возьми кусок мяса получше, я сварю, надо хороших людей угостить.
Это обязательно! Кто режет и свежует тушу, тем первый почет, угостить надо как следует. У них трудная работа — их зовут и когда радость в доме, и когда горе…
Бади и Дунетхан боялись выйти во двор. Даже как курицу режут, не могут смотреть, убегают. Наверно, им жалко, а может, крови боятся. Не знаю. А тут обе прибежали, когда все уже было кончено.
— Дядя Бимболат, а где пузырь? — спросила Бади.
Ага, вот что им надо.
— Ой, забыл! — Бимболат отыскал среди внутренностей пузырь, сполоснул в кадке с водой и отдал Бади.
Бади и Дунетхан надули его, затянули ниткой, чтоб воздух не выходил, и стали бегать по улице, подбрасывая пузырь…