— Не отдам! Нет! Нет! Пусть глаза мои от слёз померкнут, пусть волосы по волоску выпадут и язык онемеет от горя... Не отдам дорогую мою девочку на погибель! Комарам на кусание! Медведям на съедение!..
Витьке стало жутковато от этих слов, однако сдаваться она не хотела.
— У мамы же отпуск! И у меня тоже... летом детский сад выходной, забыла?
Но и бабушка Фатья сдаваться не думала. Она выпрямилась так, что Витька сразу съехала с колен, и сказала командирским голосом, которого, говорят, боялся даже дедушка, боевой танкист:
— Не поедешь! Нет, я сказала!
— Но Серёжа очень соскучился по Викуше, — попробовала заступиться Людмила Петровна.
— Соскучился, сам приедет. Незачем ребёнка на край света тащить.
— Никакой опасности нет. Поймите, мама, это раньше Сибирь краем света считали.
— И слушать не хочу! Не отпущу — и конец разговору!
Витька поняла, что настал «крайний» случай.
В «крайних» случаях она плакала. Нет, не плакала — ревела. С причитаниями, как бабушка, только громче и отчаянней. Так, чтобы если ты стоишь на лестничной площадке под дверью или на соседнем балконе, то было ясно, что здесь, в хорошей квартире со всеми удобствами, обижают маленького человека. Какое нормальное человеческое сердце не дрогнет? Витька по опыту знала, что дрогнет. У тёти Диляры или дяди Самеда — даже наверняка.
И Витька начала...
— Не любит бабуля внучку... К дорогому папочке не пуска-а-а-ет!.. В зелёную тайгу... не пуска-а-а-ет...
На этот раз она не успела перечислить даже все свои достоинства и бабушкины недостатки, как раздался звонок. Ура! Чьё-то сердце не выдержало!
Витька набрала побольше воздуха и затянула на самой высокой ноте, которую могла достать: а-а-а!..
— Что здесь происходит? Море сердится? Или Кура вышла из берегов?
Ах, как замечательно, что пришёл дядя Ариф! Он умеет разговаривать с бабушкой!
— Сергея не отпустили, — пояснила Людмила Петровна. — И мы хотим поехать в Нефтеград, а...
— ...а мама Витю не пускает, — догадался дядя Ариф. — Как нехорошо! Как нехорошо!
Витька притихла. Она знала, что дядя Ариф сейчас будет развивать мысль. Он всегда хорошо её развивал. А эта Вике очень нравилась. Так что послушать стоило.
— Сергей Турабов, передовой мастер, лучший по профессии буровик, орденоносец и бывший делегат Всесоюзного съезда комсомола будет очень огорчаться, если узнает, что его родная, любимая мать, в мудрости которой не сомневаются даже ближайшие соседи, так отстало себя ведёт...
Дальше дядя Ариф рассказал, какой прекрасный край Сибирь, куда собираются поехать Людмила Петровна с Витькой, какое там синее небо (почти как над их родным городом), какой дремучий лес (тут бабушка Фатья охнула, и дядя Ариф поспешил перейти к другим вопросам), какая это совершенно героическая земля. О ней пишут все центральные газеты, её показывает телевидение по воскресеньям после футбола, и туда все рвутся поехать; даже знаменитый певец рвался, но его не пустили заграничные концерты. Но всё равно он замечательно поёт о Сибири: «Увезу тебя я в тундру, прямо в снежную пургу!..»
И вообще, закончил дядя Ариф, он бы сам съездил с удовольствием, но игры, к сожалению, не закончились, а достойного дублёра ещё не воспитали.
Речь произвела на всех сильное впечатление. Бабушка вздыхала — верный признак, что её одолевают сомнения, Людмила Петровна улыбалась: у неё появилась надежда на благополучный исход, — а Витька забыла, что на «всякий пожарный» ей следовало бы ещё немного повсхлипывать.
Известно, события никогда не надо торопить. Идея должна «вызреть». Поэтому Людмила Петровна пошла на кухню готовить ужин, дядя Ариф улегся в кресло и погрузился в чтение газеты А Советский спорт», бабушка Фатья задумчиво разглаживала многочисленные складочки на своей обширной юбке, а Витька ничего не делала, молчала.
Разве не о чем помолчать шестисполовиной-летней девочке перед таким дальним путешествием?
Волнистые попугайчики находились в соседней комнате и ничего не слышали. Степан Иваныч сидел у Витькиных ног, но понял, видимо, не всё, потому что, как только установилась тишина, задал вопрос:
— Мяу?.. Мяу? — настойчиво повторил кот, нетерпеливо погружая когти в пушистый ковёр.
Это могло означать: «А я?» или — «Что вы решили?»
— Дядя Ариф, а Степан Иваныч с нами поедет? — спросила Витька.
— Перевозить животных по воздуху или другим видом транспорта без особого разрешения запрещается, — донеслось из-за газетного листа.
— Слышал? Запрещается. Значит, здесь останешься.
Степан Иваныч не верил собственным ушам. И хвост, и спинка выражали собой один сплошной вопрос.
— Да ты не расстраивайся! — Витька постаралась разгладить этот вопросительный знак. — Мы приедем скоро, кисанька, умненькая моя, красивенькая моя...
Кот насторожился. Таким голосом Витька обычно говорила, когда хотела улизнуть на улицу одна, без него.
Кот возмутился: он замуркал самым хриплым, противным голосом, прижал уши и задвигал хвостом из стороны в сторону.
— Не сердись, миленький Степан Иваныч! Ты не один будешь. Попугайчики тоже не едут. И бабушка не едет. Она с вами остаётся. Правда, баба Фатья?
Сморщенные бабушкины руки давно уже не сновали туда-сюда, а спокойно лежали на коленях. Слушала она, о чём говорили дядя Ариф с Витькой и Степан Иванычем, или, может, задремала?
Но бабушка Фатья не дремала.
— Вчера сон видела. Будто тётя Дунья тутовник обирает, а ягоды в руках так и лопаются, лопаются... Вредный сон. Как бы не померла тётя.
— Это тётя из Карабаха? — уточнила Витька. — Которой уже сто пять лет?
— Она, она, несчастная. Старая очень. Ехать надо, повидаться надо...
Первой оценила обстановку Витька.
— Бабушка! А как же Степан Иваныч? А попугайчики?
— С собой возьмите, — чистые бабушкины глаза наконец-то посмотрели на Витьку. Но показалось ей, что не очень они сегодня чистые: дрожало в них что-то хитрое, весёлое.
— Но ведь их нельзя по воздуху... И другим видом транспорта тоже нельзя! — всем своим существом Витька чувствовала приближение беды.
— Очень старая тётя Дунья, — вздохнула бабушка. — Отвезёшь меня в Карабах завтра, Ариф.
До чего несправедливо устроен мир! Когда нужны, ужасно необходимы слёзы, их ни за что не выжмешь, как ни зажмуривай глаза. А когда, наоборот, они ни к чему, а «к чему» твёрдые, убедительные слова, слёзы вылезают изо всех щёлок, и не сдержать их никакими силами. И ничего из-за них не видно, и слышно почему-то плохо...
Оставалось только убежать.
Плакать «по-правде» Витька убегала зимой — в чулан, а летом — в виноградную беседку. И там, и там всегда было сумрачно. Плачь, сколько слёз скопилось — никто не увидит.
Сейчас было лето, и Витька направилась в беседку...
ВЕРНЫЙ ДРУГ НАЗИМКА
Поплакать не удалось: беседка оказалась занятой.
— Кто тут? — спросила Витька, вглядываясь в полумрак.
— Я, Назимка, — раздался тихий голос. Витька облегчённо вздохнула: хорошо, хоть
человек надёжный.
— Ты чего здесь сидишь? — спросила она.
— Переживаю.
— Про что?
— Что уезжаешь. Дядя Самед сказал.
— Всё, больше не уезжаю. Не берут. Из-за Степан Иваныча.
Назимка, конечно, ничего не понял. Витька пояснила:
— Степан Иваныча самолётом нельзя. Без специального разрешения. И попугайчиков — тоже. А бабушка Фатья хочет, чтобы взяли. А раз — нельзя, то и мне нельзя. Зверей одних не оставишь! Их кормить надо. Каждый день причём.
А бабушка к тёте Дунье в Карабах едет. Сон плохой она вчера увидела.
— А может, она сегодня хороший увидит? И не поедет?
— Не увидит. Вот, если только я останусь...
— Вредная старуха, — заключил Назимка.
— Да не вредная. Просто с железным характером. Не хочет отпускать, потому что боится — комары меня съедят. Или медведь вдруг...
Глаза у Назимки стали круглые, даже в темноте было заметно.
— А они, правда... могут?
— Съесть? Ещё как! Запросто! Они же там не такие, как у нас, а круглые и толстые, и рыжие вдобавок,— на ходу придумывала Витька.
— И ты не боишься?
Витька хотела сказать «нет», но это было бы нечестно по отношению к Назимке. Он, например, признался ей, что плакал, когда ему делали укол.
— Чуть-чуть, — сказала она и объяснила: — Там ведь люди как-то живут! И дети есть. Папа писал, у них построили два детских сада: «Теремок» и «Солнышко».
— Ну, тогда тебе надо ехать, — согласился Назимка.
— Очень надо. Просто очень-преочень. Но как? Без меня бабушка Фатья ни за что не хочет оставаться со Степан Иванычем и попугайчиками.
— Будем думать, — сказал Назимка и сел думать.
Лучше всего придумывалось, если ноги сложить калачиком, а кулаками подпереть щёки. Голова у Назимки хоть и чёрная, но очень светлая, и Витька сильно на это надеялась.
— Есть! — воскликнул Назимка и вскочил. — Твоих зверей могу кормить я!
Самые умные мысли — самые простые. Несколько секунд Витька не могла вымолвить ни слова: стояла и восхищённо смотрела на замечательного человека — Назимку. Потом, не сговариваясь, они схватили друг друга за руки и помчались!.. Помчались в сто двадцать шестую квартиру на шестом этаже, где Людмила Петровна, дядя Ариф и бабушка Фатья искали выход из создавшегося положения.
А выход вон какой открылся: лучше не придумаешь!
ТЁТЯ ДОКТОР АЙБОЛИТ
Витька радовалась зря. Назимкина мама этот выход снова закрыла. Она сказала, что на всё лето, до самого первого сентября, когда Назимке надо будет идти в первый класс, он уедет «на яблоки» на Украину, к её сестре.
Возможно, украинские яблоки лучше местных, возможно, перед школой их есть даже необходимо, но Степан Иваныч и бедные попугайчики оставались без присмотра, и Витькина поездка опять срывалась.
Витька снова направилась было в виноградную беседку, но дядя Ариф нашёл другой выход, хотя и не такой удобный, как первый.
Он сказал:
— Если не разрешается перевозить животных без особого разрешения — значит, такое разрешение надо получить! И я знаю у кого! — Дядя Ариф поднял указательный палец и торжественно закончил: — У ветеринара!
Витька от радости готова была стать наголову! Она просто не представляет, что делают маленькие девочки, у которых нет таких дядей...
Ветеринаром, оказалось, называют звериного врача, то есть, доктора Айболита. И Айболитов теперь много, и все они работают в специальной звериной больнице.
В больницу Витька, дядя Ариф и звери пошли на следующее утро. Их приняла тётя доктор Айболит. Она сразу поняла, что от неё требуется.
Сначала она почесала за ушами у Степан Иваныча, отчего кот проникся к ней большим доверием и тут же сообщил об этом своим самым мелодичным мурлыканьем, прищурив глаза и выпустив когти. Потом доктор насыпала крошек попугайчикам и села писать «особое разрешение».
Она заполнила крупными буквами две бумажки, на обеих поставила круглые печати и вручила «разрешения» Витьке.
На первой бумаге было написано, что «кот сибирский совсем здоров и в Сибирь ехать в состоянии».
На другом листке разрешалось ехать в Сибирь волнистым попугайчикам.
И Витька, и дядя Ариф пришли в восторг.
Витька поблагодарила доктора, а дядя Ариф подарил ей неизвестно откуда взявшуюся розу. Потом они хором сказали «до свиданья!» и пошли вместе с Пашей, Дашей и Степан Иванычем домой.
Волнистые попугайчики оживлённо обсуждали в клетке предстоящее путешествие. Кот важно восседал на плече дяди Арифа и поглядывал свысока на своих дальних родственников, которые встречались по дороге. Витька считала, он имел на это право: такого «особого разрешения», как у него, не было ни у кого из них.
ПРОЩАЙТЕ ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ!
И вот наступил день отъезда. Витька с удивлением обнаружила, что ей чуточку грустно. Если бы можно было взять с собой море, и троллейбус, и эскимо на палочке, а самое главное — Назимку, дядю Арифа и... бабушку!
— Ты пиши, — говорил Назимка, когда они прощались на аэродроме. — Обязательно!
— Ну да, — обещала Витька. — Ты тоже пиши!
— Приедете, сразу дайте телеграмму, — наказывал дядя Ариф. — Чтобы люди тут зря, понимаешь, не волновались.
И Людмила Петровна, и Витька согласно кивали головами.
Бабушка их не провожала. Накануне она уехала в Карабах, к тёте Дунье, которая была совсем старая и могла неожиданно умереть. Бабушка не поцеловала на прощанье внучку и ей не позволила. У Витьки на сердце камень давил, или кошки скребли, или что-то ещё, а слёзы так и наворачивались на глаза, как только она про это вспоминала.
А в остальном — всё замечательно! Синее-синее небо, синее-синее море, и зелёный-зелёный город под крылом самолёта. Витька сидит у самого иллюминатора, рядом с мамой, и сердце у неё замирает— ведь летит она первый в своей жизни раз!
Глава вторая
ПУТЕШЕСТВИЕ НАЧАЛОСЬ!
К воздушному виду транспорта, быстрому и удобному, у Витьки отношение сложное.
Конечно, летать приятно. Особенно, если первый раз. Каждому — отдельное кресло, которое, если хочешь, прямо стоит, если хочешь, почти как кровать делается. Потом — кнопки. Нажмёшь одну — свет загорается, нажмёшь другую — ветер на тебя дует, нажмёшь третью — стюардесса (так называют дежурную в самолёте) возле кресла стоит: «Вы меня вызывали?» Ещё конфеты дают бесплатно — бери, сколько хочешь! Витька горсть съела, а потом смотреть на них не могла.
А вообще, лететь скучно: совершенно нечего делать! Взрослые как-то приспосабливаются: читают или спят. А детям — прямо беда: «туда» нельзя, «то» не трогай, «тут» не стой, а на взлёте и посадке еще и ремнями к креслу привязывают...
С другой стороны, если сильно захотеть, можно найти занятие. Например, походить по салону. Правда, обязательно кто-нибудь спросит: «Девочка, где твоя мама?» Или: «Сядь на место, девочка». Это — если ходить просто так, без дела. Но если ты идёшь, а на руках — белый пушистый кот с рыжинками на хитрой морде, на тебя сразу обратят внимание, но совсем по другой причине.
— Ой, какой котик!
— Девочка, зто твой?
— А как его зовут? — и так далее.
Тут можно останавливаться хоть где и разговаривать сколько хочешь. Надо только правильно реагировать.
На первые два вопроса достаточно чуть-чуть улыбнуться и приостановиться, чтобы желающие получше разглядели кота. Потом — сообщить его имя. Появятся новые вопросы — только успевай отвечать. И тут обязательно завяжется какое-нибудь настоящее знакомство.
У Витьки, например, так и получилось: первая серьёзная «сибирская» встреча произошла в самолёте.
СТЕПАН МАТВЕЕВИЧ
Витька и Степан Иваныч не спеша прошли свой салон из конца в конец и остановились. Оба они заметили, что на них с интересом поглядывает один человек.
Человек как человек. Витька на него в другое время и внимания бы не обратила. Ростом чуть побольше Назимкк, и чубчик такой же, только у Назимки — чёрный, а у этого — белый. Он вообще был какой-то «непокрашенный»: волосы — белые, брови — белые, и ресницы — тоже белые. Глаза, как у мамы, голубые, только маленькие, а лицо — загорелое-загорелое, даже немного красное. Наверное, долго на пляже лежал.
Витька его так хорошо разглядела потому, что, когда они шли к самолёту, он предложил: «Помогу, разрешите?» — и протянул руку к попугайчиковой клетке.
Конечно, Витька не разрешила. Тогда он ещё спросил: «А билеты у этих пассажиров есть?» Витька разговаривать не стала, а только показала «разрешения». Он прочитал и сказал: «О!..» А потом сели в самолёт, человек прошёл в конец салона, а их места оказались в самом начале...
И вот сейчас этот «непокрашенный» смотрит на них и улыбается весело и чуть насмешливо.
Почему-то Степан Иваныч считал, если человек улыбнулся — значит, пригласил в гости. Для верности он ещё спросил: «Мур?» («Можно?») — и прыгнул к человеку на колени.
— Ах ты, бессовестный! — накинулась на него Витька. — Нельзя!
Но Степан Иваныч нахально посмотрел ей прямо в глаза и остался. Развалился, лапы вытянул и хвост в проход свесил.